Басмачи захохотали. Биби и Айше побежали к двери, другие женщины бросились за ними. Один из басмачей загородил дверь. — А ты чего, старуха, гремишь костями? Тебя-то мы не тронем, клянусь моей рыжей бородой! — с хохотом крикнул Рыжебородый. Басмачи, смеясь, обступили женщин. Биби сверкнула глазами и опустила руку за пояс, где торчала рукоятка ножа. Женщины смотрели на Зейнеб, ожидая приказаний. Зейнеб не двинулась с места. Она много пережила у Тагая и ничего не боялась.

— Садитесь. Что вскочили? Разве гости так ведут себя? — сказала она, улыбаясь. — Мы напоим вас, дорогие гости, айраном, а потом повеселимся.

Она быстро прошла в темный угол и принесла к костру бурдюк с айраном.

— Пейте на здоровье! — сказала она, поднося Рыжебородому большую деревянную пиалу, наполненную до краев. — Что-то горчит айран, — сказал Рыжебородый. — Это так кажется, — ответила Зейнеб, наливая другому. — Танцуй, Биби, танцуй! Да возьми же бубен, Айше! — И Зейнеб подмигнула.

Старуха взяла бубен, ударила костлявыми пальцами. Биби пустилась в пляс. Остальные женщины испуганно жались друг к другу у костра.

— Устал я сегодня, спать хочу, хозяйки! — сказал Рыжебородый, облокотившись на свой курджум.

Бубен тихо гудел. Костер догорал, и в наступающей темноте раздался храп.

— Эй, каратегинец, сторожить будешь! — пробормотал Рыжебородый, силясь говорить внятно.

Прошла минута… Было тихо. Гости спали. Женщины, сидевшие у костра, быстро пошли к двери, переступая через спящих басмачей. — Куда вы? Назад! — громким шепотом позвала их Зейнеб. — Я всыпала им в айран сонный порошок. Мне его давно, ещё в кишлаке, дала старая Курляуш… Они спят крепко. Берите винтовки, берите курджумы. Мы возьмем себе лошадей, а их свяжем и оттащим за кишлак. Пусть знают, как резать киператиф, басмачи проклятые! Как Зейнеб сказала, так и сделали.

Басмачи, проснувшись, не могли понять, что с ними. Голова болела, тошнило, томила жажда… Солнце жгло. Связанные по рукам и ногам, они лежали у реки, на самом краю обрыва; неверное движение могло стоить им жизни.

Ни оружия, ни лошадей, ни товаров. Халаты и те сняли. — Это красные чертовки, их сразу надо было убить! — злобно ворчал привязанный к камню Рыжебородый. — Они у меня сняли сапоги! — Хорошо еще, что эти пери оставили нам жизнь, — тихо сказал каратегинец. — Что же теперь делать?

— Живы остались — и радуйся! — ответил Рыжебородый. — Не сейчас, так вечером, не ночью, так завтра, не завтра, так послезавтра нас найдут и освободят. Горы кишат людьми. Мы сами разве пошли бы сюда, если бы не зов имама? Нет! Грабили бы в Каратегине. А красных чертовок я разыщу, и страшна будет моя месть!.. Напиться бы!.. — Рыжебородый облизал сухие, потрескавшиеся губы.

— Ты виноват! Ты старший и должен был знать. Из-за тебя мы, как сурки, попали в капкан! — шептал каратегинец. — Лучше домой. Я ещё не басмач, я никого не убил.

— Ты собираешься домой, как будто это от тебя зависит! Тебе, я вижу, хочется, чтобы твою семью вырезали. Попробуй убеги! С большим трудом освободившись от веревок, басмачи с бранью прошли вниз по течению горной речки.

Тем временем женщины были уже далеко. Они ехали к летней стоянке на лошадях, захваченных у басмачей. Через плечо у каждой висело охотничье ружье, а в руках они держали винтовки. Биби, ни на минуту не смолкая, болтала, передразнивая басмачей. Все смеялись.

Старуха Айше, на ногах которой были сапоги Рыжебородого, весело сказала:

— Легко же мы получили оружие, лошадей и товары! Теперь мы продадим шкуры и опять заработаем.

— Нет, — ответила Зейнеб, — мы — советские люди. Когда басмачей перестреляют, я сама отвезу шкуры в Дараут-Курган и не возьму денег.

— Делай как знаешь, ты у нас джигит, — со вздохом сказала Айше и добавила: — Конечно, ты лучше нас понимаешь, Зейнеб. А я бы все-таки продала шкуры.

Голые скалы громоздились со всех сторон. Вокруг высились склоны угрюмых гор, покрытые камнями, галькой, лишайниками. Кое-где по уступам зеленели небольшие лужайки. Никто не сказал бы, что за одной из таких безрадостных гор зеленеет роща, растут цветы. Здесь, на берегу горячих ключей, приютились летние юрты кишлака Мин-Архар.

