— Уходи, — сказала Арафель, ибо он не знал здешних окрестностей, и тот исчез, хрустнув веткой, взметнувшись пятнистым крупом, укрывшись в призрачном безопасном мире.

Она прошла чуть дальше, за реку, где теперь были видны суровые стены Кер Велла на холме, а внизу раскинувшиеся поля, как золотые и зеленые шали. Когда-то здесь обитало зло, окруженное грубыми людьми и острым оружием. Теперь в замке поднялась новая башня, усилились защитные укрепления. Но сейчас ворота были открыты. Новый лес раскидал свои саженцы совсем близко от замка с этой стороны холма, а под ними стелилась трава и выглядывали цветы из-под мрачных черных камней. По дороге туда и обратно ходили люди, но они не были отмечены жестокостью. Они смеялись, и на сердце у нее отлегло, в ней взыграло такое любопытство, которого она не знала долгие человеческие годы… ибо приставания Смерти омрачили ее душу, а вид жизни и радости был целителен.

На зеленой траве между молоденькими деревцами и увитой цветами стеной сидело несколько женщин, а по склону, смеясь, бегало золотоволосое дитя, перебирая крохотными ножками. Странное чувство родилось в эльфийском сердце Арафели при звуках этого смеха, словно эхом откликнулся детский смех давно прошедших лет. Она вышла под смертное солнце, убедившись, что девочка видит ее, хотя другие и не замечают. Глаза у ребенка были синими, как лен, и круглыми от удивления.

Тогда Арафель встала на колени и, прикоснувшись к цветку, заколдовала его в дар. Девочка сорвала его, и чары рассеялись, оставив в пухленькой ручке лишь обычную примулу, и в синих глазах появился испуг.

Арафель раскинула чары по всем примулам на склоне, проливая на них эльфийскую красоту, и детские глаза заискрились радостью.

— Пойдем, — прошептала Арафель, протягивая руку. И девочка вошла за ней под сень деревьев, забыв о цветах.

— Бранвин, — закричала одна из женщин, — Бранвин, не уходи далеко.

Девочка остановилась и обернулась. Арафель уронила руку, и ребенок помчался прочь, навстречу раскрытым объятиям женщины, боязливо вглядывавшейся в утренний туман над папоротниками.

Человеческий страх. Он также леденил, как Смерть, и не нравился Арафели. Она бросила последний тоскливый взгляд на девочку и ушла в лесную тень.

— Помни, — раздался шепот у нее над плечом. — Они умирают.

То была Смерть на развалинах старого дерева.

— Исчезни, — сказала Арафель.

— Они принесут тебе боль.

— Исчезни, выскочка.

— Они неблагодарны за дары.

— В третий раз говорю — сгинь.

И Смерть ушла, оставив за собой лишь стылый воздух, ибо не могла ослушаться в третий раз.

Арафель нахмурилась и отпрянула, свернув своим путем в эльфийскую ночь, освещаемую лишь ее собственным сияньем, да бледно-зеленой луной.

Она часто вспоминала об этой встрече, но не рисковала снова попасться Смерти на глаза. Ее гордость, надменная эльфийская гордость не позволяла ей признаться в том, что Смерть смущала ее, и все же она отложила свое возвращение на следующее лето, а может, и не на следующее… что значит время для того, кто помнит крохотными ростками вековые деревья? Но, наконец, она вернулась в этот лес рядом с Кер Веллом и снова была смущена быстротечностью человеческой жизни, ибо дитя стало гораздо выше, когда она снова увидела его играющим на полоске у стены. Девочка уставилась на нее огромными детскими глазами, позабыв о кукле, лежавшей на коленях. С ней снова были спутницы, которые болтали и смеялись резкими лукавыми голосами, не замечая гостьи. Они сидели кружком, разложив свои яркие юбки, а пальцы их сновали, занимаясь вышивкой. Лишь девочка смотрела на нее с серьезным интересом.

И Арафель, скрестив ноги, опустилась на землю, и девочка принесла ей венки из маргариток и показала, как загадывать желания. Они вместе смеялись, но потом прибежали девушки и увели девочку от леса, отругав ее.

Арафель приходила не каждый день и даже не каждый месяц. Иногда она была занята другими делами, но в эти дни она часто вспоминала людей и много пела, и была счастлива.

Но время у смертных тянется долго, и однажды, когда ее не было несколько месяцев, девочка села на своего пони и направилась в лес искать ее вдоль поросших ивами берегов Керберна.

Лесной сумрак становился все гуще, и это место не годилось для ребенка. Толстенький пони знал это и, сбросив ее со спины, в ужасе убежал прочь. А Бранвин стряхнула с рук мокрые листья и, сжав губы, не позволяла им дрожать, ибо то, что испугало пони, кряхтело и шепталось в соседнем кусте.

Много незваных пришельцев хлынуло в Элвуд тем вечером — зазвенели рога и человеческие голоса, и нашли бедного пони с переломанной шеей. И Эвальд заехал глубже всех, движимый отчаянием и отцовской любовью… и группа под предводительством Скаги зашла так далеко, как можно было зайти, только стыдясь Эвальда и боясь гнева Скаги.

И Арафель пустилась на поиски, услышав крики и увидев вторжение. Она нашла девочку сжавшейся, как испуганная ланка, в дупле старого и ненадежного дерева, она вытерла ей слезы и разогнала мрак с прогалины.

— Ты пришла за мной? — спросила Арафель, и сердце ее потеплело от того, что наконец после стольких лет люди начали подавать какую-то надежду. — Пойдем, — сказала она Бранвин, желая взять ее туда, где детство длится долго, а жизнь еще дольше. Но девочку пугали иные виденья.

И вдруг издали зазвенел голос отца, и выбор был предрешен — она откликнулась и бросилась к нему.

Арафель скользнула прочь и долго оставалась там. Может, ее мучил стыд за намерение украсть. И боль… наверно, более всего. И много миновало лет и праздников костров, и смертный Элд дичал, и Смерть своевольничала, пользуясь ее отсутствием.

Но когда сердце ее исцелилось, она снова вернулась. Она надеялась встретить девочку как всегда на окраине леса, но не нашла ее там… «Наверное, в такой яркий летний день Бранвин будет играть на склоне холма», — подумала Арафель; и неугомонная, она подошла к самым стенам Кер Велла, обшитым горьким железом.

Там она и нашла Бранвин — на вершине башни, в закрытой нише, куда не мог проникнуть ветер.

Облик девочки изменился. Она стала молодой женщиной, облаченной во взрослое платье, которая с тревогой смотрела на нее и не могла вспомнить, забыв о своих детских мечтах. Бранвин кормила здесь птиц, но рука ее замерла, полная крошек, а в глазах застыло изумление, ибо она не понимала, откуда взялась здесь ее гостья, и лишь видела, что она тут, — так на Арафель смотрело большинство смертных, если они вообще замечали ее.

— Ты помнишь меня? — спросила Арафель, огорченная увиденными ею переменами.

— Нет, — сказала Бранвин, наморщив нос и закинув голову, чтобы с ног до головы осмотреть свою гостью. — Ты бедна.

— Да, некоторым я кажусь такою.

— Ты просила милостыню у меня на дороге? Тебе не следовало приходить сюда.

— Нет, — терпеливо ответила Арафель. — Возможно, когда-то я казалась тебе другой.

— У наших ворот?

— Никогда. Я подарила тебе цветок.

Синие глаза моргнули, но память не возвращалась к ней.

— Я нашла тебя в лесу. Я показывала тебе волшебство, и мы плели с тобой венки из маргариток.

— Неправда, — выдохнула Бранвин, сложив чашечкой ладони с крошками. — Я перестала верить в тебя.

— Так легко? — спросила Арафель.

— Мой пони умер.

То была ненависть. Она ранила. И Арафель застыла в изумлении.

— Мой отец и Скага привезли меня домой. И больше я никогда туда не ходила.

— А могла бы… если б захотела.

— Теперь я — женщина.

— Ты все еще помнишь, как меня зовут.

— Чертополох, — и Бранвин отодвинулась подальше от нее. — Но подружки детства уходят, когда девочки вырастают.

— Ну что ж, пусть будет так, — сказала Арафель.

И она начала исчезать. Но в последнем порыве отчаянной надежды она помедлила и произнесла заклинание, как когда-то делала раньше, посеребрив крылья прыгавшим вокруг нее птицам. Но Бранвин поспешно швырнула крошки, и птицы вспорхнули, борясь за них, и их сияние померкло в трепетанье крыльев. Она им бросила еще. Такие были чары у Бранвин — она приручала диких тварей, потворствуя их желаниям. Она враждебно взглянула потемневшими глазами, осознавая всю их власть, и в них отразилось презрение ко всему первозданному и дикому.