Из призрачного мирка ясности, не спросив разрешения, меня извлёк вид конверта, заботливо переданного мне вахтёршей. «Сегодня принесли, просили тебе передать, как можно скорее» — прокомментировала она. Вид этих небольших клочков сложенной бумаги, в последнее время, наводил на меня ужас. Я точно знала, от кого это. И почти наверняка представляла себе содержание. Эти конверты, как голова мертвой лошади в постели несговорчивого компаньона. Только меня ищет не мафия, а кто-то похуже.

Между духами подписан, их скрепляет договор.

Смерть ту клятву подписала или же желанье жить,

Но с той поры не могут Звери Силу до конца испить.

И зелено-голубая, в Лабиринт заключена,

Мчится вкруг звезды планета под названием Игра.[i]

Если не явишься сегодня, отмеченные звездой исчезнут.

Это так в духе Кёрга! Даже не угроза. Не инструкция. Не объяснение. Просто строчки для тех, кто шёл по пути слышащих. Мол, сам догадайся, а если не догадаешься — тебе же хуже. Кёрг наглядно демонстрирует, что случится в случае неповиновения с помощью поступков, а не слов. Отметины на дверях дорогих мне людей — что здесь непонятного? Если к нему не приду я, он придёт к ним.

Я перевела дыхание и прислонилась к стене. С первого взгляда и не поймёшь, куда бежать и что делать. На самом деле это письмо очень прозрачно. Только нужно быть членом Гильдии, чтобы его понять. Он приглашает меня туда, где мы играли.

В ДК «Лабиринт», где проходил единственный в моей жизни конвент по «Сказаниям Четырёх Ветров». Конвент — это просто большая Игра. Там каждый представлял себя тем, кем никогда в действительности не являлся. Там Кёрг и будет ждать меня, чтобы закончить эту затянувшуюся на пять лет партию. И он знает наверняка, что я приду одна. Потому что не могу иначе. Потому что иначе двери, помеченные перевёрнутой звездой, и люди, за ними скрывающиеся, познают его гнев. Не сегодня и не завтра, но можно быть уверенным, что он доберётся до них неминуемо — сам или опосредованно, но доберётся.

Мне осталось только решить, чья жизнь дороже на этот раз. Моя или их. Одна или несколько. И долго думать не пришлось.

Вагоны метро шли привычной линией. Будто человек, приговорённый к смертной казни, в свой последний день я подмечала всё, что обычно не привлекает ничьего внимания: ржавчину на рельсах, стёртую краску, потрескавшийся мрамор, лица прохожих. Я обдумывала «Сказку о Прыгуне и Скользящем». Мы с Гильдией любили слушать её. И Кёрг тоже. Хорошая сказка, к его страшной философии, не имеющая никого отношения. Но ему, видимо, нравилась её загадочность и кажущаяся многозначность. В конце концов, в этом и заключается талант Кёрга — подвести под свою теорию любой материал.

Что ж, йоханга, говорю я себе. Пора стать Скользящим. Пора исправить свою оплошность и, если понадобится, пожертвовать жизнью, чтобы дать возможность спокойно жить другим. Тем, кого я люблю, и кто любит меня без обмана.

«Лабиринт», до которого пришлось добираться почти час, оказался заброшенным. Как это ожидаемо. Штукатурка осыпалась, балкончики обвалились, буйная зелень скрыла дорожку, тянувшуюся от покореженного забора. Я перелезла через слетевшую с петель калитку и обошла бурелом. Спальный район, тишина, вечер. Двадцать минут от метро. Здесь ни души. А мне совсем не страшно. Я ведь давно ждала этого дня. Пять лет. Парадный вход оказался заколочен. Можно поискать чёрный или влезть в окно — они все разбиты. Начав движение к торцу здания, я услышала шорох позади. Остановилась. Обернусь — и нет пути вспять.

— Девушка, у вас всё в порядке? — голос бесцветный и обволакивающий, как болотная слизь. — Опасно бродить по таким местам в одиночку.

И я обернулась. Как долго я ждала этого момента! Как мечтала взглянуть в эти тёмные глаза без страха. Страх! Я никогда не боялась Кёрга. Только ненавидела. И моя ненависть сильнее страха, сильнее любых других чувств. Его абсолютно незапоминающееся лицо — серое и гладкое, как резиновая маска, оно будто вырывает тебя из реальности. И это выражение бесстрастного превосходства. Эта кривая усмешка будто говорит: гляди, я просчитал все ходы до края могилы, я знаю всё, а ты обманулась в своих нелепых расчётах. И ответить на это нечего.

