Еле плетущиеся позади басмачи умоляли Тагая бросить собаку и сажать их по очереди на круп яка. Тагай был неумолим. — А если появятся медведь или волки? Кто будет сторожить? — зло спрашивал он, не доверяя обозленным басмачам, и гладил дрожащего, ослабевшего пса. А вдруг им встретятся дикие горные люди, снежные люди?

А сзади, по их следам, на расстоянии полутора дней пути ехали Юрий и Муса. Юрий Ивашко не только преследовал басмачей. Как только они переехали Мук-Су и вступили в область «белого пятна», он снова почувствовал себя исследователем. Им овладела жажда познания неизведанного, великих открытий. Все свои наблюдения, описание местности он заносил в записную книжку, дополняя их зарисовками. Ориентироваться помогал компас, укрепленный на кисти руки. Надо бы определить высоту, а нечем. Жаль, не захватил барометр-анероид. Не до того было. Скалы покрывал снег. Он мешал вести геологические наблюдения, и это тоже мучило Юрия. С трудом удерживая карандаш почти негнущимися пальцами, он выводил каракули и линии в записной книжке и потом бережно прятал её во внутренний карман и застегивал его на пуговицу. Их окружал безграничный океан заснеженных горных гребней и снежных пиков. Будто разбушевавшиеся океанские хляби вздыбились до небес и мгновенно застыли.

На дне узких ущелий, сквозивших синеватым туманом, ревели и грохотали потоки. Вода стремительно налетала на обломки скал и выступы, поднимая тучи брызг, тотчас же застывавших на скалах. Юрий видел причудливые ледяные фигуры фантастических людей, зверей, птиц, рыб, ледяные замки, ледяные тоннели. Только по таким ледяным мостам и можно было перебраться с одного берега бурной реки на другой. Так перебрались басмачи, а за ними и Ивашко с Мусой.

Глубокий снег на вершинах заставил диких животных спуститься вниз, на малозаснеженные склоны. Здесь они и паслись. Киики, а их были сотни, удивленно поднимали головы при виде яков и людей, но не убегали. Здесь же были и архары, и дикие индейки, издававшие приятный свист, и множество горных куропаток, неторопливо отходивших с их пути с криком «кек-алик».

Это был воистину край непуганых зверей и птиц, в сравнении с ним горы Алайского хребта, которые Юрий считал охотничьим раем, показались бы просто пустыней.

Они ехали уже несколько дней. Слева виднелись вершины Заалайского хребта. Узел гор Гармо оставался справа, позади. Здесь не было ни лесов, ни кустарников, чтобы развести костер. Встречались следы басмаческих стоянок. Басмачи жгли крошечные костры. Видимо, топливо у них было с собой, и Тагай знал куда едет.

Ночью Юрий все время дрожал от холода. Было что-то унизительное в том, что он не мог сдержать дрожь челюсти и прекратить лязгать зубами. Он сжимал зубы и старался вспомнить, не осталось ли ещё чего-либо способного греть. Они сожгли все лишние бумажки, пустые мешочки и даже пытались жечь шерсть из седел. Утром было особенно невтерпеж, Юрий вырывал чистый листок из записной книжки и сжигал его. Они оба засовывали пальцы в огонь пылающего листка. А когда и листов не осталось, Юрий, положившись на свою память, сжег часть исписанных. Но листки с набросками местности он берег.

Чтобы согреться, они пробовали бороться и прыгать, но первое же резкое движение вызывало сильнейшую одышку и она очень долго не проходила. Даже небольшое усилие, необходимое, чтобы сесть в седло, и то вызывало одышку. Юрий пытался определить высоту: если плоскогорья Памира выше тибетских, а они ехали на километр-полтора выше, значит — они находятся на высоте от пяти до шести километров, то есть на высоте Эльбруса.

Днем мела пурга. На привале яки разгребали снег и выгрызали сухую траву и мерзлый мох высокогорных тундр. Юрий и Муса грызли мелко наструганное вареное мясо, теперь ещё и подмороженное. Продукты были на исходе.

Путники устали. Им все время хотелось спать. Дежурили по очереди, спали урывками и, чтобы не замерзнуть, часто будили друг друга.

Юрий плохо спал ещё и от возбуждения, вызванного необычной обстановкой, разреженным воздухом и постоянным холодом. О том, что Памир лежит на широте Италии и что здесь холоднее, чем на полюсе, геолог знал, но впервые ощущал сильный и, главное, постоянный холод и переносил его тяжело. Когда же приходила его очередь спать, он проводил в странном состоянии какой-то полудремы безмерно длинные и морозные ночные часы. Сон для Юрия превращался в простое пережидание ночи.

Небо то и дело перечеркивали падающие во множестве звезды. Черные силуэты яков резко выделялись на белом снегу. Яки громко лязгали зубами и то дружелюбно сопели, то хрюкали. Наконец и они замирали, как черные, молчаливые и неподвижные изваяния. С ледников доносился непрерывный треск и грохот. А вокруг высились белые горы.

Наступил рассвет. В этот четвертый день пути случилось многое. Среди массы огромных острых каменных глыб, загромождавших склон, потерялись следы басмачей. Яки, как козы, прыгали с камня на камень. Муса сорвался с яка и сильно ушибся. Юрий вытер кровь с его лица и забинтовал руку. Юрий искал следы басмачей на склоне, а Муса, у которого кружилась голова, — у реки. Муса нашел следы. Они вели в реку, но на противоположном берегу следов не было видно. Муса уверял, что басмачи погибли в реке, а если и не погибли, то обязательно погибнут в этих горах, и под влиянием минутной слабости даже предложил Юрию вернуться домой. Но Юрий окинул его таким взглядом, что Муса больше не повторял своего предложения. Юрий вызвался подняться повыше и поискать следы басмачей с подветренной стороны «жандармов», как называются отвесные каменные глыбы, преграждающие путь наверх. Может быть, у их основания басмачи прошли дальше, а следы у потока замела пурга. Муса остался внизу и обещал искать следы басмачей на берегу. Он шел, сильно хромая, и стонал от боли.

Все склоны горы были крутые, и этот оказался таким же. Юрий оставил винтовку и курджум внизу, сел на яка и направил его вверх. Мощный бык двинулся на гору, сопя и выпуская клубы пара. Кое-где он подгибал колени, чтобы не запрокинуться назад, и Юрий ложился грудью на луку седла и спускал руки вниз, пытаясь помочь яку. Як Тамерлан то и дело останавливался, тяжело поводил боками, поворачивал голову налево и смотрел своим темным злым глазом на него, как бы негодуя, что на такой крутизне тот все ещё сидит на нем. Юрий чувствовал себя неловко перед Тамерланом. За время пути бык тоже измучился и похудел. Юрий, памятуя советы и наставления Мусы о том, что всадник при езде в горах не должен слезать с седла, а если конь устанет, то надо дать ему отдохнуть, не торопил яка, и тот отдыхал. Так, шаг за шагом, як поднял его высоко на гору. Но следов басмачей нигде не было видно. Муса и его пестрый як виднелись далеко внизу.

Тамерлан нашел проход среди «жандармов» и вывез Юрия ещё выше, к подножию каменного выступа, опоясавшего склон и нависшего над ущельем.

Юрий решил осмотреть выступ. Тамерлан, опустив голову, раскрыв рот и высунув язык, как это он делал, когда шел в снежную трясину и пробивал тоннель в снегу, наконец пробился сквозь сугроб, засыпавший щель в выступе, и поднялся наверх. Но и здесь Юрий не увидел следов басмачей.

Тогда он направил яка вдоль выступа. Выступ был шириной в два метра. Это был тонкий слой базальта, выдвинувшийся наружу. Он не был ровным, правый край его поднимался кверху, образуя гребень настолько острый, что снег не задерживался на нем. Левее, между гребнем и склоном, был снег, куда Юрий и направил яка. Тамерлан недовольно засопел. Не слушая веревки, он вскарабкался на узкий гребень и, балансируя, пошел вдоль него.

Гребень перешел в отдельные каменные глыбы, свисавшие над ущельем, и Тамерлан двинулся по обнаженным острым верхушкам. Юрий боялся шелохнуться, чтобы не нарушить равновесие. Тамерлан с легкостью козы перепрыгивал зияющие расселины. Юрий увидел реку на глубине около тысячи метров и больше не смотрел вниз. Молодой геолог опять вспомнил прочитанные дневники памирских путешественников, пестревшие словами: «сорвался», «разбился насмерть», «упал в пропасть», «раздавлен лавиной», «унесен течением», «исчез в ледниковой трещине», и ощутил все муки канатоходца, который не просто идет по канату, а движется на яке, ибо верхние острые края каменных, а кое-где и обледенелых глыб, свисавших над бездной, были не лучше каната, протянутого над землей.