После ответа, видимо, удовлетворившего того, кто спрашивал, Констебл был впущен в затуманенный, пропахший табачным дымом коридор, где какая-то поблекшая личность с нарумяненными щеками и мешками под глазами охотно приняла от него шляпу и перчатки.

Это был Магнус, такая же достопримечательность для определенной касты лондонцев, как новая колонна на Трафальгарской площади. Магнус некогда был героем множества анекдотов, большинство из которых касалось похождений в молодости этого некогда небывало красивого персонажа; таким он был в начале правления Георга Третьего, то есть в период, к которому также относился украшающий его ныне парик.

В те времена этот клуб был весьма известен в Ковент-Гардене. Само собой разумеется, что мелкие торговцы рынка тоже знали, какого сорта джентльмены (называвшие себя «Друзьями Мастера») бывали в верхних комнатах лавки Мафуза. Поговаривали, что и простым торговцам по окончании трудового дня и стаканчика бренди, выпитого в местном кабачке «Собака и Свисток», нередко, после должных уговоров, тоже удавалось побывать там, и тогда веселью не было конца: танцы длились до рассвета, особенно по субботам, а то и до воскресного утра, а то и до того часа, когда Эдвард Констебл был послан сюда, чтобы разыскать мистера Генри Фиппса.

Ни словом, ни жестом Магнус не дал гостю понять, здесь мистер Фиппс или нет. Однако он все же провел гостя в небольшую комнату со смелой геральдически выполненной надписью на двери: «Лорд Стратвэлл». Обставлена она была истинно по-мужски: боевые флаги, штандарты, кресла, обитые марокканским сафьяном.

Здесь Констебл, усевшись в кресло, приготовился ждать, положив свертки на колени. У него не было ни малейшего желания разглядывать тисненые гравюры, заполнявшие полки, хотя в иные, лучшие времена они возбуждали в нем чертовски дерзкие желания. Так он просидел полчаса, повернувшись спиной к полкам, пока не услышал, как позади открылась дверь.

Когда Генри Фиппс вошел в комнату, сомнений не было, что он пьян. Тяжело опустившись в кресло, он вытянул свои длинные ноги в тесно облегавших их замшевых бриджах, откровенно подчеркивающих его мужские достоинства.

Это был высокий, хорошо сложенный молодой мужчина приятной наружности. У него были прямые светлые волосы, длинные бакенбарды, красивый прямой нос и чистые голубые глаза, но что касается его рта – самой выразительной и переменчивой детали его физиономии, – то привлекая обаятельностью улыбки, он тут же мог оттолкнуть откровенной грубостью и неприязнью.

Сейчас же он недружелюбно покосился на Констебла,

– Вы не тот парень с Грэйт-Куин-стрит?

– Мне кажется, вы хорошо знаете меня, сэр.

– «Скаковая лошадь», а?

Эдвард Констебл недобро сжал рот. Генри Фиппс не настолько был пьян, чтобы не заметить этого.

– Господи, – проворчал он, закрыв глаза, – прошу, пожалуйста, не изображайте из себя лакея.

– А я и есть лакей, сэр, у вас есть причина это вспомнить.

Генри Фиппс открыл глаза настолько, насколько нужно было, чтобы получше оценить Констебла.

– Меня зовут Эдвард Констебл. Человек, который умер, был моим другом.

Фиппс нагнулся ближе к Констеблу и заговорил тише, чем начал:

– Как я уже вам сказал, я не намерен больше обсуждать этот случай. – Он сделал движение, словно хотел встать.

– Сидите, сэр. Я пришел по другому делу. Мистер Фиппс облегченно вздохнул.

– Может, вы обвините меня за вчерашний дождь? Что ж, я в этом виновен, сэр. Я слишком высок ростом. Вполне возможно, я растревожил небеса.

– Нет, я по другому делу.

– Небо любит меня, вот и идут дожди, поэзия есть поэзия, – он снова тяжело откинулся на спинку кресла, – следовательно, во всем надо винить меня.

– Мистер Фиппс, я не поэтому к вам пришел, это совсем другая…

– Не по поводу ли моих воображаемых обязательств перед вами?

– Нет, сэр, совсем по-другому.

– О Господи, это уже становится назойливым и скучным.

