Гомес, наверное, вернулся в лагерь. Его люди развели костры и готовят пищу. Припасы они, должно быть, привезли с собой. Без них они не смогли бы так настойчиво продолжать атаковать форт или искать Ичакоми.

Учитывает это Кеокотаа? Индейцы, которые во время войны мало зависят от запасов пищи, не склонны думать об уязвимости врага с этой точки зрения. Даже ступив на тропу войны, индеец редко покидает свой вигвам дольше чем на один-два дня. Он мыслит категориями битвы: участвует в бою, а потом отправляется домой. О продолжительных осадах при такой стратегии не может быть и речи по той очевидной причине, что племена не имеют возможности во время войны снабжать свои отряды запасами пищи.

Индеец редко воюет из ненависти или мести, он воюет ради славы — чтобы добыть скальп и одержать победы, которыми сможет потом гордиться. На востоке племена, объединившиеся в союз ирокезов, вели жестокие истребительные войны. Слухи о них дошли до нас еще до того, как ч покинул Стреляющий ручей.

Однако мышление Кеокотаа стало во многом напоминать мышление белого человека. Он слишком долго общался со своим англичанином, а теперь со мной. Я молился о том, чтобы он подумал о лагере наших противников и об их съестных припасах.

Наши женщины имели запас пищи на три дня, ну, если будут экономить, то растянут его еще на пару дней. Голод их, безусловно, не страшил. Трудно найти индейца, которому не приходилось бы испытывать это чувство каждый год в конце зимы, когда снег вот-вот начнет таять, все старательно заготовленные запасы съедены, охотиться трудно, а собирать растения и вовсе еще невозможно.

Веки мои отяжелели, огромных усилий стоило не заснуть. А заснуть — значило бы погибнуть.

Снаружи тоже выжидали. Раньше всегда, где бы ни был, я знал, что неподалеку есть кто-то из Сэкеттов. Ни один Сэкетт никогда не испытывал чувства одиночества. В трудный момент к нему всегда приходил кто-нибудь из семьи. Заботиться друг о друге нас учил отец, это стало нашей второй натурой. Но здесь не было Сэкеттов. Только Кеокотаа и пони.

Я тряс головой, моргал, но глаза почему-то закрывались.

Нет, так сидеть нельзя. Надо двигаться. Я должен уничтожить воина, который подстерегает меня.

Медленно, осторожно, стараясь держаться в глубокой тени, я встал. Моя искалеченная нога болела от неудобного положения, в котором я долго находился. Прислушавшись, я не уловил ни звука. Вокруг лежали глубокие тени. Я осторожно поднял ногу и неслышно шагнул. С неослабным вниманием прислушиваясь к окружающему после каждого шага, я начал обследовать тени.

Ничего…

Я снова продвинулся вперед. И вдруг снаружи неподалеку раздался страшный вопль!

Долгий, протяжный вопль агонизирующего, умирающего человека.

Кто?

Кеокотаа? В это не верилось. Скорее всего, кто-то, кого он встретил. Кеокотаа мог умереть, но, насколько я его знал, он умер бы молча.

Я продолжил свой путь среди теней, крепко сжимая древко копья — мне не хотелось, чтобы его снова выбили у меня из рук.

Что это? В темноте кто-то притаился. Я подобрался ближе, приготовив копье для удара.

Человек сидел, опершись спиной о стену дома, вокруг него что-то темнело. Наклонившись, я увидел, что голова его склонилась к плечу, а глаза широко открыты. Он был мертв.

Мертв? Так это тот, которого я ударил в бою ножом. Он успел добежать до ворот и открыть их, а потом вернулся и умер здесь. Он сидел в луже крови, потому что мой нож распорол ему живот.

Злясь на себя за то, что я так долго прятался от мертвеца, я пошел через двор к воротам. Засов прочно стоял на месте.

Из бойниц в ограде я увидел костры врагов, а в отдалении на фоне предрассветного неба дымки над деревней индейцев пони. Пони отошли и, видимо, не собирались больше участвовать в боях. Я не мог понять почему.

Коми с другими женщинами находились в пещере в полном неведении. Я очень боялся, что они рискнут выйти и выдадут себя.

И я очень скучал по Ичакоми.

В лагере Гомеса шла какая-то суматоха, но я не мог разобрать, что конкретно происходило, но там к чему-то готовились.

