– Мы еще богаты проектами! – сказала она Густаву, забираясь в карету. – Говорят, вы хотели бы отнять у датчан Норвегию? Это, наверное, такая же сплетня, как и то, что вы желали бы вырезать мои слабые гарнизоны в Финляндии, чтобы, позавтракав в Тавастгусте, обедать во Фридрихсгаме, а ужинать в Петербурге… Если так, милости прошу! – улыбнулась из окошка Екатерина. – Гостям мы всегда рады…

Подобрав шлейф платья, она плюхнулась на диван подле неразлучного Безбородко, который держал при себе портфель со старанием нищего, вцепившегося в свою торбу. Лошади понесли.

– Brat напрасно плутует! Когда я вступила на престол, у меня на Балтике было лишь одиннадцать полусгнивших линейных кораблей и четыре дряхленьких фрегата. Теперь же я могу выставить эскадры… Через месяц светлейший спустит в Херсоне первый линейный корабль – с дурацким названием «Слава Екатерины». Если мы не станем сейчас же отсылать на Черное море опытные команды, они не успеют приноровиться к тамошним условиям.

– Не волнуйтесь: первые команды выступили.

– Кто их повел? – спросила Екатерина.

– Федор Ушаков.

– Говорят, с ним трудно ужиться. Это правда?

– Я не знаю, каков он в обществе, но по формуляру Ушаков выглядит вполне благопристойно.

– А-а, теперь вспомнила! О нем хлопотал светлейший.

– Светлейший имеет глаз на людей хороших.

– Верно! Кстати, Александр Андреевич, не забудь напомнить, чтобы кладбища Петербурга полиция выносила подалее от города. Чем черт не шутит, но в Месопотамии чума уже была…

В обратной дороге фаворит Ланской выразил Дашковой сердечную обиду, говоря, что он не последний человек в империи:

– А вы, княгинюшка, вместо того чтобы помянуть меня по-доброму в публикациях «Ведомостей» академических, ни разочка даже в списках свиты моего имени не обозначили.

– Я многих, не только вас, не упомянула в печати.

– Странно, однако, – сказал Ланской, – что в объявлениях себя вы никогда помянуть не забывали, из чего у читателей газет сложится мнение, что ближе вас к государыне никого и нету. А кто, как не я, ближе к матушке нашей?

– От самой колыбели кормлюсь я от столов царских, – отвечала Дашкова разгневанно. – Вас деревенская бабка в зыбке качала, а я на коленях императрицы Елизаветы сиживала, и она меня с ложечки киселями кормила… Кто вы и кто я?

Вдали показались башни древнего Выборга, где комендантствовал брат великой княгини – принц Фридрих Вюртембергский. Жена его, принцесса Зельмира,[6] выложила перед императрицей России выбитый зуб и вырванный клок волос:

– Прошу защиты у вашего величества от мужа.

Молодая женщина, плача, обнажила руки и плечи, сплошь покрытые кровоподтеками. Зельмира сказала, что муж привязывает ее к кровати и хлещет шпицрутенами:

– А я ведь снова беременна от злодея этого.

Безбородко сказал: если принц жены не щадит, каково же солдатам при нем служится? Екатерина велела женщине:

– Ступайте в мою карету, вы поедете со мною…

Фридрих явился на ее зов. Екатерина, распалясь в брани, с французского языка перешла на немецкий (Монбельяр называла Момпельгардтом).

– Все вы таковы, нахлебники! – кричала она. – Очень уж вам, выскочкам вюртембергским, желательно, чтобы жены сапоги с вас снимали да ноги вам мыли… Марш отсюда, скотина!

– Куда же мне? – оторопел негодяй.

– Хоть в Херсон! И делать там, что велят.

– Верните мне жену мою.

– Для вас хватит общения с маркитантками, – отвечала Екатерина. – Каштаны в Момпельгардте уже созрели. Вот и жарьте их на сковородке, не забыв прежде солью присыпать…

В столице она встретила Марию Федоровну:

– Вижу, опять живот до носа растет, будет государству прибыль великая. Но вот братец ваш живота своей жены не бережет. Я ради чего пустила его сюда? Чтобы он хлеб наш пожирал? Да меня позорил? Я ваше гнездо проклятое разорю…

Несчастную Зельмиру она нежно приласкала:

– Вы поживете при «малом» дворе моего сына, докладывая мне о разговорах, которые там ведутся. За это вы всегда можете располагать моим покровительством. Если ваша семейная жизнь не сложится, я подарю вам замок Лоде в Лифляндии… Вы поняли, надеюсь, чего именно я от вас требую?

