В какой-то из вечеров он выволок меня на улицу. Пьяный был, в последнее время это было естественным состоянием для него. Схватил палку и ударил ей меня по лицу. Я упал, а собаки это увидели. Их выгуливал наш садовник. Они вырвались и помчались к нам. Защитить меня хотели. Вот ведь забавные животные. Погрызли отца знатно тогда. Утром он приказал застрелить Стаффов.

Я злился на себя за это. Чувствовал вину, а еще осознал, что желаю отцу смерти. Он убил животных, которые ни в чем не виноваты. Лучше бы он сдох сам. Так я думал.

И вот тут папочка решил поменять тактику: отправить меня в школу. Это было странно, а еще меня пугал факт увидеть детей своего возраста. Как я должен себя вести с ними. О чем должен говорить.

Школа мне не понравилась. Ребята были слишком настырными, внимания чересчур много. Я к такому не привык. Хотелось спрятаться в уголке, отсидеться там, но у меня не было выбора. С этим пунктом всю жизнь как-то сложно.

Летом отец отправил меня в Китай. Это был военно-спортивный лагерь. Из нас пытались сделать солдатов, а еще прививали любовь к спорту и здоровому телу. Тогда я полюбил бегать, отжиматься и уроки по боевым дисциплинам.

По приезду впервые осмелился попросить что-то у отца. Хотел продолжить заниматься спортом. К моему удивлению, он согласился. Он вообще вел себя странно. Мог то посмотреть на меня с улыбкой, а мог рассечь спину.

В шестом классе меня опять отправили в Китай. В этот раз поехал и Глеб. Только он с его мягким характером продержаться там не смог. Ребята начали задирать брата, а я находился в другой группе. Со слезами Глеб уехал через две недели. Как итог, отец не разговаривал с ним до самой осени.

После седьмого класса в середине лета папаша пьяный сел за руль. Не справился с управлением и на повороте разбился на смерть. Радовался ли я? Не знаю. Почувствовал ли свободу? Однозначно, да.

По приезду в Россию мне сообщили, что отец оставил завещание, где все его активы и состояние были разделены поровну на сыновей. И это был сюрприз, потому что я никогда не претендовал на его деньги. Я думал, что к восемнадцати годам он меня выкинет. Но что-то в его системе пошло не так.

Глеб стал официально моим опекуном. Ему было восемнадцать на тот момент. Но он поступал в универ в Лондон, поэтому предложил мне два варианта: уехать с ним или поселиться тут, в этой квартире. Как видишь, я все еще здесь. Раз в неделю сюда приезжает няня, которая меня растила и за деньги готовит еду, убирает, стирает вещи. Это капризы Глеба. Брата, который несмотря ни на что, меня любит".

— Кир…

— Эй! — Резко наклоняюсь, приближаясь к лицу Ромашки. — Не смей только меня жалеть. Не для этого я поведал тебе свою тайну.

Глава 17

Арина

— Я… я думаю тебе надо к врачу! — Резко отвожу взгляд, потому что слишком шокирована историей этого мрачного мальчишки. Теперь все стало ясно, начиная от его поведения, и заканчивая в целом самим Кириллом. Не могу судить взрослых, но и понять их действия тоже невозможно.

— К врачу? — Все еще рассматривает меня достаточно близко Соболев, а я даже шевельнуться не могу.

— Вдруг перелом? — Зачем-то пытаюсь перевести тему. Кирилл сказал, чтобы я не жалела его, но как иначе. Как не испытывать чувство жалости к тому, кому на самом деле плохо. Как мне нужно реагировать? Как не смутить его своим поведением?

— Не стоило тебе рассказывать, — глухо произносит Соболев, с какой-то досадой. И я окончательно теряюсь. Полагаю, когда люди делятся чем-то таким сокровенным, они ищут поддержку, теплые слова. Но все это всегда, так или иначе, пересекается с чувством жалости, состраданием к ближнему.

Закидываю голову к потолку, вспоминаю свое детство. Вспоминаю мамину улыбку, глаза, горячие ладони. Могу ли я поделиться чем-то, что имею… А главное, каким образом.

— Кирилл! — Подскакиваю с дивана, подхожу к мальчишке и встаю напротив. Обдумываю всего пару секунд безумный порыв: действия, которые возможно будут выглядеть ненормально с мой стороны. Затем наклоняюсь и обхватываю его лицо ладонями.