— Интересные нынче времена… — начал он таким тоном, будто нас ждала приятная беседа за чашкой кофе. — Никакой неприкосновенности к личной информации. Кто угодно может узнать про нас что угодно, не находишь? Вот, например, обронил ты случайно свою книжку в магазине, а там, на обороте, напечатано всё, что нужно про тебя знать, чтобы держать в поле зрения. Здесь, конечно, сыграл роль ещё и твой родной город. У меня там давно есть глаза и уши… Иронично, да? Раньше роль этих органов выполнял наш общий знакомый. Как там его?.. Кром!

У меня пошли мурашки от этого имени. С какой холодной насмешливостью Кёрг его произносил. Ни сожаления, ни человечности в голосе. Конечно, он ведь был просто одним из многих, как во времена нечаевщины.

— Кривишься? Тебе не по себе? — он сделал шаг ко мне, я тут же отпрянула. Он лишь усмехнулся. — Хорошо. К чему теперь эти глупые клички? Будем называть вещи своими именами. А его имя… — он сделал вид, что задумался.

Я против воли прошептала одними губами:

— Рома…

— Да, точно! — он щёлкнул пальцами. — Придумал дурацкую кличку, облёкся в чёрное… Наш нежный Ромочка. Глупый мальчик, слишком романтичный, чтобы быть полезным. Впрочем, вся эта ваша Гильдия — просто кучка увальней, которым ничего нельзя доверить, — Кёрг грозно свёл брови. Я старалась смотреть ему прямо в глаза, не отводя взгляда. Но моя смелость его только забавляла. Он хотел причинить мне побольше боли и потому продолжал: — Ты ведь ничего не знала о нём, верно? Он думал, смерть — это праздник! Он думал свобода — удел мыслящих! Он думал, что он не слабак! Ха-ха! Знаешь, каким я подобрал его? Он рассказывал о своём отце? Нет? Конечно, нет! Знаешь, почему он не любил своё имя? Его назвали в честь папы — вот ирония. Он был просто психопатом, его папочка. Избивал его до полусмерти, калечил, а мать лишь улыбалась и говорила, что так и надо, — произнося эти безжалостные слова, он улыбался.

Мне хотелось заплакать, хотелось обвинить его во лжи, но что-то подсказывало, что он знает, о чём говорит. Я ведь правда не знала настоящего Крома… Рому… Он показывал мне только прилипшую к нему маску.

— Мальчик вырос странным, правда? — всё так же цинично продолжал Кёрг. — Сам-то он не злой, нет. Примерный мальчик, на самом деле, послушный. А потом папочка умер. Мать ударилась в религиозное мракобесие, а он полюбил смерть. Смерть так хороша! Она забрала этого монстра из мира и теперь хороший мальчик Рома мог жить нормально. Только вот поздно. Нигде не найти успокоения. Смысл жизни? Конечно, смерть! Ей нужно быть благодарной за содеянное. Таким я застал его. Вернее, он застал меня. Он прочёл «Пятый ветер». О, он понял его. Действительно понял суть. И во что бы то ни стало, решил найти меня и познакомиться. Он так смешно преклонялся перед моей мудростью. Он славил Одинокого Странника, возвестившего эту мудрость в книге, и его подарок человечеству — добровольную смерть. Он во всём меня слушался. Я велел ему собрать вокруг себя людей: одиноких, неприкаянных, лишних. Тех, кто недоволен своей жизнью. Первой, конечно, была та девчонка — как-то там на «м» её звали, вроде…

— Мар… — я проговорила скорее для себя, чем для него.

— Да. Она была в него по уши влюблена, на всё готова за то, что он помог ей когда-то, что он был к ней добр. Он наплёл ей про «истинную любовь» и смысл жизни, так банально! И она стала его послушной помощницей. Потом они затащили ещё каких-то мрачных молокососов. Он таскал их ко мне каждую неделю. Они были невежественны и юны — завладеть их умами не составляло сложности. Позже они все только и ждали моего слова, чтобы действовать, а Ромочка был послушным рупором — всё им транслировал. Он так верно и самозабвенно служил мне, что я себя настоящим Старцем Горы[ii] почувствовал… Сейчас такого не встретишь! — он будто сожалел, но я видела, что все его интонации и жесты — показные. — Наконец, я понял, что пришёл срок совершить ритуал. Но, видишь ли, все мои подопечные были так порочны, а для правильного ритуала нужна была вишенка на торте. Невинная дева — и тут так вовремя подвернулась ты!