— Что это? — спросил Козубай, взяв её в руки и поставив на стол.

— В позапрошлом году мы с Джурой нашли её в щели ледника, что на Биллянд Киике. Это долго рассказывать, товарищ начальник, и я тебе расскажу, когда захочешь. Возьми её и не сердись на меня.

Козубай раскрыл шкатулку и увидел, что она обита бархатом и в ней лежат рукописи, свернутые рулоном.

Козубай осторожно развернул пергамент и увидел затейливые заглавные буквы и большие восковые печати красного и зеленого цвета.

— Латинский шрифт, — прошептал он тихо и, обращаясь к Кучаку, добавил: — Я принимаю твой подарок, но не для себя, а для того, чтобы послать ученым людям. Пусть разберутся. Там, в Москве, прочтут, там все знают.

— Ну, если ты не сердишься на меня, — сказал Кучак, — я вечером спою тебе и расскажу много интересных историй. А что мне сказать в кишлаке о Кзицком? А то мне Зейнеб не дает жить.

— О Кзицком ты не беспокойся, он у нас, и ему ещё придется о многом рассказать. Басмачи не сами по себе, у них есть хозяин. Как ты думаешь, имам Балбак кто? Узбек, киргиз?

— Киргиз, — уверенно сказал Кучак.

— Нет, — ответил Козубай, — он не узбек и не киргиз, он из далекой страны за большой водой. Он англичанин, преемник Черного Имама, наместник Ага хана в Синьцзяне, и у нас он главный курбаши сарыкольских басмачей, налетавших на наши кишлаки. Я получил радостную весть от Максимова: Джура поймал этого «имама» возле Сарезского озера. Это был очень опасный враг. Он хотел взорвать каменный завал на озере и затопить кишлаки и посевы, потопить мужчин, женщин, детей. Там же войсками захвачено много басмачей.

Услышав такую новость, Кучак прижал палец к губам.

— Ты вообще мастер рассказывать. Вот расскажи в кишлаке, как работают басмачи на своих хозяев. В тысяча девятьсот шестнадцатом году Черный Имам, предшественник Балбака в Кашгарии, приказал затопить всю Чуйскую долину, спустив озеро Иссык Куль… Уже копали. Не успели. Враг на все способен…

— Я очень хорошо знаю, что такое басмач, что такое враг, — перебил его Кучак.

— Как бы долго ни бегала лисица, — сказал Козубай, — она все равно попадет к охотнику. Ну, погости у меня, Кучак, тебе спешить некуда. Ты мастер рассказывать и петь. Вот сегодня вечером и покажешь, на что ты способен. Теперь тебе пора сменить винтовку на дутар. Песня и рассказ иногда метче пули. Ты думаешь, я забыл, как ты агитировал в банде Шарафа, а потом среди басмачей Кзицкого? Ты очень помог тогда, мы этого не забудем.

Кучак очень пожалел, что этих слов, сказанных Козубаем, не слышали его друзья.

III

Утро разгоралось радостное и молодое.

Воздух был тягуч и прозрачен. Белоснежные шапки гор ярко вырисовывались на фоне темно голубого неба. То здесь, то там виднелись группы кииков и архаров. Они спокойно паслись на альпийских лугах.

Улары, ходившие возле животных, вытянули шею и засвистели. Ветер донес запах человека.

Животные неторопливо пошли цепочкой по карнизу горы. Одинокий всадник показался из за угла, а впереди него бежал черный пес. Всадник и пес спустились в ущелье, с трудом взобрались на перевал. И чем ближе подъезжал путник к цели путешествия, кишлаку Мин Архар, тем все больше торопил коня. Иногда Джура — это был он — по привычке притрагивался к кобуре или прикладу винтовки, висевшей за спиной. Но ничто не нарушало горного безмолвия. Раньше ему попадались красноармейцы, которые строго требовали предъявления документов. Здесь же не было видно людей. Кругом высились горы.

Джура смотрел на горы так, как будто видел их впервые. А ведь они не изменились. Все те же горы, все те же ручьи и небо. Только он, Джура, совсем совсем другой! Давно ли он был глупым и самодовольным мальчишкой, поражавшимся мудрости аксакала и верившим в арвахов и прочих духов, населявших эти горы!.. Чего только не делает жизнь!