Меньше всего ожидал увидеть цветущую долину, скот и людей поднявшийся на вершину горы путник. Он в изнеможении опустился на камень. Он был уже немолод и сильно устал. Его платье было изорвано, ноги обмотаны лохмотьями. Ввалившиеся глаза и впалые щеки говорили о крайнем истощении. Колени дрожали от изнурительного пути.

Неизвестно, сколько времени он просидел бы в полузабытьи, если бы на него не бросился большой одноглазый пес. Путник громко крикнул: боль от клыков пса, вонзившихся в ногу, была нестерпимой.

Крик разнесся далеко по ущелью. Прежде чем путник понял, в чем дело, свора черных собак окружила его, преградив путь. Человек завертелся на одном месте, размахивая зажатым в руке камнем. Резкий окрик заставил его присесть. Собаки, повинуясь приказу, неохотно отошли назад.

— Положи оружие! — раздался из-за камня громкий голос. Путник послушно положил нож на землю, потом размотал длинный матерчатый пояс, обвивавший его талию, вынул замотанный в тряпки револьвер и положил рядом с ножом.

— Иди вниз, — сказал ему кто-то, прятавшийся за камнем. — И если ты попытаешься бежать, то получишь пулю в спину. — Иду, иду! — с готовностью ответил путник и, задыхаясь от волнения, пошел вниз, к юртам.

Споткнувшись, он нечаянно оглянулся и увидел, что за ним идет женщина с винтовкой в руках.

Путник остановился: ему казалось, что голос, который отдавал приказания, принадлежал юноше. Резкий окрик и щелканье затвора заставили его быстро спуститься вниз.

Там его ждали вооруженные женщины.

Еще больше удивился он, когда увидел, что к нему подошла молодая женщина с винтовкой за спиной и револьвером за поясом. В руке она держала камчу.

Пойманный кивнул головой и хлопнул женщину по плечу. В тот же миг его оглушил удар нагайкой.

— Басмач? — резко спросила его женщина.

— Басмач. — Путник утвердительно кивнул головой и, покачнувшись, упал без сознания: неожиданный сильный удар камчой лишил его последних сил.

Через два часа он опять стоял перед Зейнеб. На этот раз он понял, что шуточками ему не удастся облегчить свою судьбу, и уже не пробовал заигрывать.

— Ты разведчик басмачей, и, если ты сам не расскажешь нам о том, кто послал тебя и зачем, мы все равно вырвем у тебя правду. Говори, все говори! — приказала Зейнеб пленнику. — Я не разведчик, я не басмач, — испуганно сказал путник. — Говори правду! Ты только что назвался басмачом. Откуда это? — И Зейнеб кивнула на оружие, лежавшее возле нее. — Я был басмач, теперь я не басмач, потому что бежал от Тагая. И пусть будет проклят тот час, когда пир послал меня воевать!

— Говори, все говори!

— Я Мамай, сын Дурумбая из рода Кипчак. Я бедняк. Меня осчастливил мой пир — Давлет-бай: дал сто пятьдесят овец, чтобы я стерег их, кормил, поил, стриг, выхаживал их, а за это он разрешил мне брать половину удоя.

— Ты разбогател? — спросила Зейнеб.

— Нет, нет, слушай. Прошлый год был плохой год. Многих овец задрали волки. Весной были такие морозы, что много ягнят и овец подохло. Я жил в юрте со своей больной женой. Я набрал полную юрту ягнят, чтобы спасти их от холода, а ягнята всё дохли. Места в юрте не хватило, я выгнал мою больную жену. Мы спали под открытым небом. Кошмами я прикрывал больных овец. Целые ночи сидели мы с женой у костра, грелись. Морозы стояли лютые, мы не спали ночами. Но это не все. Однажды буран разогнал овец. Я собирал их по горам, подошел к юрте, вижу — жена замерзла. Осенью приехал пир и говорит: «Ты мне должен сорок три овцы, отработай или заплати деньгами». Откуда я возьму деньги? Пошел в кишлак просить. К одному, к другому — все бедняки. А пошел к баям — говорят: «Деньги дадим, через год принесешь в два раза больше». Я бедный пастух. Откуда возьму? В этом году стало лучше. Овцы были здоровы. У многих было по два ягненка, а иногда и три. Я говорю пиру: «Теперь овец как раз сколько надо. Я тебе больше не должен!» Он отвечает: «Двойни от пророка! А я сделаю тебе доброе дело: иди в отряд к Тагаю. Исмаилиты получили фирман Ага-хана — подняться на большевиков. Много получишь, мне долг отдашь». Пошел я к другу, он говорит: «Баи воюют, для себя стараются. А ты при чем? Ты бедняк, идем лучше вместе против баев, за Советскую власть. Вместе будем отстаивать свое счастье, баев прогоним». Вдруг приезжает знакомый человек, говорит: «Басмачи взяли красную крепость, делят добро. Горный кишлак взяли, скоро Памир возьмут. Исмаилиты должны быть там… Так приказал Ага-хан».