– Я здесь с поручением от мистера Джека Мэггса,

– Только этого не хватало, черт побери!

– Да, это так, сэр.

Поведение Генри резко изменилось. Он поднялся и сел на ручку кресла, положив на колено свои крупные руки. Он внимательно смотрел на Констебла.

– Как он? Как себя чувствует Джек Мэггс?

– Я бы сказал, что он очень тоскует по вам.

– Тоскует, вы сказали? Странно. Да сядьте вы, Эдвард. Расскажите мне, какой он? Разбойник, я полагаю?

– Он очень недурен собой, если на то пошло.

– Да неужели? «Скаковая лошадь»?

– Временами бывает суров, но леди все равно находят его привлекательным.

– Леди?

– Кое-что в его поведении напоминает о прошлом, но о пытках, которые он вынес, никто не догадается, пока не увидит его шрамы.

– У него шрамы?

– Его секли плетью, сэр. Для человека, вынесшего столь жестокое обращение, у него, как вы удостоверитесь сами, довольно мягкий характер.

– Дело в том, старина Эдди, что у меня, я полагаю, не будет такой возможности «удостовериться», как вы изволили выразиться. Я отбываю.

– У вас был точно такой же предлог и в тот, первый раз, не так ли, сэр? Мистер Мэггс думает, что причиной вашего отбытия тогда был его визит к вам.

– Предположим, меня пригласили в далекую поездку.

– За пределы страны?

– Еще дальше. Впрочем, не ваше дело расспрашивать меня.

– В любом случае, сэр, он просил передать вам вот это.

Констебл протянул Генри Фиппсу три пакета. Джентльмен не сразу взял их, какое-то время он просто смотрел на них.

– Что это?

– Думаю, что один из них это зеркало.

– Зеркало? Он решил подшутить надо мной? Что, черт побери, означает такой подарок мне, как зеркало?

– А в пакете, лежащем сверху, три лимона.

– Лимоны?

– А самый большой пакет, как я понимаю, это документ, который мистер Мэггс считает, вы должны прочитать.

И Констебл наконец вручил ему все три пакета.

– Официальный документ? – спросил Генри Фиппс, не в силах скрыть возрастающего интереса.

– Нет, думаю, что нет.

– Возможно, право собственности на дом?

– Мне кажется, что это что-то вроде письма.

– Письма? – воскликнул Генри Фиппс, неожиданно рассердившись. – Неужели вы думаете, что я могу переписываться с такой личностью, как он? Вам не кажется, что вы ставите себя в двусмысленное положение? Вы нарушаете законы. Вам известно, где он находится, но вы не сообщаете об этом. Он опасный человек, этот мистер «Скаковая лошадь», он осужден на пожизненное заключение. Если вы хотите сообщить ему, где я нахожусь, клянусь, вы пожалеете о том, что родились на свет.

– Сэр, мне известно, что он сидит по ночам и пишет вам объяснение, кто он такой.

– Он сказал это вам?

– Послушайте, сэр, он думает только о вас. Если он вам когда-нибудь причинил зло, я уверен, он очень сожалеет об этом.

Констебл в третий раз попытался вручить Фиппсу послания от Джека Мэггса.

– Он сказал, что надо выжать на листки бумаги немного сока из лимонов и прочитать их с помощью зеркала. – Констебл немного помолчал. – Он очень любит вас.

– А я его нет. Скажите ему, что для меня одно упоминание о нем кажется грехом.

– Неужели я не могу сказать ему ничего такого, что обрадовало бы его?

– Можете сказать ему, что я хорошо помню все обязательства, которые он возложил на меня, и что в данный момент он может рассчитывать на мое молчание.

На этом разговор закончился, и Генри Фиппс покинул комнату.

Констебл, обыскав дом сверху донизу, наконец нашел Джека Мэггса в спальне мистера Спинкса. Он вошел, не постучавшись.

Австралиец сидел у кровати больного. Он сидел спиной к двери и пытался уговорить старика проглотить ложку бульона.

– Злому духу никогда не надо смотреть в дурной глаз. В этом глазу вся сила этих черных колдунов и магов.

Он придвинул ложку поближе к губам больного. Тот отвернул голову. Ложка чуть отодвинулась.