По словам барышника, Саида сопровождал только один пожилой длиннорукий киргиз небольшого роста, безусый и безбородый, с удивительно розовыми щеками.

Кипчакбай разослал тайных гонцов с описанием примет Саида и Кучака. За их поимку была обещана большая денежная награда. Кипчакбаю сообщили, что беглецов видели возле Керии. Имам Балбак запросил Кипчакбая о Кучаке. Страшась гнева имама, Кипчакбай ответил, что Кучак умер от пыток, ничего не сообщив.

В газетах Кучак был объявлен шпионом Козубая.

Впервые за много много месяцев Кучак засмеялся, садясь на лошадь во дворе Кипчакбая. Пользоваться стременами он не умел, поэтому, по совету Саида, подвел лошадь к куче дров и с неё сел в седло.

Это удалось не сразу. Дрова рассыпались, лошадь отходила — Кучак падал, и все хохотали. Засмеялся и Кучак. Засмеялся и удивился. Конечно, он смешно влезает на лошадь, не так, как остальные, но ведь он лишился своего богатства, ему бы надо вопить о постигшей его беде, плакать и печалиться, а он смеется, словно освободился от страшной тяжести.

— Глупый — тот благоденствует и в несчастье, — сказал ему тогда Саид и огрел Кучака плеткой.

Кучак закричал и чуть было не заплакал от огорчения.

— Что же ты дерешься? А ещё другом назвался!

— Сокол вороне не товарищ. Чап кыпа!32 — закричал сердито Саид и наотмашь хлестнул лошадь Кучака.

Та галопом промчалась за ворота, и Кучак еле удержался, схватившись руками за гриву.

Три сопровождавших их басмача весело засмеялись и пустили лошадей вскачь.

— Чап кыпа! — орали они и по очереди хлестали лошадь Кучака. Лежа животом на луке седла, обхватив руками шею лошади, с растопыренными ногами, Кучак был смешон, и басмачи вместе с Саидом веселились вовсю.

Все же Кучак был отнюдь не новичок в верховой езде. На лошадях он не ездил, но на яках ездил много, а ездить с горы, когда як быстро прыгает и даже скользит копытами, было нелегко. Поэтому Кучак быстро освоился и уже не боялся упасть. В тот момент, когда Кучак с криком «Чап кыпа!» хлестнул своей плеткой коня Саида и коня ближайшего басмача, это развлечение потеряло интерес и для Саида и для басмачей.

Многое впервые видел Кучак и многому удивлялся. Больше всего его поразили катящиеся огромные колеса. Они были выше лошади, которая везла арбу. Кучак имел неосторожность высказать свое удивление. Саид из этого тоже сделал шутку, и все они тыкали деревянными ручками плеток в ребра Кучака, чтобы обратить его внимание на дома, на заборы, на арбы, на ишаков, даже на солнце. Когда же и это надоело им, Саид воспользовался неопытностью Кучака, не знавшего местных обычаев верховой езды, и Кучаку снова досталось.

На этот раз Кучак не остановил своего коня в тот момент, когда конь одного из басмачей остановился по своей нужде. В этом случае все попутчики должны остановить своих лошадей и ждать задержавшегося, а кто не ждет, тот, следовательно, ненадежный спутник, и Кучака снова проучили нагайками — камчами. Когда же лошадь Кучака споткнулась и он испуганно вскрикнул, над ним опять смеялись. Если лошадь споткнулась, это хороший знак — она наступила на добычу, и надо радоваться, а не пугаться. А когда лошадь зевнет, надо коснуться её гривы и своего лица. Правил было так много, что Кучак растерялся и ехал съежившись, все время ожидая побоев.

В полдень, доставая еду из курджума, Саид вынул зеленую чалму и надел на голову. Басмачи удивились и спросили, давно ли Саид стал ходжой, давно ли посетил Мекку.

Саид, не отвечая, обратился лицом к востоку, сел на корточки и начал громко молиться. Все последовали его примеру, но Кучак знал только начальные слова молитвы и поэтому молча кланялся, чем тоже навлек на себя гнев Саида.

Во время еды Саид торжественно рассказывал о посещении им Мекки, о святом камне, святом источнике и ещё о сотне других чудес.

— Кашгарцы — плохие мусульмане, — сказал Саид, — из пяти ежедневных молитв прочитывают только одну, да и то не всю. При этом он презрительно смотрел на басмачей, и те даже смущались.

— Вы хорошенько следите за этим идолопоклонником Кучаком, чтобы он не убежал, — довольно часто напоминал Саид. — Головой отвечаете.

— Я никуда не убегу, — сказал Кучак.

Он хотел подробно объяснить, почему он этого не сделает, но Саид не дал ему и слова сказать.

— Смотрите, сам ничтожный, а голос — как выстрел!

Саид многозначительно помолчал и добавил:

— Кто очутился среди чужих, тот и в друге будет подозревать врага! — и при этом подмигнул Кучаку.

Ночью Саид тихонько разбудил Кучака и, зажав ему рот ладонью, шепнул на ухо, чтобы Кучак не обижался на него, Саида. Если басмачи будут с недоверием относиться к ним обоим, то ничего путного не выйдет и Кучака ждет беда. Поэтому он, Саид, стремится войти в доверие к басмачам за счет Кучака и повернуть дело так, чтобы басмачи считали опасным и стерегли только Кучака. Это приблизит день освобождения.

Была ранняя весна. В равнинах снег растаял. На горах виднелись белые пятна снега среди зеленой травы. Кучак дивился всему.

Ему, жителю гор, было удивительно видеть такие огромные пространства ровной земли. В песне о Манасе тоже упоминались огромные долины и пустыни, но до этого времени Кучак их не видел. — Что они делают? — закричал Кучак, увидев, как взрослые и мальчишки собирают в корзины навоз по дороге, и привстал на стременах, чтобы лучше видеть.

Саид заговорщически подмигнул басмачам и рассказал о сборщиках навоза на дорогах, бросающихся к лошади, едва она поднимет хвост. По словам Саида, эти люди из навоза делали золото. Он уговорил Кучака расспросить об этом сборщиков. Басмачи развлекались неведением Кучака и щеголяли друг перед другом своими фантастическими объяснениями всего, что встречалось им на дороге.

Вначале Кучак принимал все на веру, но ругань простых людей в ответ на вопросы Кучака, подсказанные ему Саидом и басмачами, и смех басмачей быстро образумили его. Кучак впал в другую крайность и старался говорить и делать вопреки советам, даже правильным, своих попутчиков. На остановке ему приказали подвязать уздечки лошадей повыше к дереву, чтобы лошади, пока не отдохнут, не могли достать сено. Кучак решил, что его «разыгрывают», и сделал наоборот. Он дал неостывшим лошадям есть сено, за что и получил плеткой по плечам.

Впрочем, Кучак не остался в долгу и, умея исключительно ловко подражать собачьему лаю, устроил ночью целое представление. Он злобно лаял, подражая голосам нескольких собак, сам же кричал: «Прочь, прочь!» — и бил напавших собак камчой. Даже дремавший сторожевой басмач поверил, а проснувшиеся и подавно. Кучак так правдоподобно тявкнул, ткнув в ногу Саида рукояткой плетки, и так ловко изобразил жалобно завизжавшую собаку, что Саид снял штаны и долго осматривал ногу. Потом Саид рассказывал о черном злобном псе, схватившем его за ногу, но не успевшем прокусить её до крови. О нападении собак много говорили в пути.

Кучак был достаточно умен — он не рассказал о своей проделке и забавлялся от души.

Ехать было скучно, и басмачи разлекались за счет Кучака. Саид не заступался. Кучак возненавидел басмачей больше, чем баев, которым он тащил груз.

— Давай удерем от басмачей, — шепнул Кучак однажды ночью Саиду.

— Потерпи ещё несколько дней. Когда я толкну твою ногу и мигну три раза, тогда требуй, чтобы мы свернули налево, в пустыню. Скажи, что засыпанный город в двух днях пути и на полдороге в углублении есть лужа воды.

Наконец настал день, когда Саид подал условный знак, и Кучак сказал все, как его учил Саид.

— Чтобы ехать в пустыню, надо верблюдов и запас воды, — сказал старший басмач.

— Я тоже знаю эти пески, — сказал Саид. — В однодневном переходе мы встретим воду, а в двух днях пути действительно находится засыпанный мертвый город. Сегодня мы нищие — завтра мы можем стать богачами. Это там? — спросил Саид и показал на восток. Кучак утвердительно закивал головой.