У Дженни сжималось сердце, она вела Весту в магазин и накупала ей игрушек.

Лестер, разумеется, ни о чем не подозревал. Он почти не замечал, что происходит в доме. Он занимался делами, развлекался, твердо веря, что Дженни вполне откровенна с ним и до глубины души ему преданна, и ему в голову не приходило, что она может что-нибудь от него утаить. Однажды ему нездоровилось, он среди дня вернулся домой и, не застав Дженни, прождал ее с двух до пяти. Он был раздосадован и поворчал, когда она пришла, но его недовольство было ничто по сравнению с изумлением и испугом Дженни, когда она увидела, что он дома. Она вся побелела при мысли, что он может что-нибудь заподозрить, и постаралась объяснить свое отсутствие как можно правдоподобнее. Она была у прачки, потом ходила по магазинам и поэтому задержалась. У нее и в мыслях не было, что он дома. И ей так жаль, что она не могла поухаживать за ним. В тот раз Дженни поняла, что рискует все погубить.

Прошло еще три недели, и Лестер снова поехал на неделю в Цинциннати, а Дженни опять взяла Весту к себе; четыре дня мать и дочь были вполне счастливы вдвоем.

Все было бы очень хорошо, не допусти Дженни одной оплошности, о последствиях которой ей пришлось горько пожалеть. В гостиной за широким кожаным диваном, на котором часто отдыхал с сигарой Лестер, остался позабытый игрушечный барашек. На шее у него висел на голубой ленте маленький бубенчик, позвякивавший при малейшем движении. Весте почему-то вздумалось забросить игрушку за диван, а Дженни этого не заметила. Проводив Весту, она собрала все ее вещи, но так и не хватилась барашка, и он все еще стоял там, заглядевшись глазами-пуговками на солнечные луга страны игрушек, когда вернулся Лестер.

В тот вечер он лежал с газетой, мирно покуривая и нечаянно уронил за диван горящую сигару. Опасаясь, как бы от нее что-нибудь не загорелось, Лестер наклонился и заглянул под диван, но не увидел ее; тогда он поднялся, отодвинул диван и вдруг заметил барашка, стоявшего на том самом месте, куда его кинула Веста. Лестер поднял игрушку и повертел ее в руках, не понимая, как она сюда попала.

«Откуда тут взяться барашку? Наверное, его затащил какой-нибудь соседский ребенок, с которым Дженни свела знакомство, — подумал Лестер. — Надо ее немножко подразнить».

Собираясь от души посмеяться, он взял барашка, вошел в столовую, где хлопотала у буфета Дженни, и провозгласил с комической торжественностью:

— Откуда сие?

Дженни, не подозревавшая о существовании такой улики, обернулась и мгновенно вообразила, что Лестер обо всем узнал и сейчас обрушит на нее свой справедливый гнев. Она вся вспыхнула, потом смертельно побледнела.

— Это… я… я купила… это игрушка, — заикаясь, выговорила она.

— Вижу, что игрушка, — весело сказал Лестер; он заметил виноватую растерянность Дженни, но не придал этому значения. — Бедняга, скучно ему пастись в одиночестве.

И Лестер потрогал бубенчик на шее у барашка; бубенчик тихонько звякнул, и Лестер снова поднял глаза на Дженни, которая стояла перед ним, не в силах вымолвить ни слова. По добродушному виду Лестера она поняла, что он ничего не подозревает, но никак не могла прийти в себя.

— Что с тобой? — спросил Лестер.

— Ничего, — ответила она.

— У тебя такое лицо, как будто этот барашек тебя ужасно испугал.

— Просто я забыла его убрать, — невольно вырвалось у Дженни.

— У него довольно потрепанный вид, — прибавил Лестер уже не так шутливо и затем, видя, что разговор неприятен Дженни, прекратил его. Никакого развлечения не вышло из этого барашка.

Лестер вернулся в гостиную, прилег на диван и задумался. Что взволновало Дженни? Почему она так побледнела при виде игрушки? Ведь если, оставаясь одна, она приводит к себе какого-нибудь соседского малыша, играет с ним, забавляет его, в этом, конечно же, нет ничего плохого. С чего бы ей так волноваться? Он мысленно перебрал все это, но ни к чему не пришел.

О барашке больше не упоминалось ни словом. Быть может, со временем Лестер совсем забыл бы об этом случае, если бы ничто больше не пробудило его подозрений, но, видно, беда никогда не приходит одна.

Как-то вечером, когда Лестер замешкался и собрался уходить позже обычного, у дверей позвонили; Дженни возилась на кухне, и Лестер сам пошел открывать. Он увидел немолодую женщину, которая с тревожным недоумением посмотрела на него и на ломаном английском языке спросила, нельзя ли видеть хозяйку.

— Подождите минуту, — сказал Лестер и, выйдя в коридор, позвал Дженни.

