— Объяснили. А кто следит? Где? — Киёмаса заозирался по сторонам.

— Не знаю, потом поищешь. Тебе во многом нужно разобраться, ты помнишь?

— Помню. Но все же хорошо, что наделенные силой не набирают воду в фуро для гостей. Это было бы слишком. Я не согласен жить в таком мире.

Иэясу вздохнул еще глубже:

— Мне кажется, ты не совсем понял, Киёмаса. Похоже, что в этом мире на данный момент владеющих силой осталось двое — я и ты.

Тщательно вытерев полотенцем волосы, Киёмаса протянул его Иэясу и завернулся в юкату [9] с вышитыми по подолу журавлями и бамбуком. И прошел в комнату, где на столике уже стояли заказанные сакэ и угощение.

— Ну вот. Сейчас сядем, выпьем и как следует все обсудим.

— Вот оно как... — Иэясу отер лицо, повесил полотенце обратно и хитро прищурился, — то есть, беседовать мы будем у тебя?

Киёмаса медленно повернул голову и усмехнулся:

— А что тебя смущает, старый друг? — он снова выделил голосом слово «друг». — Ты давно уже не сёгун, да и сёгуната больше нет. И ты не Великий Бог Востока теперь. К чему разводить церемонии?

Иэясу нахмурился было, но тут же рассмеялся:

— Что же... я рад, что ты согласился принять мое приглашение. Без тебя этот мир был намного скучнее. К тому же это ведь мой дом, не так ли? Не все ли равно, где обедать?

Киёмаса откинулся, опершись спиной о стену, и тоже рассмеялся:

— Тануки... Все перевернет с ног на уши.

— Я рад, что мы поняли друг друга. Прости, мне нужно переодеться в сухое, я сейчас вернусь. А ты наливай пока. Да не жалей — разговор будет долгим.

— Можешь себе представить: они все считают, что я тебя отравил.

— Что? Кто считает? — Киёмаса с нарочитым подозрением повертел в руках чашку и бутылочку сакэ и хмыкнул.

— Люди. Так пишут во всех книгах, показывают в фильмах.

— В филь-мах? — Киёмаса повторил незнакомое слово по слогам. Он уже второй раз услышал его от Иэясу — видимо, оно было довольно важным.

— Ну да. Я тебе потом покажу. Это гравюры, только движущиеся. И люди, и события выглядят на них настоящими.

— Это как? — Киёмаса недоуменно наморщил лоб.

— Я же обещал, что покажу. Это не объяснить словами. Так вот. Я хотел сказать: я очень рад, что ты не держишь на меня зла.

— Эй! Это что, правда что ли?! — Киёмаса замер, не донеся чашку до рта. — Ты совсем из ума выжил на старости лет? Я тебе живым нужен был как никому! Или... — он отставил чашку в сторону и наклонился вперед, широко распахнув глаза: — или ты господина Хидэёри отравить хотел?!

— Тихо... спокойно, — Иэясу поднял руку и выставил ее ладонью вперед. Рукав его юкаты медленно заколыхался почти перед самым носом у Киёмасы. — Никого я не травил. И не собирался. Ты сам сказал: я еще не выжил из ума. Я собирался править этой страной не один год, и мой род тоже. Мне едва удалось замять это дело: ведь ты умудрился заболеть сразу после того приема. Но если бы умер юный Хидэёри — тогда бы мне точно не отвертеться. А вот ты на самом деле хотел меня убить. Скажи мне, ты бы пустил в ход свое оружие, которое прятал под одеждой? А ведь я доверял тебе — тебя даже не обыскали.

— Нет, убивать я бы тебя не стал. А вот взять в заложники… взять в заложники тебя и вывести господина Хидэёри я бы успел. Все делают глупости. Особенно плененные соблазном решить все свои проблемы одним махом. А репутация... не очень ты о ней заботился там, под Осакой [10].

— ...Значит, все-таки не простил... — Иэясу вздохнул глубоко, всем телом, и прижал руку к губам.

— Простить? Я? Господин Хидэёри звал меня, стоя в огне! Я слышал это! Слышал, но ничего не мог сделать, когда твой сын расстреливал его убежище из пушек! — Киёмаса привстал и треснул кулаком по полу так, что чашки и тарелочки, стоящие на столике, зазвенели.

— Ты не мог! Ты был мертв! А я... был жив! — Иэясу вздрогнул, и губы его задрожали. Он снова прижал к ним ладонь и, сильно кусая себя за палец, уставился на Киёмасу внезапно остекленевшим взглядом.

