Оттого ли, что он сильно продрог, или страх сковал его пальцы, но Кучак долго высекал огонь. Руки его дрожали, и искры сыпались мимо. В пещере было темно, и Кучак боялся оглянуться. Он был уверен, что злые духи стоят за его спиной и мешают ему разжечь костер.

Наконец трут задымился. Шумно втягивая в себя воздух, Кучак тужился, раздувая трут, обложенный мхом и корой. Голубой язычок пополз и зашипел. Сухие сучья затрещали и сразу вспыхнули, разбрызгивая искры.

Темнота исчезла, а вместе с ней исчезли и пугавшие Кучака невидимые духи. Пещера осветилась. Огромная, закопченная, метров сорок в высоту и тридцать в ширину, она могла вместить человек сто. Здесь из века в век останавливались охотники. Кучак, выскочив из пещеры, бросился к месту, где с прошлого года лежали заготовленные им дрова. Он внес их и подложил в костер.

— Фу у! — облегченно вздохнул Кучак и, распахнув халат, приблизил к огню обнаженную грудь.

Огонь обдал его жаром, но Кучак все ниже пригибался к костру. Отогревшись, он, высыпав из мешка поклажу, побежал в рощу и быстро нагреб в мешок снега. Вернувшись к костру, он взял горящую ветку и пошел в угол пещеры. Укрепив её в трещине, Кучак произнес заклинание. Потом отодвинул в сторону несколько камней, поднял каменную плиту и из тайника, находившегося под ней, вытащил большой котел для варки пищи. Давным давно завезли сюда этот котел его предки. Кучак притащил котел к огню, вынул из него хранившиеся там предметы и свалил в кучу перед костром. Затем тщательно выскреб грязь и ржавчину и поставил котел на огонь — кипятить воду.

Усевшись возле кучи металлических вещей, Кучак стал перебирать их. Чего здесь только не было! Наконечники для копий, два кремневых ножа, четыре грубые каменные чаши, горсть драгоценных камней, собранных в прошлом году и утаенных от аксакала, и несколько старинных монет. Кучак мурлыкал под нос песню. Он знал много песен и любил их петь.

Потом Кучак далеко запрятал свои богатства, о которых он не говорил даже Джуре. Ему хотелось есть, а Джура все не шел. Кучак верил, что завтра он будет есть печенку архара. Ведь Джура — первый в мире охотник. Где другим до него! В расчете на верный успех завтрашней охоты он засыпал в кипяток последние три пригоршни муки и запел:

Но тут прибежала Бабу и совсем некстати завыла. Кучак от неожиданности вздрогнул, швырнул в неё поленом и выругался, призывая на помощь добрых духов.

«Не случилось ли чего нибудь с Джурой?» — подумал он. Но идти искать его побоялся.

Три раза Кучак приносил в пещеру дрова, прежде чем пришел Джура. Кучак от радости даже не заметил отсутствия карамультуков. — У, дурная! — Он возмущенно плюнул на Бабу, с лаем прыгавшую вокруг хозяина.

Тэке лег у огня и немедленно заснул.

— Плохо, — сказал Джура, — медведи дупло разломали. Всё из дупла вытащили и попортили. У карамультуков деревянные ложа разбиты в щепы, а стволы погнуты… стрелять нельзя.

— Ай ай ай! — в отчаянии завизжал Кучак. — Это не медведи, это хозяин зверей Каип не хочет дать нам добычливую охоту!

— А твою Рыжую медведи убили камнями.

— Ай ай! — крикнул Кучак. — А у меня в тайнике крысы все ложки изгрызли.

— Ты синий ишак! — выругался Джура и, сердитый, сел у костра сушить ичиги.

Кучаку не терпелось обсудить случившееся, но Джура так упорно молчал, что Кучак не решался заговорить. Так же молча они стали пить аталу.

— Плохо, — сказал Джура и лег спать, с головой закутавшись в шкуры.

Опять голод. Время тянулось бесконечно. На казан кипятку бросили крохотную щепотку чаю, чтобы был хоть какой нибудь навар, а не просто вода.