Еще с порога узнав посетительницу, Дженни поспешно вышла в прихожую и затворила за собою дверь. Это сразу показалось Лестеру подозрительным. Он нахмурился и решил выяснить, в чем дело. Через минуту в комнату вернулась Дженни. Она была бледна, как полотно, дрожащие пальцы словно искали, за что бы ухватиться.

— Что случилось? — спросил Лестер; он был раздражен, и голос его прозвучал довольно резко.

Дженни не сразу нашла в себе силы ответить.

— Мне нужно ненадолго уйти, — сказала она наконец.

— Ну что ж, иди, — неохотно согласился он. — Но разве ты не можешь мне сказать, что случилось? Куда ты идешь?

— Я… я… — запинаясь, начала Дженни. — У меня есть…

— Ну? — хмуро спросил Лестер.

— У меня есть одно дело, — докончила Дженни. — Мне… мне надо идти сейчас же. Когда я вернусь, я тебе все расскажу, Лестер. Только, пожалуйста, сейчас ни о чем не спрашивай.

Она смотрела на него, словно не видя; тревога, озабоченность, нетерпеливое желание скорее уйти ясно читались на ее лице. Лестер, никогда еще не видевший ее такой сосредоточенной и упорной, был и тронут и раздосадован.

— Ладно, — сказал он, — но чего ради ты делаешь из этого тайну? Почему не сказать прямо, что с тобой случилось? Зачем надо шептаться за дверями? Куда ты идешь?

Он замолчал и сам вдруг удивился своей резкости; а Дженни, выведенная из равновесия и известием, которое ей только что принесли, и этим неожиданным выговором, вдруг ощутила прилив небывалой решимости.

— Я тебе все скажу, Лестер, все! — воскликнула она. — Только не сейчас. У меня нет ни минуты. Я все расскажу, когда вернусь. Пожалуйста, не задерживай меня.

Она бросилась в соседнюю комнату, чтобы одеться. Лестер, еще и сейчас не понимавший толком, что все это может означать, упрямо пошел за нею.

— Послушай, — грубо крикнул он, — что за глупости! В чем дело? Я хочу знать?

Он стоял в дверях — воплощенная воинственность и решимость, мужчина, привыкший, чтобы ему подчинялись. Дженни, доведенная до отчаяния, наконец не выдержала.

— Моя девочка умирает, Лестер! — воскликнула она. — Я сейчас не могу разговаривать. Пожалуйста, не задерживай меня. Я тебе все объясню, когда вернусь.

— Твоя девочка?! — повторил ошеломленный Лестер. — Что за черт, о чем ты говоришь?

— Я не виновата, — ответила она. — Я боялась… мне давно надо было тебе сказать. Я и хотела сказать, но только… только… ох, отпусти меня скорее! Когда я вернусь, я тебе все расскажу!

Лестер в изумлении посмотрел на нее, потом шагнул в сторону, давая ей дорогу; сейчас он больше не хотел ничего от нее добиваться.

— Хорошо, иди, — сказал он негромко. — Может быть, проводить тебя?

— Нет, — ответила Дженни. — Меня ждут, я пойду не одна.

Она выбежала из комнаты, а Лестер остался в раздумье. Неужели это та самая женщина, которую, как ему казалось, он так хорошо знал? Выходит, она все эти годы обманывала его! И это Дженни! Воплощенная искренность! Простая душа!

— Ах, черт меня побери! — пробормотал он, и у него перехватило горло.

Причиной всего этого переполоха оказалась одна из обычных детских болезней, наступления и исхода которых никто не мог бы предсказать даже за два часа. В этот день у Весты вдруг открылась сильная ангина, и состояние девочки ухудшалось с такой быстротой, что старая шведка отчаянно перепугалась и попросила соседку сейчас же сходить за миссис Кейн. Соседка, думая лишь о том, чтобы поскорее привести Дженни, без предисловий объявила ей, что Веста очень больна и надо спешить. Потрясенная Дженни решила, что девочка умирает, и, как мы видели, в порыве ужаса и отчаяния осмелилась сказать Лестеру правду. Она почти бежала по улице, терзаясь бесчисленными опасениями, с одной только мыслью; поспеть вовремя, увидеть свою девочку, прежде чем смерть унесет ее. Что, если уже поздно? Что, если Весты уже нет в живых? Дженни невольно все ускоряла шаг, огни уличных фонарей возникали перед нею и вновь расплывались во тьме; она уже не помнила жестких слов Лестера, не боялась, что он выгонит ее и она останется в огромном городе совсем одна, с ребенком на руках, — она забыла обо всем, кроме одного: ее Веста тяжело больна, может быть, умирает, и это она виновата, что они не вместе; быть может, если бы она сама смотрела за своей дочерью, девочка теперь была бы здорова.