Пальцы вождя, касающиеся щеки, дрогнули. Наверное, с Элизаром никогда так не разговаривали. Наверное, перед ним все лебезили. Наверное, каждый его каприз исполняли, как исполняли каждый каприз Эрра. Только Эрр… был другим. Эрр никогда не использовал свою власть над иными. Эрр никогда и никого бы не оставил без помощи!

Внутри бушевала снежная буря. Не боль Армана взбаламутила, нет. Ярость. Ледяная смесь ярости с упрямством, которые когда-то заставляли идти против учителей, а теперь и против вождя. Так быть не должно. И точка!

Сжав кулаки, Арман тихо спросил:

— Ты ведь можешь помочь?

— Могу, — холодно ответил вождь. — И что?

Слова как клинки. Сталкиваются, расшвыривая брызги искр. И Сеен молча бледнеет в стороне, и глаза повелителя становятся слегка обеспокоенными, и на лице Даара, до этого неподвижном, как маска, проступает любопытство. Опекун… опекун молчит. И не разберешь по лицу осуждает или…

«Я поддержу тебя, чтобы ты ни делал», — вспомнились слова Эдлая. Душа стала ледяным клинком, разум заточил лезвие, и Арман улыбнулся, поняв, что должен делать.

— Прости, — сказал он.

— За что просишь прощения? — удивился вождь.

— Я ошибся. Не надо мне больше помогать.

Глаза Элизара опасно сузились и полыхнули гневом:

— Смеешься надо мной?

Арман лишь усмехнулся. Он не знал страха. Никогда не знал.

— Я хотел… чтобы было красиво. Честно хотел. Я думал, что Эрр будет рад… что он будет спать в покое. Эрру не понравится… если ты прикоснешься к его саркофагу.

— Что?

Арман не мог объяснить словами. Он не чувствовал того, что чувствовал в тот день, не помнил. Но кристально-чистая ясность в душе не давала обмануться. Так быть не должно. Эрр был другим… Эрр бы…

Раньше, чем кто-то успел его остановить, Арман стряхнул с плеч защищающие душу щиты, схватил вождя Виссавию за шею и сжал пальцы, всего на миг, несильно, но достаточно, чтобы Элизар увидел то, что видел он. Одно воспоминание на двоих.

Парк заливало яркое солнце, мерно укачивали каштаны свечи цветов. Отбивали сладостный ритм копыта. Свистел в ушах ветер, разливалось по душе неистовство, перекатывались упругие конские мышцы под ладонями и каштаны становились смазанной лентой.

Арман прижался к шее коня, слился с ним в единую черную стрелу. Катился по позвоночнику пот, вырастали за спиной крылья. Охватил восторг, бешенный, безжалостный, когда жеребец взмыл ввысь, а под брюхом его мелькнули постриженные кусты забора. И в тот же миг кольнула сердце игла страха. Арман успел заметить лишь тень на дороге и резко наклонился назад, поднимая коня на дыбы.

Обиженное ржание полоснуло по ушам. Запомнились широко раскрытые глаза брата, где-то в далеке, внизу. Распахнулась за спиной пустота, и синее облако магии охватило в ласковый кокон, осторожно опустив на землю, не дав разбиться.

Арман лежал и не двигался, пытаясь успокоить бешенно скачущее сердце. И радовался, всей душой радовался охватившему его сонному покою.

Молодой жеребец, конечно, убежал прочь. Окруженную тонкими арками, поросшую мягкой травой площадку заливал солнечный свет. Журчал фонтан, переливалась на солнце обнаженная металлическая русалка, смеялась и лила воду из лежавшего у ее хвоста кувшина. Над головой покачивались каштаны, трава под спиной казалась мягкой и нежной.

Арман медленно повернул голову. Брат стоял в двух шагах от него, целый и невредимый… спасибо богам. Спасибо богам, что разгоряченный конь не снес Эрра. Спасибо богам, что Арман не переломал кости, когда падал со взмыленной спины жеребца. Спасибо силе брата. И как плохо, что Эрр, глупец, не убрался с дороги!

— Эрр…

Брат обернулся, и Арман ошеломленно поднялся с травы. Почему? Почему Эрр плачет, горько, навзрыд, как не плакал даже после ночных кошмаров? Почему смотрит на Армана разочарованно, почему сжимает кулаки, топает ногами и кричит:

— Обещал! Ты обещал, что поможешь! Обещал, что ему не будет больно. Почему? Ар, почему обманул?