— Что… — округляются глаза парня, наполняясь удивлением.

— Совсем не зря! — Смотрю в его морские океаны, а там холодные волны разбиваются о скалы, такие же ледяные, как и сам Соболев. Не знаю, что это за странное желание, но впервые в жизни искренне хочу передать кому-то частичку своего тепла.

— Запомни, на этой карманной планете всегда есть человек, которому не все равно. И если ты думаешь, что его нет, то посмотри на меня. Ладно? — Откуда взялась храбрость произнести эти слова?! Сама же сказала, и сама смутилась. А он молча смотрит на меня, никак не реагирует. Будто пытается разглядеть в темноте свет от единственной зажжённой свечи. Смотрит таким особенным взглядом, и вдруг я замечаю, что лед начинает давать трещину. Медленно тает: по крупице, маленькими каплями, превращая айсберг в прекрасный океан.

На моем лице появляется улыбка, не могу ее утаить. А может, и не хочу.

— Глупая, — врывается в тишину голос Кирилла. Он приподнимает голову и неожиданно указательным пальцем заряжает мне щелбаном по лбу.

— Ай, — поднимаюсь я, потирая место удара. — Больно, ты чего?

— Я, итак, на тебя всегда смотрю, — тихо, едва слышно добавляет Собалев, отводя взгляд в сторону. Мне даже кажется, что это где-то в моей голове прозвучало, что все это плод моей больной фантазии. Но переспросить не решаюсь. Сочтет еще за дурочку. Хотя… он, кажется, уже такого мнения обо мне.

— Можешь спину помазать, пожалуйста? — Переводит тему разговора Кирилл.

— Я?

— А ты здесь кого-то еще видишь? — Хмыкает парень и поворачивается ко мне задом, скидывая накидку с плеч. Скольжу взглядом по его твердым мышцам, выпирающим лопаткам, за одеждой совсем не видно, что тело у мальчишки очень спортивно подготовлено.

— Ладно, — выдыхаю тяжело, потому что смущена положением дел. Беру с пола мазь и сажусь рядом. Руки трусятся немного, а щеки залил румянец. Кладу на палец немного содержимого из тюбика, как нужно правильно делать не знаю, раньше не доводилось заниматься подобным. Аккуратно подношу ладонь к коже и замираю. Шрамы. Они такие глубокие.

— А тебе будет не больно? — Тихо уточняю я.

— Ну, если ты будешь нежной, то потерплю, — явно отшучивается Кирилл.

— Ничего не могу обещать, — глухо отзываюсь и осторожно дотрагиваюсь пальчиками до тех участков, куда указал Соболев. Сначала растираю медленно: и боюсь, и стесняюсь одновременно. Даже отвернуться пытаюсь, но глаза тянуться сами собой обратно. Затем втираю мазь чуть нажимая, и в эти минуты Кирилл тяжело выдыхает. Он не жалуется, молча терпит, как и полагается мужчине. Выдержка достойная восхищения.

В какой-то момент я так увлекаюсь, что невольно скольжу рукой ниже, опускаясь к пояснице. Ловлю себя на мысли, что мне нравится эта процедура. В воздухе пахнет ментолом, а кожа у Соболева такая мягкая, и плечи такие широкие. Если бы я была чуточку смелей, прижалась бы к нему, забрала плохие воспоминания вместе с этими шрамами, которые въелись под самые кости.

Нашу молчаливую идиллию разрывает телефонный звонок. Я даже вздрагиваю от неожиданности. Не сразу понимаю, что это мой мобильный.

— Блин, — вырываются эмоции наружу.

— В чем дело? — Оглядывается Кирилл на меня, тревожно.

— Время и мама. Але! Да, мамуль. Сколько? Серьезно? Я и не заметила. Ну, вообще планирую, да. Не-е-ет, не надо меня встречать. Ма, я уже взрослая. Все нормально будет. Тут идти-то десять минут. Не надо папу. Я с Танькой дойду. Ну да, она живет в другой стороне. Ладно, давай, я выхожу. Скоро буду. Угу, угу, да, пока. — Отключаю телефон и выдыхаю.

— Врушка, — шутливо откидывает Кирилл, слегка улыбаясь. Порой мне кажется, что вот таким его знаю только я. И это очень льстит.

Хочу, чтобы только со мной ты был таким. Настоящим.

— Я — сама честность! — Громогласно восклицаю.