— Похоже… — подхватил Веня. — Что все ребята из Гильдии, все они, последовавшие за Кёргом и покончившие с жизнью таким образом, они не знали, как выйти из замкнутого круга. У них не было ответа на главный вопрос: зачем я живу? Ведь это так просто на самом деле! Многие люди никогда об этом не задумываются и живут отлично. Другие находят смысл там, где его нет, но даже эти эфемерные вещи помогают им держаться на поверхности. Эти же ребята нашли ответ. Нашли смысл. Но неверный. Только никого не оказалось рядом, чтобы их вразумить. Родные, которые должны были заниматься их воспитанием, интересоваться их жизнью — они все в этот момент были заняты чем-то другим. Они не видели, что творится у них под носом, с их детьми, братьями и сёстрами. Можно долго и успешно улыбаться всем подряд и делать вид, что ты в порядке. Червоточина незаметна при взгляде вскользь, — Веня гладил меня по волосам, а я удивлялась его выводам. Не встречала ещё человека более склонного к философским размышлениям, чем этот клоун. Он бы даже Славе фору дал.

— Если бы их близкие обсуждали с ними не только то, что приготовить на ужин, если бы не списали мрачный вид на «просто плохое настроение» и «сложный возраст». Если бы они просто поговорили с ними. Скольких бы смертей удалось избежать? Но они ничего не сделали. Господи! Как же я благодарна папе, что он любил и любит меня достаточно внимательно, чтобы я и не помышляя о сведении счётов с жизнью… И ты! — я посмотрела Вене прямо в глаза. — Спасибо, что любишь меня.

— В сущности, не за что. Ты ведь тоже меня любишь, — Веня пожал плечами. Хитрец. Я только хотела сообщить ему о своём открытии касательно чувств к нему, а он уже всё знает. Я уткнулась лицом в его соломенные волосы.

— Я хочу, чтобы ты знал… Кром, он… Он не был злым. Он просто пожалел меня. И благодаря этой его жалости я ещё жива.

— В таком случае, спасибо ему. За тебя, — мы обнялись.

В этом пыльном царстве, похожем на внутренность песочных часов, под льющимся из красного абажура светом я всегда мечтала стать кем-то другим. Оставить, наконец, своё прошлое. Откреститься — не моё, не имею отношения, я совсем другой человек. Здесь на тахте с торчащими пружинами всегда спокойно и мирно. Будто в моей жизни нет беспорядка, я всё держу под контролем, мне всё кристально ясно.

Современному человеку в большей степени, чем его предкам, подвластно множество путей. У каждого есть богатый выбор. Он касается не только того, как прожить свою собственную жизнь. Можно выбрать иную. Избыток информации вокруг оглушает, ослепляет и заставляет барахтаться в нём как рыбу, попавшую в слишком сильное течение. Можно читать, смотреть, следить за другими людьми. В конце концов, это так свойственно человеку: не можешь решить свои проблемы — отвлекись на чужие. Проживи вместо одной единственной скучной жизни в своей шкуре тысячи различных воплощений (в разных странах, временах или даже мирах).

Меня с детства занимало это бегство. Буквально на части рвало от того, сколькими разными людьми мне хотелось быть одновременно. Я придумала себе сотни вымышленных жизней. А со своей реальной справиться так и не смогла. В итоге пришёл час избрать себе новую судьбу. Или, на худой конец, попытаться примириться со старой.

— Иногда я вижу себя бледной женщиной в чёрном кружевном платье, с идеально уложенными кудрями, на алых губах понимающая всё на свете усмешка, в тонких пальцах с красным лаком мундштук. И каблуки. Туфли лаковые и жутко неудобные, но я про их неудобство успела забыть, — я говорила то, что приходило на ум. И знала, что Веня поймёт, почему сейчас я говорю именно это. Даже если я сама не понимала.

— Тогда я — высокий молодой человек в сером плаще, метущем полами осеннюю землю. И можно без шляпы, но с орлиным взглядом. Знаешь, таким уверенным и проницательным, будто я знаю всё о завтрашнем дне. Арена осталась позади, и я брожу по старым улицам не без цели, но во имя чего-то великого.

— Отличная парочка вышла бы, — я вполне согласна на то, чтобы он понимал жизнь за меня. А я бы просто доверяла его пониманию.