Бабу ждала, когда Джура пойдет на охоту. А он сосредоточенно и долго пил чай, пиалу за пиалой, и не торопился. Бабу обегала и обнюхала всю пещеру, но ружья нигде не было. Стоя у входа, она взвизгивала от нетерпения. Джура не двигался. Тогда она умчалась к заповедной арче.

Охотники все ещё пили чай, когда Кучак сказал: — Смотри!

Бабу, закусив кусок ремня, тащила в пещеру погнутый ствол карамультука. Положив его у ног Джуры, она заглянула ему в глаза и ждала благодарности. Но глаза Джуры засверкали от злости. — Поломан, не годится! — сердито закричал он. Бабу отошла. Она улеглась у входа, на солнышке, и искоса наблюдала за хозяином.

В полдень, поручив Кучаку насушить гульджана, Джура пошел в горы, гремя железными капканами. Он решил попытать счастье, поставить капканы на архарьих тропинках через ледник. Тэке привязали в пещере.

Кучак пошел копать корень гульджана.

На южных обрывистых склонах гор тянулись к солнцу его свежие всходы. Кучак шел и, размахивая топориком, постукивал обушком по камням. Сурки, завидев его, со свистом мчались к норкам и застывали на задних лапках у входа. На горах среди пятен снега пробивалась зелень. Рыжие скалы пахли солнечным теплом. Внизу зеленели высокогорные тундровые болота. Усевшись на корточки у всходов гульджана, торчавшего между камнями из щебенистой почвы, Кучак принялся копать. Он вырыл пятнадцать корней, обмыл их и просушил. Корни надо было стругать. Кучак вынул нож и понюхал его. Уходя из кишлака, он еле отмыл его от прилипчивого запаха, и ему не хотелось опять его пачкать.

Кучак оглянулся. Снежные грифы летали низко, над самой горой; от взмахов крыльев катились камешки, сорванные воздушным потоком. Засмотревшись, Кучак не заметил прибежавшую Бабу. Она потянула его за полу халата.

— Ох хо хо! — крикнул он радостно и, бросив корни в пропасть, быстро побежал за Бабу.

Кучак сопел от радости и любопытства. Он знал, что Джура без дела не позовет. Бабу отбегала вперед и, поджидая его, лаяла от нетерпения.

«А вдруг живой медведь?» — подумал Кучак и остановился. Бабу залаяла снова. «Радостно лает», — решил он и побежал опять. На подтаявших остатках старой лавины, на одном из разбросанных ею камней, сидел Джура, поставив ногу на неподвижную тушу маленького киичонка. Он кивнул на тушу. Кучак понял без слов. С трудом отрубил он кусок твердой, как камень, шкуры, обнажив высохшее мясо.

Много лет пролежал киичонок во льду.

— Яман, плохо, — сказал Кучак, горестно вздыхая. По старинному обычаю, мясо животного можно было есть, только выпустив кровь. Джура вынул охотничий нож, разрубил тушу на несколько кусков. Часть он дал Бабу и взял для Тэке, остальные разложил по капканам.

Спускаясь с горы, Кучак раздраженно щелкал языком. Его сердили близкие, но недоступные архары и киики, пасшиеся на склонах гор. Он искренне пожалел, что отказался от козленка. Кучак сказал Джуре, что гульджан ещё не просушился и для муки не годен. Джура не рассердился. Он ненавидел этот корень, как только мог его ненавидеть охотник, любящий мясо.

Вечером снова пили чай. Тэке сварили кусок киичонка. А на другой день голодный, ещё более ослабевший Кучак накопал гульджана и положил его сушить. Джура после обхода капканов принес орленка. Кучак испуганно посмотрел на него. Орел — священная птица. Джура молча достал нож. Кучак в ужасе закрыл лицо руками, чтобы не видеть святотатства. Когда он открыл глаза, орел был мертв. Кучак решил, что лучше раз в жизни попробовать немного запретного орлиного мяса, чем снова есть гульджан. Прошло ещё несколько дней. Джура потемнел, ослабел. Кучак молчал целыми днями. Наконец он не выдержал и настругал тонкими полосками сушившийся на камнях гульджан. Бабу и Тэке ели сурков. На шестой день ветер переменился. Холодало. Днем Джура несколько раз взбирался на скалу, в которой была их пещера.