То, что он пережил за эти три года, пробудило в нем много нового. То, что казалось важным, потеряло в его глазах свою ценность. Как он хотел иметь винтовку — чуть Ивашко и Мусу из за этого не прикончил. Иметь винтовку хорошо, но разве это предел желаний? Иметь быстрого коня хорошо, но разве в этом цель жизни? Из за любви к Зейнеб бросился он в погоню за басмачами, но разве только эта любовь удесятеряла его силы последние месяцы? Нет, не только она.

Раньше он слушался аксакала. Тот запрещал ему уходить далеко в горы, пугая гневом арвахов. Но он ушел, и множество путей открылось перед ним. И эти пути открыли перед ним коммунисты — Максимов и Козубай. Они сделали из него настоящего советского человека. И куда он теперь ни пойдет, рука партии направит его, молодого члена комсомола, по правильному пути. Ветер шелестел по траве, и ковыли склоняли перед путешественником седые головы.

Невеселые думы заставляли Джуру сдерживать бег коня. Что он скажет членам своего рода о Тагае? Пусть убили врага, но ведь не он, Джура. Они не поймут его и будут смеяться. Значит, придется поссориться. Стоило ли ехать, чтобы ссориться!

Зейнеб?… Но почти три года прошло. Может быть, она уже замужем. Говорят, что она была джигитом. Но мало ли что говорят! Кучак? Разве будет певец Манаса защищать Джуру? Нет, не поймут его в кишлаке. Но главное, что смерть Чжао ложится на него черным пятном. Проклятый Саид! Предатель оказался прав: мысль о Чжао, как змея, сосала его сердце.

Вдали показались знакомые горы. Вскоре Джура через каменный завал у обвалившейся горы пробрался в широкий сад, над которым стоял кишлак.

Но не радость, а беспокойство было сейчас на душе у Джуры. Сердце его усиленно билось. Тэке умчался вперед, и Джура вслед за собакой пустил уставшего Вороного в галоп.

Вот уже виднеются вдали горячие источники. Вот и карниз, по которому можно взобраться наверх.

Джура соскочил с жеребца, решив оставить его внизу, потому что карниз возле отвесной скалы был узок и крут. Джура вслед за Тэке стал осторожно карабкаться по карнизу; за ними пошел жеребец. Взобравшись наверх, Джура увидел кибитки. Жалкие, низкие, сбившиеся вместе, они не встретили странника приветливым дымом очагов.

— Ого го го! — крикнул Джура, и эхо повторило его крик в горах.

Но никто не вышел навстречу. Ветер донес трупный запах. «Неужели все погибли?» — подумал Джура и пошел вперед. В разрытых волками и лисицами, плохо засыпанных могилах белели черепа. Джура поспешил к кибиткам — никого. Быстро обошел одну за другой. Везде было пусто. Электрический фонарик в руке Джуры осветил кучи золы, паутину в углах, зияющие дыры в стенах. В кибитке аксакала Джура увидел большую сову, сидевшую в углу. Сова, ослепленная светом, моргала глазами и не улетала. Это было единственное живое существо во всем кишлаке.

Джура, растерянный, вышел из кибитки. Что случилось здесь? Где люди? Тэке прыгал, визжал, куда то убегал и снова прибегал. Джура свистнул. Вороной послушно пошел за ним по тропинке к Сауксаю. Джура знал неподалеку хорошее пастбище, на котором решил заночевать.

Погрузившись в воспоминания, он незаметно подошел к пастбищу. Внезапно Тэке, бежавший впереди, остановился и тихо зарычал. Этого было достаточно, чтобы винтовка мгновенно очутилась в руках Джуры и курок был переведен на боевой взвод. Из за камня вверху выскочил кто то с винтовкой и с криком: «Джура, Джура!» — помчался к нему. Тэке бросился навстречу, и Джура не знал, друг это или враг. Вряд ли враг бежал бы так открыто. Но, может быть, это хитрость?

Джура всматривался в лицо бежавшего.

— Таг! Это ты, Таг? — И Джура радостно бросился навстречу, отзывая Тэке.

— Джура, Джура! — радостно кричал Таг, бросаясь в его объятья.

Внезапно Джура оттолкнул от себя Тага.

— Зачем ты обманул меня? Я был в крепости и узнал, что ты не выполнил моего приказания! Почему ты не привез тогда тело Чжао в крепость к Козубаю, чтобы его хоронили так, как хоронят джигитов? Я ведь просил тебя! Я верил тебе! Последнюю почесть я хотел оказать другу, а ты… ты…

— Стой! — закричал Таг. — Да, я не привез тело Чжао к Козубаю. — И уже с лукавой усмешкой, подражая Джуре, добавил: — Драться нельзя, надо разобраться в деле, а потом судить.