– Не вижу опасностей от ханжей скучнейших, – сказал он. – А раздавателей милостыни народу бунтовщиками не сочту…
Екатерина пребывала в угнетенном состоянии:
– Полюбуйся, что светлейший мне пишет…
Потемкин резко выступил против назначения Прозоровского в Москву: «Ваше величество выдвинули из арсенала самую старую пушку, которая непременно будет стрелять в вашу цель, потому что собственной не имеет. Только берегитесь, – предупреждал он императрицу, – чтобы она не запятнала кровью в потомстве имя вашего величества…»
Но братья Зубовы настырно убеждали Екатерину в том, что Потемкин опасен для ее самодержавия:
– Ищущий самовластья, он дерзает мечтать о короне Украины и Молдавии… Кто знает, не идет ли вслед за ним Пугачев? А масонам многие таинства открыты: недаром же они светлейшего Потемкина «князем тьмы» прозывают…
Потемкин своим письмом больно ударил по сердцу императрицы, и, когда в Петербурге явился Попов с докладом о взятии Измаила, она выговорила Василию Степановичу:
– Пишет мне князь, да не о том, что нужно бы! А вести от него из Ясс реже, чем от Шелехова из Америки, до меня доходят. Уж не болен ли он? Уж не состарился ли Цезарь мой?
Некоторые просьбы светлейшего она вернула с «наддранием» (отказом), и это крайне обескуражило Попова, сделавшего неприятные выводы. Потемкин прихварывал, а императрица выглядела еще здоровой женщиной, и, если Потемкина не станет, Зубовы пропустят Попова через свои безжалостные жернова…
Екатерина отправила курьеров в Москву:
– Пусть ананасов из оранжерей присылают поболее…
Яков Иванович Булгаков предупреждал ее из Варшавы: Измаил вызвал переполох в Европе, даже Англия притихла, но панство не образумилось. Вчера выбили стекла в окнах посольства. Как бы ни была хороша дипломатия, писал Булгаков, она не всегда способна предвидеть развитие событий. Сейчас ясновельможные хлопочут о создании армии, подкрепленной из Берлина пушками. Ценсны-Потоцкий спасается в Вене, куда зовет и Софью Витт, а что возникнет из этой комбинации – неизвестно.
– Рожа! – выразилась Екатерина, столь вульгарно именуя красавицу-фанариотку; Безбородко намекнул, что муж не даст развода Софье Витт, дабы красотой жены шантажировать и Потоцкого и Потемкина. – Прямо вертеп какой-то! – отвечала Екатерина. – Но мы не станем утомлять себя вопросами нравственности. Я готовлю торжество по случаю взятия Измаила. Расплатившись с Суворовым, расплачусь и со светлейшим!
Она велела отвезти во дворец Таврический большую купель, отлитую из чистого золота, желая поднести ее в дар Потемкину, и вызвала этим бурную ревность алчного Платона Зубова.
– Все для него, только для него! Не хватит ли уже светлейшему? Я бы и сам в такой ванне купался охотно.
– Неужели тебе все еще мало?
– Хочу иметь и Васильково на Днепре.
Васильково насчитывало 12 тысяч крепостных.
– Помилуй, оно же давно принадлежит светлейшему.
– Вот именно потому и хочу владеть им… А зачем Потемкину ехать в Петербург? – продолжал Зубов. – Кому он здесь нужен? Я не желаю видеть его. А золотую купель надо в моих покоях поставить.
Случилось невероятное: старая женщина на больных ногах пала на колени перед молодым наглецом, умоляя его:
– Да не души ты меня… Не души! Не могу отнимать то, что дарено. Что тебе далась эта золотая лохань?
На лице Зубова блуждала язвительная улыбка:
– Так напиши, чтобы светлейший сюда не ехал.
– Потемкин же первая персона в государстве… Фельдмаршал, наместник, гетман. Как мне написать, чтобы не ехал?..
Но Зубовы в один голос твердили, что Потемкин – это Мазепа, но опаснее Мазепы: силы, собранные им на юге страны, превышают силы всей империи. Разве можно давать такую власть одному человеку? И еще никому не известно, куда направит Потемкин свою могучую армию после заключения мира с турками.
– Я не желаю его видеть, – бубнил Платон Зубов.
– Ладно, – неожиданно уступила императрица. – Если ты так хочешь этого, Потемкин сюда не приедет.
Письмо Екатерины к Потемкину было начертано так, словно ее пером водила чужая рука. Смысл послания таков: мы бы и рады тебя видеть, но лучше оставайся в Бендерах или Яссах, «чтоб ты тамо ожидал вестей о импрессии, кою сделает в Царьграде взятие Измаила». Затем она ясно дала понять, чтобы не смел пренебрегать влиянием Зубовых, а добрым расположением к их семье он докажет и свое благородство и свою давнюю любовь к ней, самодержице…
На этом Зубовы не успокоились! Валериан говорил, что армию у Потемкина надо отнять:
– Казне нашей дорого стоит эта «рожа» Софья Витт. Они там на картах гадали, брать Измаил или не брать. Вот какова стратегия у Суворова с Потемкиным… Ведь узнай об этом казусе в Европе, так мы сраму не оберемся.
Екатерина секретно предписала князю Репнину: если Потемкин все-таки дерзнет явиться в Петербург, она не станет удерживать его в столице. А Репнину – в отсутствие светлейшего! – следует как можно скорее заключить мир с Турцией, после чего ВСЮ АРМИЮ ПОТЕМКИНА РАСПУСТИТЬ ПО ДОМАМ…
Потемкин, конечно же, ничего этого не знал.
– Николай Васильевич, – сказал он Репнину, – я в Петербург отъеду, дабы Измаил праздновать, а ты вместо меня останешься и крепость Измаильскую начинай разносить по камушку, чтобы на этом месте черти по ночам горох молотили…
– Что с вами? – спросил Репнин, видя, что тот волочит ногу.
– Разваливаюсь, – отвечал Потемкин. – Но допреж смерти своей хотел бы Моцарта видеть композитором российским…
Он еще не желал верить слухам, будто его звезда на закате. Но княгиня Екатерина Долгорукая вдруг бросила его, умчавшись в Петербург, где и оказалась в постели Валериана Зубова, – эта блудница, как барометр, точно отметила непогоду на его стороне горизонта и благодать ясную на стороне Зубовых. Однако еще не все потеряно, судьбы войны и мира в его руках, капелла исполняла новую кантату, в которой при поминании «бога» гремели многопудовые пушки, а когда в пение вплетались слова «свят, свят, свят», тогда в частых залпах заливались малокалиберные мортиры. Софья де Витт пожелала новые туфли, наподобие античных котурн, и сапожнику, их сделавшему, Потемкин преподнес патент на чин подпоручика.
– Ваша светлость, – обомлел тот, – да я ведь мужик!
Чин подпоручика выводил во дворянство.
– И что? Все дворяне и князья из мужиков произошли. А ты гордись, друг мой, что работа твоя превосходна!
В ставке появился Иосиф де Витт, которого Потемкин обеспечил заказами на поставку для армии пшеницы, хотя заведомо знал, что де Витт все разворует, и пшеницы от него не дождаться. Потемкин встретил его, грызя ногти.
– Что тебе еще надобно? – спросил грубо.
– Я требую возвращения жены, – ответил Витт.
– Об этом ты у нее спроси: вернется ли?
– О! – рассмеялся де Витт. – Стоит ли такую волшебную женщину беспокоить пустяками? Мы сможем благородно договориться меж собою: я могу уступить ее вашей светлости…
Потемкин об этой сделке рассказал Софье Витт.
– И сколько он просит за меня отступного?
– Пять миллионов.
– Негодяй! Почему так мало?
Потемкин сказал, что платить за нее не собирается:
– Годичный бюджет флота российского строится на трех миллионах. Так неужели ты дороже русского флота? – Он велел ей собираться в Петербург. – Туда же поспешает из Вены и Щесны-Потоцкий, который заплатит за тебя сколько угодно… Таврической царицей не бывать, так станешь Уманской… Я расплачусь за воровство твоего мужа. А ты надоумь Щеснского образовать новую конфедерацию – не ради вражды, а ради дружбы поляков с русскими… Не грусти, красавица! Кем ты была до того, как тебя продали первый раз?
– Я стирала белье, помогая бедной матери.
– Вот видишь! Если сапожник стал дворянином, так почему бы бедной прачке не стать королевой Польши?
Он отъехал в Петербург, всем своим видом показывая, что в его карьере случилась лишь маленькая неприятность:
