– Да егерей начальник – Голенищев-Кутузов.
– Куда ж его ранило? – спросил Потемкин.
– В голову! Опять в голову…
Не слишком ли много крови стал забирать Очаков?
Екатерина дважды требовала от Потемкина объяснить, при каких обстоятельствах ранен Кутузов, от своего имени просила князя навещать храброго генерала, но Потемкин… отмолчался. Молчание о втором ранении Кутузова перешло в историю: ранен опять в голову, и все! Спасибо принцу де Линю, который в ту ночь находился подле Михаила Илларионовича и тогда же записал, как это случилось: «Турки в числе не более сорока, прокравшись вдоль моря, взобрались по эскарпам и открыли ружейную пальбу по батарее Кутузова, того самого, который в прошлую войну был ранен в голову навылет… Генерал этот почти так же был опять ранен в голову пониже глаз и должен, по моему мнению, умереть не сегодня, так завтра (!). Я смотрел сквозь амбразуру на начало вылазки, он (Кутузов) хотел последовать моему примеру и вдруг был опрокинут» – настолько силен был удар пулей!
– Да, много крови стал забирать Очаков…
Об этом все чаще поговаривал де Линь, вездесущий, как и положено военному атташе. Друживший с Суворовым, он в своих донесениях в Вену и критиковал Потемкина опять-таки словами Суворова: задержкою штурма Потемкин не ослабляет, а, напротив, усиливает гарнизон Очакова, зато с каждым днем слабеет его собственная армия. Екатерина исправно оповещала светлейшего об этой критике, и Григорий Александрович разругал де Линя:
– Не надоело вам, принц, за мною шпионить?..
А ведь в критике де Линя было немало и дельного.
– Ваш солдат превосходен, – говорил принц Потемкину. – Но разгоните из армии камер-юнкеров и камергеров, которые по чинам придворным обретают себе чины генеральские… Какая польза с этой придворной шушеры? Наконец, избавьте полки русские от негодяев и авантюристов, высланных с их родины за всякие непристойные художества… К чему вы их кормите?
Близилась осень. Все чаще из Очакова бежали в русский лагерь христиане, которых было немало в крепости (особенно поляков с детьми и женами). Один мальчик-беглец, уже обращенный в мусульманство, был приведен к Потемкину, который расспрашивал его о жизни внутри осажденной цитадели. Мальчик сказал: «Христиане очаковские брошены в ямы саженей до десяти глубины; турки им на головы сверху испражняются, и смрад от того, причиняя болезни, низводит в гроб… Хлеба в Очакове довольно, но мясо дорого». Подули сильнейшие ветры, из степей несло тучи пыли, русский лагерь голода пока не испытывал. Чтобы привлечь солдат к шанцевым работам по ночам, Потемкин велел платить по 15 копеек за одну ночь и давать утром водку.
В конце августа турки стали поджигать траву вокруг Очакова, ветер нес на лагерь раскаленную золу, вихри опрокидывали палатки, по ночам горизонт становился красным. Полтысячи медных пушек, расставленных турками по фасам крепости, время от времени исколачивали осаждающих, в ответ «стеноломные» орудия России стучались в нерушимые стены. Отрезанные головы сморщились от жара, турки заменили их новыми, свежеотрубленными, и русские, стоя под стенами, узнавали своих друзей:
– Никак Петр, что канониром-то был?
– Он! За водой к лиману пошел, тока ведро нашли.
– А эвон ишо глядит… вчерась водку с им пили!
Скрипели колеса фур, везли раненых. Очевидец пишет: «Воздушные дуги летящих бомб устилались искрами, свист ядер заставлял стонать лежащую на море нижнюю полосу воздуха, верхняя часть онаго сопротивлялась прорезыванию вылетавших из пушек шаров». В сентябре начались холода. Екатерина прислала в ставку дюжину золотых шпаг с алмазами, чтобы светлейший раздал их самым достойным. В шатре князя собрались завидущие карьеристы, жадно оглядывая убранство именного оружия.
Принц Нассау-Зиген примерил к бедру шпагу.
– Положи обратно и не тронь! – велел Потемкин.
– Почту этот намек за тягчайшее оскорбление…
– Пошли все вон! – мрачно отвечал Потемкин.
Турецкие корабли блуждали в море, крейсируя между Березанью и Очаковом, бросая иногда в гущу русского лагеря не ядра, а громадные булыжники, калечившие по нескольку человек.
– Не взяв Березани, – рассуждал Репнин, – вряд ли можно распоряжаться на водах и двигаться далее – к Гаджибею.
– Сам знаю. Но Гасан-то – вот он!
– Так пошлите флот Черноморский из Севастополя…
Потемкин послал эскадру Сенявина к берегам Леванта, чтобы бомбардировать крепость Синопа и тем маневром отманить Гасана от Очакова. Но капудан-паша разгадал хитрость Потемкина и ответил ему канонадою со всех кораблей. Вечером Потемкин из прически Браницкой выдернул розовую ленту и завил ее в пышный бантик.
– Это ты для меня, дядюшка? А куда прицепить его?
– Не твоего ума дело. Я сам прицеплю…
Поверх банта он укрепил орден Владимира и велел в таком виде отвезти Сенявину – в награду. Не с той ли поры в России и появилось новое воинское отличие – «с бантом»! (Не будем винить Потемкина: знаменитый английский орден Подвязки имеет аналогичную предысторию, но в девизе его начертано: «Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает».)
Был конец сентября. Бело-красными флагами турки украсили весь Очаков, два дня их эскадра и крепость палили из пушек. Пленные сказали, что там празднуют победу…
– В чем дело? – спросил Потемкин де Линя. – Я не верю, что турки могли разбить Румянцева. Не ваш ли это грех?
– Дождемся курьера из Вены, – ответил атташе…
Курьер прибыл, и де Линь не скрыл от Потемкина истины. Турки постоянно избивали австрийскую армию, великий визирь форсировал Дунай, приведя жителей Вены в паническое бегство. Иосиф II решился на генеральное сражение у Слатины и был вдребезги разгромлен. Это еще не все! Ночью лагерь императора сдвинулся с места животным страхом: вся армия бежала, оставляя туркам гигантский вагенбург с припасами, арсеналы с пушками. В темноте возник хаос: войска Австрии, приняв свои же полки за турецкие, до рассвета занимались самоистреблением, беспощадно расстреливая друг друга в упор. Иосиф II чуть не погиб в этой кромешной свалке, свита покинула императора, который случайно уцелел, спрятавшись в какой-то деревне.
– К этому добавлю, – сказал де Линь, – что революция в Австрийских Нидерландах уже перекинулась в Венгрию и мадьяры восстали… Теперь вам понятно, почему салютуют турки?
Настал октябрь с ветрами и бурями. Пророчество Суворова сбывалось: изнурение к русской армии пришло ранее, нежели изнурился гарнизон очаковской твердыни. Теперь и сам Потемкин заговорил о штурме.
– Но не раньше, чем лиман замерзнет и капудан-паша уберется в Босфор для зимования кораблей в краях теплых…
Принц Нассау-Зиген уехал в Мадрид, де Линь остался.
21 октября Очаков запорошило первым снегом, на бивуаках солдаты и офицеры сжигали на кострах старые телеги. Генералы, чтобы согреться, платили по 2–3 рубля за верстовой столб. В стене Очакова, как ни была крепка, артиллерия все-таки пробила первую брешь, из зияния которой выглядывали озлобленные янычары. Потемкин раздавал шпаги «за храбрость» только достойным, а многих офицеров разжаловал в солдаты.
Однажды знатный сераскир без боязни вышел из ворот крепости, вступив в разговор с русскими офицерами. Говорил по-русски без запинки, и первый вопрос турка был таков:
– Вы еще долго будете страдать тут?
– Пока не возьмем Очаков.
Турок угостил офицеров хорошим табаком-латакия.
– Султан не для того строит крепости, чтобы сдавать их каждому прохожему… Гусейн-паша удивлен: чего вы медлите? Можете приступать к штурму хоть завтра: сабли у нас отточены, пушки заряжены, а жены в безопасности, упрятанные под землей в теплых подвалах…
Для светлейшего и его свиты были выкопаны землянки. Солдаты, чтобы не зимовать в голом поле, околевая на ветру, тоже копали для себя ямы. 6 ноября к Потемкину явился де Рибас, которого князь использовал в роли курьера; де Рибас пожаловался, что седлом натер мозоли на ягодицах.
