Ропак не на шутку испугался, узнав от Земскова, что Песчанокопская, куда он преспокойно вёл десять грузовиков с реактивными снарядами, занята немцами. Он хотел тут же повернуть назад.

— Поймите вы, капитан! Мне приказано привести эти машины в дивизион, — возражал Земсков.

Ропак не соглашался. Он намерен был ехать только на восток или на юго-восток.

— Дивизион прорвётся, мы встретимся с ним где-нибудь тут, — он тыкал в карту Земскова пальцем, на котором блестело толстое обручальное кольцо, — и вы выполните приказ.

— Мы туда не доберёмся. — Земсков отнял у него карту. — После нашего прорыва через Песчанокопское за нами обязательно будет погоня. Нас будут искать по дороге на Развильное или южнее, а мы вот возьмём и поедем на северо-запад, навстречу дивизиону. Видите эту степную дорожку?

— Прямо к немцам? Вы понимаете, что вы говорите? Можете ехать куда угодно, а я отвечаю за секретные снаряды.

— Снаряды успеем взорвать в последний момент.

Ропак ничего не желал слушать.

— Лейтенант, я старше вас и по возрасту и по званию. Позвольте мне делать то, что я считаю нужным.

Земсков потерял терпенье. Каждая минута была дорога. Он отвёл капитана в сторону и сказал ему на ухо:

— Если вы не поедете немедленно, я вас расстреляю на месте.

— Да как вы смеете грозить мне?! Вы…

Ропак встретился глазами с лейтенантом и замолчал. Яростный взгляд светлых глаз, ввалившихся от усталости, напомнил ему Арсеньева в минуты гнева. Он понял, что этот юноша не замедлит выполнить своё намерение.

Ропак сгорбился, опустил голову и пошёл к своей машине.

— Делайте, как хотите, сейчас вы — старший!

— Нурьев! — позвал Земсков. — Есть связь с дивизионом?

Радист покачал головой, зажатой в наушники:

— Дивизион не отвечает.

Дивизион не мог ответить, потому что в это время он был в бою. Ещё ночью, вскоре после отъезда Земскова, Арсеньев послал Николаева и Бодрова с радистом на наблюдательный пункт.

Наблюдательный пункт был выбран удачно. Он находился километра на полтора впереди и чуть правее посадки, где замаскировались боевые машины первой и второй батарей. Третью батарею старшего лейтенанта Пономарёва Арсеньев отвёл назад, чтобы иметь резерв.

Ночью на наблюдательном пункте услышали гул движущихся танков. Но сколько ни всматривались Николаев и Бодров, они ничего не могли разобрать во мраке, который стал особенно густым, когда догорел пожар в станице.

Вскоре шум прекратился. В станице время от времени взлетали ракеты. Вероятно, немцы боялись ночной атаки.

Утром наблюдатели осмотрелись. По обеим сторонам дороги лежало перед ними скошенное поле. На дальнем его краю виднелись стога. Мимо этих стогов дивизион проезжал ночью на свою первую позицию. Николаев тщательно осмотрел в бинокль всю местность. В степи было тихо. Ничто не напоминало о войне. За ночь улеглась на дороге пыль. Блестела роса. Утренние птицы спешили вдоволь нащебетаться до наступления жары. Заяц-русак, задрав куцый хвост, пересекал поле. Николаев следил за его бегом. Зверёк спешил преодолеть открытое пространство и юркнуть за ближайший стог. Но, не добежав нескольких метров до своей цели, заяц остановился и вдруг помчался в обратном направлении, будто за ним гналась стая собак. Что его могло испугать? Николаев стал присматриваться. «Черт возьми, ведь этого стога у самой дороги ночью не было. Да и вообще стогов было меньше!» Теперь он не выпускал из поля бинокля стог, испугавший зайца. Там что-то еле заметно пошевелилось. Другой стог сам собой двинулся вперёд и снова замер.

Николаев больше не сомневался. Расчёты заняли несколько секунд. Получив радиограмму, Арсеньев немедленно открыл огонь. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как разлетелось сено, маскировавшее танки. Два танка загорелись, остальные повернули обратно. Через некоторое время они появились снова, и снова Арсеньев заставил их отойти. Так повторялось несколько раз.