Напасть на меня?

Гомес верхом приблизился к форту, но на такое расстояние, где его не могла достать стрела, и крикнул:

— Сэкетт! Мы собираемся напасть на твоих друзей. Уничтожим их и вернемся за тобой. Пусть женщина будет готова. Если отдашь ее сейчас — ты свободен.

Разумеется, он лгал. Человек мстительный, Гомес убил бы меня сразу, как только я оказался бы в его руках. Или выполнил бы свое обещание — привязал бы меня к муравейнику.

— Ты уже потерял людей, — сказал я спокойно, — и потеряешь еще, если нападешь на пони. Вернешься в Санта-Фе с поджатым хвостом как побитая собака.

— Я заполучу ее, — вопил Гомес, — я заполучу эту женщину!

Он повернул лошадь и поехал к своим солдатам, а я стал размышлять, почему он решил предупредить меня о своих намерениях. Солдаты построились. Гомес верхом выехал вперед. Возможно, в Испании, Фландрии и где-то там еще он считался хорошим командиром. Но, собираясь напасть на индейцев, зачем объявлять об этом?

Гомес несколько раз взглянул в мою сторону, и тут я догадался, что он хочет выманить меня из форта, чтобы я пошел на помощь своим индейским друзьям. Это означало, что где-то совсем рядом кто-то ждет момента, когда я выйду из ворот.

Я внимательно осматривал окрестности, вглядываясь в каждый кустик…

Их было двое, двое испанских солдат, которые лежали, выжидая, футах в пятидесяти от ворот.

Один держал в руках мушкет.

На земле индейцев такие люди не могли прожить долго, они слишком плохо укрылись.

Я приготовил лук.

Утро выдалось ясное. Солнце еще не выглянуло из-за восточных гор, но долина и в этот предрассветный час была прекрасной. К небу поднимались тонкие струйки дыма, но суетились только солдаты Гомеса.

Вдали над горами клубились низкие облака, а маленькие пушистые белые барашки, медленно плывущие по небу, лучами восходящего солнца окрасились в нежно-розовые тона. Солдат, который верил, что хорошо спрятался в кустах, явно испытывал нетерпение, двигался, готовый выстрелить из мушкета, как только я выйду.

Он не сводил глаз с ворот, однако, когда я встал у ограждения, повернул голову и увидел меня с луком и направленной на него стрелой.

Он уставился на меня, и я выпустил стрелу. Наверное, в последнюю секунду в его глазах запечатлелся мой силуэт на фоне утреннего неба. Видел ли он стрелу? Умирать всегда плохо. Я не знал этого солдата, не знал, где он родился, — в Испании или в Мексике. Несомненно, на своей земле он слыл хорошим человеком, и мне стало жаль, что он пришел ко мне, и, скорее всего, не по своей воле.

Внезапно он поднялся. Его мушкет упал среди камней. Он пытался вытащить стрелу, глядя на меня широко открытыми глазами, и, вероятно, слышал топот своего убегающего товарища. Моя вторая стрела не настигла его. Первый солдат рухнул в камни.

Я спустился по лестнице, подошел к воротам и открыл их. Солнце вставало, долина купалась в свете. Мне померещилось какое-то движение около пещеры, где находились женщины. Я поднес руку к глазам, но ничего не разглядел.

Нет, это только мое воображение. Вдруг издалека донеслись крики, затем начали стрелять из мушкетов. Пони устроили засаду на врагов, когда те находились где-то на полпути к деревне. Противники не уступали друг другу в силе, но пони напали внезапно.

Я поднялся повыше и увидел только густые клубы пыли, поднявшиеся над полем боя. Когда пыль улеглась, на холмах остались лежать убитые.

Солдаты Гомеса, пешие и конные, спасались бегством, их преследовали индейцы.

Гомес, если он остался жив, снова проиграл.

Я отправился на поле боя. По пути наткнулся на труп скальпированного индейца, одного из тех, кто пришел с Гомесом. Потом увидел еще двух, тащивших пленника. Им оказался Диего.

— Он хороший человек, — остановил я их. — Отдайте его мне. — Пони удивленно смотрели на меня. — Это друг, — продолжал настаивать я, но они лишь крепче сжимали в руках оружие.