– Если смогу.

– Надеюсь, что сможете. Прежде всего, выходите за меня замуж. И еще: сыграйте у меня Розалинду.

Она мгновенно обернулась к нему, обеими руками придерживая халат.

– Это вы серьезно?

– Вы говорили, что я серьезен всегда.

– Какого вы ждете ответа?

– “Нет. Нет”. Но я пессимист. А в глубине души надеюсь, что вы скажете “Да. Да”.

– Я должна дать оба ответа вместе?

– Необязательно.

Она еще какое-то время смотрела на него, затем повернулась к зеркалу.

– Почему вы хотите жениться на мне? – спросила она тихо.

– Потому что я люблю вас больше чем кого-нибудь или что-нибудь на свете.

– О Нед, Нед, мне страшно жалко.

– Наверное, все говорят так. – Он имел в виду – “все, кто делает вам предложения”.

– Они произносят те же слова, но в их устах это звучит не так убедительно. Простите меня, Нед.

– За что? Сыграйте у меня Розалинду, и я буду вас благословлять весь остаток жизни.

Она вздохнула и ничего не ответила.

– Так что же?

– Дорогой мой, ведь я так называемая субретка из музыкальной комедии. Почему бы вам не пригласить настоящую актрису?

– Потому что вы лучше всех актрис мира.

Она повернулась к нему с широкой, радостной улыбкой.

– Вы и вправду гений! Как вы догадались?

– Не будем выпытывать друг у друга тайны ремесла. Вы сыграете Розалинду?

Она медленно с легкой печалью покачала головой.

– Слишком поздно.

– Договоры? Я могу...

– Нет, нет. Это пока еще тайна. Вы первый, кому я говорю. – Она задумалась в нерешительности, посвящать ли его в эту тайну, затем сказала: – Я бросаю сцену и выхожу замуж.

– А! – Он встал. – Тогда, конечно, все гораздо проще.

– Нед!

– Если вы когда-нибудь решите вернуться...

– Нед!

Он подошел к двери, обернулся несколько театрально, сказал, усмехнувшись:

– Еще одна белая мышка сдохла, – и вышел.

И хотя в дальнейшем Корал Белл вступила в брак с лордом Эджмуром, Джоан Хедли имела огромный успех в роли Розалинды, а Латтимер время от времени женился на разных женщинах, эта сцена навсегда осталась в памяти обоих.

Корал Белл вспомнила ее сейчас, протягивая ему руку.

– Спасибо, что позволили мне прийти, – произнес он. – Значит, вот так живет аристократия?

– У вас было множество возможностей увидеть, как именно, если вы действительно этим интересовались.

– Я не бываю в гостях.

– Во всяком случае, у меня.

Он оценивающим взглядом окинул комнату.

– Неплохие декорации.

– Можете скопировать, если нужно.

– А там ваша спальня?

– Да. Хотите взглянуть? В каком-нибудь втором действии там можно спрятать кучу народу.

Он не ответил и подошел к столику, стоявшему у окна.

– Какая прелесть, – сказал он, разглядывая пару серебряных подсвечников. – Я как раз присматривал что-нибудь такое для “Дамы в голубом”. Где вы их нашли?

– В Италии.

– Но это не итальянское серебро.

– Это не бросается в глаза, вы хотите сказать. Но художник, сделавший их, итальянец. Мне очень жаль, но это так. И мы познакомились с ним в Италии, и он работает в Италии, и мы купили их в Италии. Вот почему я называю их итальянскими – только и всего.

В углах его губ блуждало подобие улыбки; он опять подошел к ней и напомнил:

– Однажды я предложил вам роль.

Даже две, подумала Корал Белл. Розалинды и миссис Латтимер. И сказала:

– Я всегда с благодарностью вспоминаю об этом.

– Сейчас я хочу предложить вам еще одну роль. Разумеется, вы откажетесь, но я сказал этому толстяку Венчуру, что если я как следует вас попрошу, то, может быть, вы и согласитесь. Никсон очень хотел бы вас заполучить. И Венчур тоже. Вас это не пугает? Что вы скажете?

– О чем, собственно, идет речь? – жалобно спросила леди Эджмур.

И он рассказал ей... и спустя три четверти часа Корал Белл говорила:

– Да, это может оказаться довольно занятным. Соглашаться? Нет? Во всяком случае, нужно послать телеграмму Чарли.

Чарльз, лорд Эджмур, отправился в Тибет на поиски горного козла Монтрея. Несколько недель назад одного из последних представителей этого благородного вымирающего племени видели в горной деревушке, где он появился, словно разыскивая лорда Эджмура. Его светлость принял вызов и поспешил в Тибет. Телеграмма застала его в предгорьях Тибета. Он тут же ответил телеграммой, исполненной чисто восточной невозмутимости: “Поступай как знаешь, дорогая”.

Так все и произошло.

Слушать, как она произносит написанные им слова, было удивительно приятно. Слушать, как она произносит слова, написанные Никсоном (что случалось чаще), было хоть и не так, но тоже приятно. Даже слушать, как она, забыв слова монолога, говорит то, что не позволил бы себе написать ни один уважающий себя литератор (а это случалось чаще всего), все равно огромное удовольствие, думал Реджинальд.

Но, впрочем, он получал огромное удовольствие и слушая Латтимерову молоденькую актрису (которая, к счастью, оказалась не такой уж длинноносой) в любовной сцене с ее кузеном, во время которой Корал Белл сидела среди декораций (действие I, картина 2, терраса замка, полночь), весело болтая (“Корал, прошу тебя! Как мы можем репетировать, когда...” – “Прости, пожалуйста, Нед. Простите меня, мисс Мастерс”), а потом разговаривая приглушенным шепотом с Разорившимся Адвокатом. Конечно, он был бы страшно доволен, если бы Корал Белл подсела к нему в партере или если бы он сам набрался храбрости подсесть к ней на террасе замка. Ее разговор, ее ум настолько восхищали его, что он завидовал тем, кто постоянно общался с нею. А по красоте никакая мисс Мастерс не шла с ней в сравнение.

Реджинальд сразу же определил свое место в происходящем. Конечно, он никому не был здесь нужен. Но, с другой стороны, если он не вмешивался, никто, конечно, не возражал против его присутствия. Мистер Венчур купил пьесу, Латтимер ставил пьесу, Никсон (несомненно) написал пьесу. Мистер Венчур не подозревал о существовании книги под названием “Вьюнок”. Защищая нечитающую публику, он подчеркивал, что в руки не берет книг, что он – Человек Театра. Но, разумеется, если мистер Уэллард приятель Фила, то все в порядке.

Итак, несколько дней Реджинальд являлся в театр в качестве приятеля Фила. Ты не против, старина, если я приведу с собой приятеля? Некоторые бывают против, некоторые нет. Мистер Венчур не был против. Но ходить на репетиции собственной пьесы, пользуясь приглашением приятеля, к тому же едва ли близкого, довольно странно. Поэтому приятель мистера Никсона перестал появляться, а вместо него на репетициях присутствовал некий мистер Уэллард, “интересующийся театром”.

– Вы не возражаете, – сказал он Латтимеру и чуть не добавил “старина”, чтобы показать, как он усвоил театральные нравы, – вы не возражаете, если я посижу там сзади и посмотрю, как вы это делаете? Для меня это возможность узнать что-то о... – Сможет ли он выговорить? Смог. – Э-э... технике... и актерском ремесле, и так далее. Я хочу сказать, если я когда-нибудь возьмусь за пьесу... Знаете, для меня все это так ново.

Мало кто мог бы отказаться просветить новичка.

– Ну разумеется. Приходите когда захочется. Здесь есть чему поучиться.

И время от времени маэстро подходил и обращался к сидящему в глубине партера явно заинтересованному Уэлларду:

– Вы видите, чего я добиваюсь? Понимаете, как мы... – и что-то показывал, широко разводя руки.

– Конечно, – откликался мистер Уэллард. – Это замечательно.

Мистер Венчур сидел в середине первого ряда и курил сигару, торчавшую в середине рта. Время от времени он что-то бормотал. Никто не слышал его, а если и слышал, то не понимал, а если и понимал, то не обращал внимания. Время от времени через сцену пробегала его секретарша, быстро спускалась по ступенькам и что-то шептала ему в ухо с самым серьезным видом, но на нее тоже никто не обращал внимания. Филби Никсон сидел в третьем ряду партера с краю. Время от времени он вскакивал, подбегал к Латтимеру и размахивал руками. Латтимер говорил: “Конечно, конечно... я буду иметь в виду” – и продолжал делать по-своему. Тем временем актеры перевирали и забывали свои реплики и требовали от суфлера подсказки.