Киёмаса вздохнул и опустил голову:

— Вернись назад. Все уже кончилось. Даже пепел давно глубоко в земле. Ты сказал, что я не держу на тебя зла. Ты прав. И что тебе мое прощение? Не оно тебе нужно. Хидэтаде — вот кому бы я задал парочку вопросов. Что же ты сына своего любимого не вернул? А?

— Ты ведь знаешь. Он отказался от поклонения, сочтя, что недостоин его [11]. И где сейчас пребывает его душа, не известно даже мне.

— А душу господина Хидэёри? Думаешь, ты сможешь отыскать ее?

— Он проклял меня перед смертью. И душа его до сих пор не знает покоя. И именно для этого мне нужен ты. Он отзовется, если ты позовешь.

Киёмаса наконец-то поднес чашку к губам и выпил сакэ. Налил и тут же снова залпом выпил. И вытер губы тыльной стороной ладони.

— И стоило ради этого воплощать меня? Ками куда легче найти неупокоенную душу, чем человеку.

— Ты не понимаешь, — Иэясу покачал головой, — моя цель не просто получить прощение и вернуть ему покой. Я хочу подарить ему новую жизнь. Взамен той, которую отнял у него. Я уже полгода в этом мире. И ты знаешь, он прекрасен, и я ни о чем не жалею. Мои потомки сыграли не последнюю роль в том, чтобы сделать его таким. И я хочу, чтобы Хидэёри увидел этот мир. А для этого... мне нужна твоя кровь, Киёмаса. Ведь у рода Тоётоми не осталось потомков.

-----------------

[1] Ками — (в синтоизме) духовная сущность, божество. Выдающиеся люди могут своими поступками заслужить божественный статус. Токугава Иэясу, Като Киёмаса и многие другие выдающиеся деятели почитаются в Японии как ками.

[2] Дзёотиин – посмертное имя Като Киёмасы.

[3] Великий Нитирэн — японский монах, основавший школу Нитирэн-сю, последователем которой был Като Киёмаса.

[4] Хаори — японский жакет прямого покроя без пуговиц, надеваемый поверх кимоно или с хакама.

[5] Тануки — (енот-оборотень) прозвище Токугавы Иэясу.

[6] Косодэ — нижнее кимоно, традиционно считавшееся нижним бельем.

[7] Хакама — традиционные японские длинные широкие штаны.

[8] Фуро — традиционная японская ванна.

[9] Юката — традиционная японская одежда, представляющая собой летнее повседневное хлопчатобумажное, льняное или пеньковое кимоно без подкладки.

[10] Осака — имеется в виду вторая осакская кампания, в результате которой род Тоётоми Хидэёси, прежнего властителя страны, был уничтожен, его сын, Тоётоми Хидэёри, совершил самоубийство в горящем замке Осака, а к власти окончательно и на долгие годы пришел род Токугава.

[11] Он отказался от поклонения, сочтя, что недостоин его — Токугава Хидэтада, 2-й сёгун Японии из рода Токугава и выдающийся деятель, перед смертью отказался от поклонения, сказав, что недостоин его, и не почитался как ками.

Вода в Ладоге, как всегда, была ледяной. Но Сандер и забыл уже, каково это — после парилки, отхлеставшись веником и обжигая пятки о горячий пол, выскочить на свежий воздух и нырнуть в холодную воду. Действительно, словно заново родился. Может, они все и правы? Папа, Андрюха? И это именно то, что нужно, чтобы почувствовать, что он вернулся домой?

— Пивка? — Андрюха прямо в простыне зашел по колено в воду, протягивая Сандеру кружку с темным напитком.

— Не, я квасу лучше. Мне еще водку пить, не хочу мешать.

— Все... Дамы и господа! — во весь свой неслабый голос объявил Андрюха. — Наш друг, сын и брат Александр Одоевский окончательно превратился в янки! Ай! — За вскриком раздался громкий плеск. Сандер хмыкнул, провожая взглядом скрывшуюся под водой белобрысую макушку, и зашагал к берегу. Вслед ему полетела пустая кружка.

— Ты! Гребаный пиндос! — рев Андрюхи разнесся над водой и был встречен многоголосым хохотом на берегу.

Сандер подошел к накрытым столикам и налил себе квас в пивную кружку. Сделал глоток и довольно зажмурился. Да, вот сейчас как следует навернуть мяса — самое то. А потом и выпить.

Мало что изменилось за прошедшие пять лет в этих местах. Отец совершенно не постарел, разве что слегка раздался в талии, но это было заметно только когда он голым скакал по парной. Настюха из тощей девицы превратилась в большегрудую нимфу, тоже слегка увеличившись в талии и бедрах. ...Или сестренка беременна? Надо будет спросить у Андрюхи, не хотелось бы попасть впросак.