Здесь ночами, когда Веня мирно посапывал, под завывания ветра, заблудившегося в крошечном внутреннем дворике, я писала свой роман. Вымученный, посредственный, чуждый окружению, способствовавшему его появлению. В конечном счёте, чуждый и мне. Но в нём — всё. Это как новый дневник. Жизнь, которой никогда не было, да и не могло случиться. Путаные мысли по полочкам. Обоснование моей жизни. Оправдание смерти. Там всё о ней. В нём нет меня. Есть только попытка бегства.

Теперь я, наконец-то, почувствовала, что бегство закончилось. Как марафонец я пытаюсь отдышаться, ещё не веря, что действительно проделала этот путь и осталась жива. Что прошлое действительно позади. Ещё не веря, но уже надеясь, что когда-нибудь могу быть счастлива.

На следующее утро, проснувшись ни свет, ни заря, я набрала номер папы.

— Папочка, — я произнесла это слово, представив его до последней чёрточки — таким, с каким я оставила его несколько дней назад. Когда-то он казался мне таким сильным… Когда-то он с лёгкостью поднимал меня одной рукой. Когда-то его волосы были без проседи, а газету он мог читать без очков. Когда-то мама целовала его в щёку, отправляя на работу…

— У тебя наконец-то хорошее настроение? — его не обманешь — он мой самый внимательный слушатель.

— Вчера я поняла, что меня любят… — протянула я. — Представляешь? И я тоже люблю. Это так странно.

— Почему?

— За что? Кто я такая, чтобы меня любить? Не слишком-то выдающаяся личность, правда?

— Необходимо быть выдающимся, чтобы тебя любили? — папа рассмеялся. — Тебя любят просто за то, что ты — это ты. В этом ничего странного.

— Я… И кто я, папа? Иногда мне кажется, что я никто.

— Ты, Вероника — моя дочь. Ты сестра Серёжи. Ты подруга Славы. Разве этого мало?

— Но кто я по отношению к себе?

— А кем тебе хочется быть?

— Мне… — я задумалась. — Просто счастливой девушкой.

— Давай ты приедешь, я заварю чай, и мы поговорим о том, как тебе стать… — начал папа, но я его перебила, опасаясь интоксикации. Не только чаем, но и бесконечной чередой размышлений о тонких материях.

— Нет! Давай лучше я сделаю какао, и мы оставим философствования для Славы. Это его прерогатива, — я улыбнулась в трубку и клянусь — он это почувствовал. — Я приеду завтра.

— Отлично! А когда там Слава собирается вернуться, не знаешь? Тётя Лиза не знает, что и думать о его неожиданном отъезде.

— Просто пришла пора мириться с Викочкой, — я снова поморщилась при звуке этого имени. А произносить его ещё противней. — Он хочет нас познакомить, представляешь?

— А что? Она хорошая девушка, тебе понравится, — невиннейшим голосом проговорил папа. — Я был на их свадьбе — она оставила очень приятное впечатление…

— Если Слава её любит, то попробую полюбить и я.

— Ни за что?

— Точно. Кстати, пап, а как там Серёжа? С ним всё хорошо?

— А то! Уже собирается на встречу к Настеньке.

— Он решил поступать в наш институт? — этот вопрос волновал меня давно. Папа не молодел, оставить его одного — преступление, а с Серёжиной медалью и баллами по ЕГЭ не составило бы труда поступить в любой Московский вуз.

— В наш! — с гордостью произнёс папа. — Не оставит же он своего старика. Тем более и Настенька отсюда уезжать никуда не собирается…

— Правильно. Он не оставит тебя. И я не оставлю! — и это обещание, которое я постараюсь исполнить. — Всего лишь магистратура… Два года. И я буду приезжать чаще. Намного. Обещаю.

[i] Строчка из «Сказки о Прыгуне и Скользящем» (эпизод 17) гр. Пилот

[ii] Хасан ибн Саббах — основатель секты низаритов (ассасинов)

Мы опаздывали на электричку. Бежали, как когда-то давно летним днём, чтобы успеть на дачу к тёте Лизе, чтобы картошка была раскопана вовремя, и у нас осталось время сходить на речку. Но теперь я уезжала, а Слава оставался. Пусть ненадолго. Он вызвался проводить меня, потому что Веня готовился к выступлению. На ходу мы переговаривались.