Вероятно, ночные залпы по станице причинили немало ущерба врагу. На дивизион наступало гораздо меньше машин, чем можно было ожидать, но немецкие танкисты изменили тактику. Они начали охватывать дивизион с флангов. Николаев разгадал этот манёвр и сообщил о нем Арсеньеву. Отходить было невозможно. Это понимали все — от Арсеньева и Яновского до любого из матросов. Прекрати дивизион огонь, повернись он спиной к врагу, и танки тут же перейдут в атаку, засыпят снарядами, догонят и уничтожат. Тут-то и пригодилась одна батарея, оставленная Арсеньевым в резерве. Она выскочила вперёд и приняла на себя загибающийся правый фланг танков. Только одному танку удалось прорваться вперёд. Времени на перезарядку не было. Командир огневого взвода Баканов и двое матросов с гранатами в руках поползли навстречу танку. Пулемётная очередь хлестнула над их головами, прижав людей к земле. Казалось, нет силы, способной оторвать их от колючей стерни.

Баканов смотрел на приближающийся танк. Это длилось несколько секунд, а может быть всего одну секунду. За спиной у троих моряков была батарея. Там, на первой боевой машине, тщательно завёрнутый в брезент, лежал бело-голубой Флаг миноносца. В кратчайший промежуток времени, не измеряемый никакими секундомерами, Баканов представил себе этот флаг, развевающийся на кургане под Ростовом, среди засыпанной снегом московской площади, на гафеле лидера «Ростов», которого Баканов никогда не видел. Он вскочил и, пригибаясь, побежал вперёд. Над головой лейтенанта прошуршал танковый снаряд. Баканов оступился, упал, мелькнула мысль, что это конец. Танк с лязгом пронёсся мимо него. В этот момент раздался взрыв противотанковой гранаты. Её бросил матрос Ефимов, который бежал вслед за Бакановым. Танк с грохотом завертелся на перебитой гусенице, стреляя куда попало. Ни один из троих, ни Баканов, ни матросы не видели, что на батарею движутся ещё два танка. Их видел Шацкий. Его боевая машина ещё не стреляла, но бывший кочегар уже успел со своими бойцами подрыть землю под передними колёсами. После ростовского боя он взял себе за правило всегда быть готовым к стрельбе прямой наводкой.

Не ожидая ничьей команды, Шацкий выпустил восемь снарядов по приближающимся танкам.

Арсеньев вскочил на крыло одной из машин и направил её в брешь, образовавшуюся после залпа Шацкого. Прямо по стерне машины вырвались на дорогу. Последней отошла третья батарея. Она задержала своим залпом танки, наступавшие с фронта. Яновский был здесь. Он ещё раз осмотрел всю огневую позицию. Несколько танков догорали среди поля, и уже занималась сухая, как порох, стерня. Яновский наклонился над телом убитого матроса. Вынул из его кармана комсомольский билет. Его окликнули с автоматического орудия Омелина. Эта машина уходила самой последней. Комиссар встал на подножку.

Дивизион уходил по узкой степной дороге на северо-восток. Было уже около трех часов дня. На боевых машинах не оставалось ни одного снаряда, но Арсеньев верил, что ему удастся вывести свою часть. Встречный бой с танками, завершившийся победой моряков, дал возможность оторваться от врага, но уже появился новый противник. Бойцы задирали головы, стараясь различить среди слепящего солнечного света ненавистные очертания «юнкерсов». Но бомбардировщики пролетели стороной, не заметив дивизиона.

Полтора десятка машин, из которых две пришлось тащить на буксире, продолжали свой путь на северо-восток. Они остановились часа два спустя на перекрёстке дорог, у сожжённого хутора. Нужно было дать хотя бы краткий отдых людям, долить воду в радиаторы, перевязать раненых.

Арсеньев пошёл вдоль колонны. Он встретил Яновского и комбата Пономарёва.

— По этой дороге должен был возвратиться Земсков с боезапасом, — сказал Арсеньев. — Будем ждать.

Ехать дальше было рискованно, но и стоять на месте представлялось не менее опасным. Моряки заняли круговую оборону. У них ведь ещё оставались винтовки, гранаты, противотанковые ружья и несколько десятков бронебойных снарядов на орудии Омелина.