– Что сейчас в Крыму? – часто спрашивали у Потемкина.
– Из Крыма привезли свежие балыки и мешок изюму.
– А что еще знаете? – допытывались у него.
– Еще бурдюк с вином… очень плохим, пить нельзя!
В конце года Екатерина переслала ему секретный рескрипт, возлагая на Потемкина всю ответственность за присоединение Крымского ханства к России. Палец светлейшего снова рыскал вдоль берегов Черноморья.
– Вася, – окликнул он Рубана, – вот тут, за Кинбурном, приткнулась к морю турецкая крепостца Гаджибей, где беглые запорожцы приют сыскали… Как она ране-то прозывалась?
– В древности от греков звалась она Одиссоса.
– Местечко приметно. И для флота. И для торговли…
Одиссоса – Гаджибей – будущая Одесса!
– Пока хватит мечтать, – сказал Потемкин, заваливаясь на софу под картиною Грёза. – Итак, нам осталось сделать последний шаг – третий, а потом…
Высохшими от старости пальцами «старый Фриц» барабанил по дешевой табакерке, которую привык называть «ящиком Пандоры». О боги! Когда вы создавали женщину, вы вручили ей тайны хитрости, пороков и лживости – все эти качества Пандора хранила в сосуде, столь мало похожем на табакерку.
– Но иногда отсюда кое-что из опыта Пандоры выскакивает, – сказал король. Сейчас он ужасался брачными химерами Иосифа II: разве можно допустить, чтобы две родные сестры, Мария в России и Елизавета в Австрии, царствовали в будущем одновременно? – В этом случае, – сказал король, – моя бедная Пруссия попадет в русско-австрийский капкан…
В поисках выхода из опасной комбинации Фридрих усиливал сближение с Англией, а для маскировки пытался привлечь к союзу и… Россию. Безбородко не сразу, но все-таки разгадал содержимое «ящика Пандоры», а Екатерина при встрече с Гаррисом разрушила козни «старого Фрица»:
– Известно ли, милорд, вашему кабинету, что, предлагая союз Англии, король Пруссии предложил такой же союз и Франции, но уже направленный против вашего королевства?
– Какое низкое коварство! – воскликнул Гаррис.
– А вы опять неискренни, – прищурилась Екатерина…
Накануне зимы Безбородко, приняв в Кабинете усталого курьера с Моздокской линии, вошел к ней с докладом:
– Царь грузинский Ираклий и царица Дареджан из мингрельского дома князей Дадиани слезно просят помощи у престола вашего, дабы спасли вы Грузию от набегов лезгинских. Обязуются содержать на своем коште четыре тыщи наших солдат, ежегодно отсылая ко двору вашему по две тыщи ведер вина и четырнадцать лошадей самой лучшей породы.
– Нужны нам эти ведра, и нужны нам эти лошади… Опять новые заботы, – вздохнула Екатерина. – Ираклий – муж славный, но вот супруга его Дарья – язва, каких свет не видывал. Подумаем. Извести светлейшего…
Светлейший уже предвидел события. Раздираемая внутренними распрями, интригами царицы Дареджан, Грузия была ослаблена войнами, царь Ираклий II поступил как мудрейший политик, издали протянув руку России. В крепости Георгиевск (что неподалеку от Пятигорска) был подписан Георгиевский трактат о дружбе и помощи, который навеки соединил два народа – русский и грузинский. Отныне Грузия отвергала зависимость от Ирана (Персии) и Турции, уповая едино лишь на защиту русского оружия.
– Устроились они там за горами, – ворчал Потемкин, – пока доберешься с пушками, все мосталыги переломаешь…
Главная трудность была в том, что кубанские татары, ногаи грабили русские обозы, полонили людей, убивали раненых. Россия ежегодно словно дань платила – выкупала из плена солдат и офицеров, годных после плена лишь в инвалидные команды. Потемкин велел Суворову снова выехать на Кубань, дать отчет в делах тамошних, в январе обещал встретиться для совещания.
Как раз в это время из Европы вернулся князь Григорий Орлов. Уже помешанный после смерти жены, он часто пребывал в меланхолии, иногда же, впадая в буйство, ломал в руках дубовую мебель, крошил в пальцах фарфор и хрустальные чаши. Страшно было Екатерине слышать вопли его: «Бог наказал меня за грехи ваши… за кровь невинную!» Дикие инстинкты владели им: Орлов все время склонялся к насилию, женщины разбегались при его появлении. Потемкин предложил связать Орлова и обливать холодной водой. Екатерина сказала, что он извещен во множестве государственных тайн, может их разболтать. Она отправила его под Сарепту – на царицынские воды. Только что Россия обрела новый орден – святого Владимира, даваемый за военные и гражданские доблести, и Екатерина сделала безумца владимирским кавалером: пусть тешится! После питья вод Григорий Григорьевич был отвезен в Москву, сдан под надзор братьев.
– А если сбежит? Что делать? – спрашивал Потемкин.
– Сбежит – ловить станем, – отвечала Екатерина…
Потемкин тоже сделался кавалером владимирским. Последние дни он мучился стихами: не своими – чужими.
– Эй, звать сюда Державина! – повелел Потемкин.
Державин явился. Уже статский советник.
– Читай то место, где «я, проспавши до полудни…».
– Да разве ж я вашу светлость осмелюсь в виршах своих воспеть? Но если изволите указывать, прочту:
– Хорошо писать стал, Гаврила, – сказал Потемкин. – Я не сержусь, что восславил ты пороки мои. «Сегодня властвую собою, а завтра прихотям я раб»… Верно ведь!
Державин удалился, возвышенный…
Екатерина от державинской «Фелицы» была в восторге: поэт, воспев ее заслуги, высмеял вельмож. Впервые за всю жизнь Державину не пришлось доказывать свое дарование. И не хлопотал о вознаграждении. Императрица по своей воле переслала ему 500 червонцев в золотой табакерке с надписью: «От Киргиз-Кайсацкой царевны Фелицы – мурзе Державину»…
Бедный Вася Рубан! Когда ж тебя пощекочут славою? И сам, кажется, догадывался, что вдохновенен был единожды в жизни. Когда вложил душу в надпись к Фальконетову Камню. Кашлянув, он привлек внимание светлейшего к себе:
– А вот и мое: «К Фебу при отдаче стихов на Камень».
– Валяй, – разрешил прочесть Потемкин…
– Я не Феб тебе, а сердце не каменно: сто рублев дам.
Поздней осенью «графы Северные» пересекли рубежи, возвращаясь домой. Хмурое небо над Россией выплескивало дожди на оголенные леса, в редких деревеньках едва мерцали лучинные огни. Непролазная грязища на дорогах. Карканье ворон над убогими погостами…
Это была Русь!
– Что тут любить? – спросил Павел, качаясь в карете.
– Россия отстала от Европы, – вторила ему жена.
Чего только не нашила Мария Федоровна у мадам Бертень, которая одевала и французскую королеву. В конце длинного кортежа через колдобины и лужи российских проселков измученные лошади тащили 200 сундуков, наполненных модными платьями, туфлями, муслином, газовыми материями, кружевами, помпонами, лентами, блондами, шелком, фальборами, вышивками. Приятно было ощущать себя хозяйкой «всего вот этого»!