– Как не понять, я благодарна вам…

Екатерину пожелал видеть Спренгпортен – тайно. Он сказал, что король Густав уже подкупил принца Фридриха Вюртембергского, который и стал его платным шпионом:

– Из патриотизма я вручил вам планы крепостей шведских. А он передал королю за деньги планы вашей крепости Выборга.

– Насколько авторитетен источник этих сведений?

– Я назову его: Мориц Армфельд, близкий друг короля…

Екатерина долго думала. И позвала Безбородко:

– Не пора ли нам ставить нового посла в Швеции?

Георг Магнус Спренгпортен был одержим идеей самостоятельности Финляндии. Есть и его заслуга в том, что финский народ обрел автономное правление и страна Суоми стала «Великим княжеством Финляндским». Его много порицали – как предателя! – историки Стокгольма, историки Гельсингфорса, и только потом, уже после второй мировой войны, когда знаменитая «линия Паасикиви» выпрямила все искривления прошлого, Спренгпортена стали называть не предателем, а – патриотом. В русской же истории он, генерал и дипломат, остался с русским именем – Егор Максимович!

Во субботу, день ненастный, маменька родненькая мужиков секла. Заодно уж, пока розги свежие, учила уму-разуму и первенца своего – Алешеньку. При посеканциях над чадом изрекались вслух афоризмы благотворящие: «Казни сына своего от юности его, и покоит тя на старость твою»; «Не ослабляй, бия младенца: аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здравее будет…» Алешенька к сечениям приобвыкся: с лавки соскочив, он розгу материнскую с чувством лобызал:

Папенька его, запселый помещик Бежецкого уезда, пребывал в отставке; с 1762 года и до 1782-го глядел на двор из окошка: вот белье несут к речке, свинья поросяток в лужу зовет, а петух (экий срамник!), через плетень перемахнув, чужой гарем навещает. Каждую осень помещик заготовлял «снулых» мух, собирая их в бутылки, – лучшее лекарство от простуды. Какой там еще «гриб»? Это все ученые навыдумывали. А кто водку с мухами пьет, тот никогда не «сгрибится». Алешеньке исполнилось четырнадцать годочков. После святок продали двух коров, хлеб на базар свезли. В деньгах захудалые дворяне нуждались лишь для поездок. Решили ехать в Петербург, чтобы отрока в кадеты определить. Дорогою до столицы отец поучал сына:

– Ежели кто из господ учнет пытать, какое образование у тебя, ты не ври, отвечай правдиво, что очень хорошее, потому как за науку твою мы дьячку три четверти жита отвесили.

Был январь. В столице сняли угол за перегородкой. Корпус же назывался так: Артиллерийский и инженерный шляхетный. А в корпусе Сухопутном учились детки побогаче, знатные.

– Умных людей, – изрек опытный батюшка, – надобно в трактирах сыскивать, где они почасту вино пьют…

В кабаке скучал солдат полка Архангелогородского по имени Кузьма Мохов, утомленный трезвостью. Взялся он за косушку водки прошение составить, для чего батюшка загодя купил гербовый лист (в две копейки ценою) и просил солдата писать аккуратнее, чтобы на второй лист не тратиться.

– Тады сам и пиши! Стану я за косушку стараться.

– Да уж смилуйся. Мы не шибко грамотны.

– Эх, вы! А еще дворяне, – сказал солдат, кроша черный хлеб в миску с водкою, и ложкой стал кушать.

Наевшись водки с хлебом, составил прошение как надо: «Всепресветлейшая Державнейшая Великая Государыня Императрица Екатерина Алексеевна Самодержица Всероссийская Государыня Всемилостивейшая. Бьет челом Тебе недоросль из дворян…» С этим прошением тронулись дворяне до корпуса. На морозе закоченели. А кадеты были прямо загляденье: мундирчики на них красные, как грудки у снегирей, лацканы из бархата черного. Писец в канцелярии встретил провинциалов приветливо: