— Двенадцать долларов.

— Мать, наверно, уже не молода?

— Ей скоро пятьдесят.

Он задумчиво вертел вилку.

— Сказать по правде, Дженни, я примерно так себе это и представлял, — произнес он наконец. — Я много думал о тебе. Теперь мне все ясно. У тебя есть только один выход, и он не так уж плох, если только ты доверишься мне.

Он помолчал, ожидая вопроса, но Дженни ни о чем не спросила. Она была поглощена своими заботами.

— Ты не хочешь знать, какой выход? — спросил он.

— Хочу, — машинально ответила она.

— Это я, — сказал Лестер. — Позволь мне помочь вам. Я хотел сделать это в прошлый раз. Но теперь ты должна принять мою помощь, слышишь?

— Я думала, что до этого не дойдет, — просто сказала Дженни.

— Я знаю, что ты думала, — возразил он. — Забудь об этом. Я позабочусь о твоей семье. И сделаю это сейчас же, не откладывая.

Он вытащил кошелек и достал несколько десяти — и двадцатидолларовых бумажек — всего двести пятьдесят долларов.

— Возьми, — сказал он. — Это только начало. Я буду заботиться о том, чтобы и впредь твоя семья была обеспечена. Дай-ка руку.

— Нет, нет! — воскликнула Дженни. — Не надо так много. Не давайте мне столько.

— Не спорь, — сказал Лестер. — Ну-ка, давай руку. Покоряясь его взгляду, Дженни протянула руку, он вложил в нее деньги и слегка сжал ее пальцы.

— Держи, детка. Я люблю тебя, моя прелесть. Я не желаю, чтобы ты нуждалась и твои родные тоже.

Дженни закусила губу и с немой благодарностью смотрела на Кейна.

— Не знаю, как вас благодарить, — наконец сказала она.

— И не надо, — ответил Лестер. — Поверь, это я должен благодарить тебя.

Он замолчал и посмотрел на нее, очарованный ее красотой. Она не поднимала глаз, ожидая, что же будет дальше.

— Почему бы тебе не бросить работу? — спросил Лестер. — Ты была бы весь день свободна.

— Я не могу, — ответила она. — Папа не разрешит. Он ведь знает, что я должна зарабатывать.

— Это, пожалуй, верно, — сказал Лестер. — Но что толку в твоей работе? Господи? Четыре доллара в неделю. Я с радостью давал бы тебе в пятьдесят раз больше, если б думал, что ты сумеешь воспользоваться этими деньгами.

Он рассеянно барабанил пальцами по столу.

— Не могу, — сказала Дженни. — Я и с этими-то деньгами не знаю, как быть. Мои догадаются. Придется все рассказать маме.

По тому, как она это сказала, Лестер заключил, что мать и дочь очень близки, раз Дженни может сделать матери такое признание. Он отнюдь не был черствым человеком, и это его тронуло. Но он вовсе не собирался отказаться от своих намерений.

— Насколько я понимаю, есть только один выход, — мягко продолжал он. — Тебе не пристало быть горничной. Это недостойно тебя. Я против этого. Брось все, и поедем со мной в Нью-Йорк; я о тебе позабочусь. Я люблю тебя и хочу, чтоб ты была моей. И тебе не придется больше тревожиться о родных. Ты сможешь купить им славный домик и обставить его по своему вкусу. Разве тебе этого не хочется?

Он замолчал, и Дженни сразу подумала о матери, о своей милой маме. Всю жизнь миссис Герхардт только и говорила об этом — о таком вот славном домике. Как она была бы счастлива, будь у них дом побольше, хорошая мебель, сад. В таком доме она будет избавлена от забот о квартирной плате, от неудобной ветхой мебели, от унизительной бедности, — она будет так счастлива! Пока Дженни раздумывала об этом, Лестер, зорко следивший за нею, понял, что задел в ней самую чувствительную струну. Это была удачная мысль — предложить ей купить приличный дом для родных. Он подождал еще несколько минут, потом сказал:

— Так ты разрешишь мне это сделать?

— Это было бы очень хорошо, — сказала Дженни. — Но сейчас это невозможно. Я не могу уехать из дому. Папа захочет точно знать, куда я еду. Что я ему скажу?

— Почему бы не сказать, что ты едешь в Нью-Йорк с миссис Брейсбридж? — предложил Лестер. — Против этого никто не может возразить, верно?

— Да, если дома не узнают правду, — удивленно глядя на него, сказала Дженни. — А вдруг узнают?

— Не узнают, — спокойно ответил Лестер. — Они не в курсе дел миссис Брейсбридж. Мало ли хозяек, уезжая надолго, берут с собой горничных. Просто скажи, что тебе предложили поехать, что ты должна ехать, — и мы уедем.

— Вы думаете, это можно? — спросила он.

— Конечно, — ответил Лестер. — А что тут такого?

Поразмыслив, Дженни решила, что это, пожалуй, выполнимо. А потом ей пришло в голову; вдруг близость с этим человеком снова кончится для нее материнством? Какая это трагедия — дать жизнь ребенку… Нет, она не может пойти на это снова, во всяком случае не так опрометчиво, как в первый раз. Она не могла заставить себя рассказать ему о Весте, но она должна сообщить ему об этом неодолимом препятствии.

— Я… — начала она и остановилась, не в силах продолжать.

— Ты?.. — повторил Лестер. — А дальше что?

— Я… — И Дженни снова умолкла.

Лестера восхищала ее застенчивость, ее нежные, робкие губы, не решавшиеся выговорить нужное слово.

— Ну что ж? — спросил он ободряюще. — Ты просто прелесть. Ты боишься мне сказать?

Рука Дженни лежала на столе. Лестер наклонился и положил на нее свою сильную смуглую руку.

— Мне никак нельзя иметь ребенка, — вымолвила наконец Дженни, опустив глаза.

Он пристально смотрел на нее и чувствовал, что ее подкупающая искренность, достоинство, которое она сохраняла даже в столь трудных, неестественных условиях, ее умение просто, непосредственно принимать важнейшие жизненные явления необычайно возвышают ее в его глазах.

— Ты необыкновенная девушка, Дженни, — сказал он. — Ты просто чудо. Но не беспокойся. Это можно уладить. Тебе незачем иметь ребенка, раз ты не хочешь, да и я тоже этого не хочу.

На смущенном, покрасневшем лице Дженни отразилось недоумение.

— Да, да, — сказал Лестер. — Ведь ты мне веришь? Я знаю, что говорю, понятно тебе?

— Д-да, — с запинкой ответила она.

— Ну вот. Во всяком случае я не допущу, чтобы с тобой произошло что-нибудь плохое. Я увезу тебя отсюда. И потом я вовсе не желаю никаких детей. Сейчас они мне не доставили бы ни малейшего удовольствия. Предпочитаю с этим подождать. Но ничего такого и не будет, пускай это тебя не тревожит.

— Хорошо, — чуть слышно ответила она.

Ни за что на свете не решилась бы она сейчас встретиться с ним взглядом.

— Послушай, Дженни, — сказал Лестер немного погодя. — Ведь ты меня любишь, верно? Неужели я стал бы тебя упрашивать, если бы не любил, как по-твоему? Я из-за тебя прямо голову потерял, это чистая правда. Просто пьян от тебя, как от вина. Ты должна уехать со мной. Должна, и поскорее. Я знаю, дело в твоих родных, но это можно уладить. Поедем со мной в Нью-Йорк. А после что-нибудь придумаем. Я познакомлюсь с твоими родными. Мы сделаем вид, что я ухаживаю за тобой, — все, что хочешь, только поедем не откладывая.

— Но ведь не сейчас же? — спросила Дженни почти с испугом.

— Если можно, завтра. На худой конец в понедельник. Ты это устроишь. Что тебя смущает? Ведь если бы миссис Брейсбридж предложила тебе поехать, тебе пришлось бы живо собраться, и никто бы слова не сказал. Разве нет?

— Да, — подумав, подтвердила она.

— Тогда за чем же дело стало?

— Всегда так трудно, когда приходится говорить неправду, — задумчиво сказала Дженни.

— Знаю, а все-таки ты можешь поехать. Верно?

— Может, вы немножко подождете? — попросила Дженни. — Это все так неожиданно. Я боюсь.

— Ни дня не стану ждать, детка. Разве ты не видишь, что я не в силах больше ждать? Посмотри мне в глаза. Поедем?

— Хорошо, — ответила она печально, и все же странное чувство нежности к этому человеку шевельнулось в ее душе. — Поедем.

С отъездом все уладилось гораздо легче, чем можно было ожидать. Дженни решила сказать матери всю правду, а отцу можно было сообщить только одно: миссис Брейсбридж уезжает и хочет, чтобы Дженни ее сопровождала. Отец, конечно, начнет расспрашивать, но едва ли у него возникнут какие-либо сомнения. В этот день по дороге домой Дженни зашла с Дестером в универсальный магазин, и Лестер купил ей сундук, немоден, дорожный костюм и шляпу. Он был очень горд своей победой.