Судьбу романа, развивавшегося бурно и неровно, с нежностями и упреками, пререканиями и примирениями, предрешило событие, о котором К.М.С., очевидно, до поры до времени не знала: в августе 1898 года на Блока нахлынула новая любовь – огромная, всепоглощающая, и все, что было связано с К.М.С., отступило на задний план, хотя сразу и не исчезло, не растворилось в том, что стало содержанием жизни и судьбой. Упоминая в дневнике 1918 года о последнем объяснении с К.М.С., Блок заметил: «Мыслью я однако продолжал возвращаться к ней, но непрестанно тосковал о Л.Д.М.».
К первым же стихотворным строкам, вызванным Л.Д.М., Блок сделал в рукописи помету: «Уже двоится („любовь“ и „страстная жизнь“)». Среди его юношеских: стихотворений есть одно («Две любви»), которое ясно говорит об овладевшем им раздвоении:
Тему раздвоения чувства на любовь, возносящую в неизведанные выси духовного подвига, и на страсть, разжигающую юную кровь, легко проследить по многим стихам, обращенным к К.М.С. Причем ни о каких попытках «согласить» единой тайной любовь и страсть речи уже нет. Сделан выбор.
Уже в ноябре 1898 года появляется «любовница, давно забытая»: «Нет, эта красота меня не привлечет; при взгляде на нее мне вспомнится другая…» Далее мотив этот варьируется на разные лады: «Что, красавица, довольно ты царила, всё цветы срывала на лугу, но души моей не победила, и любить тебя я не могу!»; «Но если б пламень этой встречи был пламень вечный и святой…»; «С тех пор прошли года. Забыты мгновенья страсти…»; «В часы недавнего паденья душа внезапно поняла всю невозможность возвращенья того, чем ты тогда влекла… Увы! притворство невозможно…»; «Прощай. В последний раз жестоко я обманул твои мечты…»; «О, не тебя люблю глубоко, не о тебе – моя тоска!..»; «Ты не обманешь, призрак бледный, давно испытанных страстей…» Появляются и совсем жестокие ноты: «И разве, посмотрев на вянущий цветок, не вспомнится другой, живой и ароматный?..»
Встречи, однако, продолжались – до конца 1899 года, а переписка – до августа 1901-го. Переписка все больше приобретает характер выяснения отношений. Бесконечно обсуждается вопрос о возвращении ее писем и фотографий. Он посылает свои стихи, посвященные ей, цитирует любимого Фета, но она, оказывается, не любит стихов и не верит им. Весной 1900 года К.М.С. из Южной Франции зовет Блока в Бад Наугейм, – он не может поехать «из-за денег». Она пишет, что не принять деньги от нее – «преступление»; он отвечает, что принять их – «по меньшей мере глубокая безнравственность». Она называет его «изломанным человеком», он откликается вяло и равнодушно. Вместо «Ты» и «дорогая Оксана» появляются «Вы» и «Ксения Михайловна».
Июльское письмо 1900 года – уже прощальное. Ксения Михайловна, как видно, кляла судьбу за то, что они встретились. Блок отвечает: «Я не могу сжечь все то, чему поклонялся… Но разве то, что я ничего не сжигаю, значит, что я могу думать и чувствовать так же, как думал и чувствовал три года тому назад? В этом только смысле и можно обвинять судьбу, а не за то, что она столкнула нас. Судьба и время неумолимы даже для самых горячих порывов, они оставляют от них в лучшем случае жгучее воспоминание и гнет разлуки».
До чего же он, в самом деле, изменился за эти три года! До чего же не похоже это письмо на взбалмошные и банальные излияния влюбившегося гимназиста!
Все кончилось, как и должно было кончиться между совсем юным человеком и женщиной, вступившей в пятый десяток. Последнее письмо Блока «многоуважаемой Ксении Михайловне» (13 августа 1901 года) холодно и почти небрежно. Он просит прощения, что не ответил на три ее письма: «…впрочем, и оправдываться теперь как-то поздно и странно, слишком много воды утекло, слишком много жизни ушло вперед и очень уж многое переменилось и во мне самом и в окружающем… Мне приятно все прошедшее; я благодарю Вас за него так, как Вы и представить себе не можете… Я считаю себя во многом виноватым перед Вами».
Больше они никогда не встречались и не обменялись ни единым словом.
Но это еще не конец истории К.М.С.
В жизни Блока ничто не проходило бесследно. Первая любовь медленно погасла, рассыпавшись искрами, как догоревшая головня. Но след она оставила неизгладимый. Чем дальше уходила она в прошлое, тем больше очищалась от всего наносного, случайного, вызывавшего досаду и раздражение, как бы заново возрождалась в первоначальной ценности и свежести юношеского чувства.
В июне 1909 года, в очень тяжелую пору своей жизни, Блок снова очутился в Бад Наугейме (в третий раз). Воспоминания овладели им с необоримой силой.
Так был написан цикл «Через двенадцать лет» – одна из драгоценностей любовной лирики Блока. Он снова, как наяву, услышал гортанные звуки голоса своей давней подруги, почувствовал ее торопливые и жадные поцелуи.
Вскоре до него дошел ложный слух о смерти К.М.С., («Однако, кто же умер? Умерла старуха. Что же осталось? Понемногу он погружается в синеву воспоминаний»), – этим объясняется финал цикла:
Прошло еще немного времени – и синий призрак снова склонился над одинокой постелью поэта.
… Остается сказать о судьбе К. М. С.
Она была печальной. Тяжело и подолгу болели дети. Из-за них Ксения Михайловна годами кочевала по заграничным курортам. В отношениях со стариком мужем нарастала отчужденность. Только в 1908 году вся семья обосновалась в Петербурге. Ксения Михайловна жила, можно сказать, рядом с Блоком, ни разу с ним не столкнувшись и ничего не зная о его литературной славе. Вращалась она совсем в другой среде, а поэзией, как мы уже знаем, не интересовалась. В 1916 году тайный советник Садовский по совершенно расстроенному здоровью вышел в отставку. Материальное положение семьи сильно пошатнулось. Взрослые дети разлетелись в разные стороны. Похоронив мужа (в 1919 году), Ксения Михайловна, еле живая от голода, с великим трудом дотащилась до Киева, где жила замужняя старшая дочь, потом перебралась к сыну в Одессу. По пути нищенствовала, собирала на поле колосья пшеницы, чтобы как-то утолить голод. В Одессу она приехала с явными признаками тяжелого душевного заболевания и попала в больницу.