Ошеломленно глядя в спину убегающему брату, Арман мучительно вспоминал. Сегодня утром к ним заглянул приятель Армана, Оуэн, как всегда, с одним из своих слуг — худощавым бледным мальчишкой. Мальчишка был вял и недостаточно расторопен, впрочем, Оуэну это даже нравилось — приятель то и дело отвешивал безответному слуге подзатыльники, пинал его голые до колен, покрытые синяками, ноги и приговаривал:

— Собаку надо дрессировать!

Арман с гостем согласен не был, но вмешиваться не видел смысла. Этот мальчик — собственность Оуэна. Не повезло слуге с хозяином, бывает, значит, на то воля богов, ничего не поделаешь… Оуэн забавный приятель, его отношения со слугами Армана не касаются.

Эрр так, к сожалению, не думал. Задумчивый и как всегда тихий, он появился в чайной зале как раз в тот миг, когда слуга Оуэна вошел в комнату с заставленными чашками подносом. Арман нахмурился. Это были любимые чашки матери, а слуга…

Наверное, все закончилось бы хорошо, если бы не вмешался Оуэн.

— Дай сюда! — вскричал он, потянув на себя молодого слугу.

Безответный мальчика покачнулся, поднос вылетел из его рук, раздался громкий звон разбитого фарфора, и Арман мысленно проклял все на свете. Мачеха точно не обрадуется. Кричать не будет, она никогда не кричит, но посмотрит так, что богам тошно станет, да и пару «ласковых» слов скажет, от которых душа седмицу свербеть будет.

— Идиот! — закричал Оуэн и вмазал мальчишке так сильно, что тот полетел на пол, закрывая лицо ладонями. Слуга мелко дрожал, кровь текла через его пальцы и, густыми каплями капая на пол, пачкала дорогой нежно-розовый ковер. Теперь мачеха Армана точно прибьет.

— Ты! — Оуэн бросился к слуге и занес руку.

— Не тут! — одернул гостя Арман, оглянувшись на Эрра. — Мой брат — высший маг. Для него чужая боль — его боль.

Оуэн остановился, с интересом посмотрел на брата — высшие маги не столь частое зрелище в Кассии. Теперь наверняка распустит по школе не очень красивые слухи, но Арману было все равно. Для него был важен только Эрр.

Брат смертельно побледнел, губы его задрожали. Поняв, что Эрр сейчас заплачет, Арман бросился к нему, опустился перед ним на колени и начал говорить первое, что пришло в голову:

— Ничего страшного…

— Его не будут бить? — спросил Эрр.

Арман знал, что будут, но все же ответил:

— Нет, конечно, нет, — обнимая брата за плечи и прижимая к себе.

Ну да, соврал. Да, думал, что Эрр не узнает об обмане. Да, давно и думать обо всем забыл, увлеченный скачкой. Но… плакать-то из-за этого зачем?

Поняв, что день безнадежно испорчен, Арман зло бросил хлыст подбежавшему слуге, приказал поймать и расседлать лошадь и бросился на поиски Эрра. Надо поговорить с братом, надо объяснить. Надо заставить его выбросить эту дурь из головы… вставать между хозяином и слугой — это дурь. Даже если хозяин такой, как Оуэн.

Брат нашелся в своей комнате. Маленькую, уютную, по мнению Армана излишне уютную, спальню заливал солнечный свет. Сквозь открытые окна доносился запах сирени, легкий ветерок ласкал золотистые занавески, солнечный свет гулял по светло-желтым стенам, отражался от небольшого письменного стола, золотил белоснежный балдахин.

Опустив голову, Эрр сидел на краешке кровати, плечи его тряслись от рыданий, руки вцепились в шелковые простыни, беспощадно сминая дорогую нежную ткань.

— Простите, — сказал стоявший у окна виссавиец. — Он подключился к мальчику, потому вновь почувствовал его боль. Мы не заметили, не подумали, простите.

Арман не слушал. Он подошел к брату, опустился перед ним на корточки и умоляюще сказал:

— Перестань.

Братишка поднял голову и, увидев его взгляд, Арман встал и вышел. Глупо, трусливо, но как выдержать-то?

Целую седмицу Эрр не разговаривал с братом. Арман не мог спать, не мог есть, не мог сосредоточиться на уроках. Он видел лишь полный ненависти и презрения взгляд, который раньше был так же полон лучившейся, всепонимающей и всепрощающей любви. Страшно…