Годунов неприметно подмигнул девчонке и последовал за государем, тая улыбку.
Никому и в голову не могло прийти, что именно скромный, улыбчивый, со всеми учтивый, знающий свое место Борис мог бы дать совершенно точный ответ на вопрос, откуда взялась эта рыженькая, ибо ее явление во дворце было прямым и непосредственным делом его, Борисовых, рук, – и загодя внесенной платой за ту услугу, которую Анхен Васильчиковой предстояло оказать своему покровителю и сообщнику в уже недалеком будущем.
Для начала он сделал намек Бомелию. Теперь при каждой встрече Годунов не мог удержатся – так и пялился на его длинные, худые пальцы, однако никак не мог разглядеть среди множества перстней тот, заветный. Это внушало тревогу, это внушало недоверие к рассказанному Анхен… но обратной дороги у Бориса уже не было. Слишком глубоко увяз он в своих тайных чаяниях, чтобы не рискнуть! И однажды, совсем скоро после памятного сговора на Красной площади, Годунов явился к государеву архиятеру – как бы поглядеть на очередные иноземные новинки – и сказал, что недавно вновь случайно встретил ту хорошенькую русскую немочку, как ее там, Анхен, кажется, и девушка рассказала ему свою душераздирающую историю.
Оказывается, она не просто сирота, а дочь истинного героя. И то, что отец ее умер в нищете, а девочке пришлось жить чужой милостью, – проявление вопиющей неблагодарности человеческой. Михаил Иванович Воротынский взял большой грех на душу, не облагодетельствовав дочь человека, который заслонил его от татарской стрелы при битве у знаменитой Арской башни. Малютка Анхен должна была вырасти именно в доме воеводы! Это было бы воистину милосердное и богоугодное дело. Хорошо бы как-то подсказать Михаилу Ивановичу, что вину свою загладить надобно, и загладить существенно. У царицы молодой, слышал Годунов, нехватка мелкого служащего чина – как было бы хорошо, пригрей она сиротку во дворце! Да разве Воротынский догадается попросить государыню о милости для Анхен, он ведь знать не знает о ее существовании…
Все это было сказано вскользь, а затем разговор вновь перешел на дела медицинские. Царь Иван Васильевич, имевший великолепную сокровищницу, недавно увлекся драгоценными каменьями не как предметами роскоши или украшения, а как средствами лекарскими. И Годунов желал непременно узнать, на самом ли деле смарагды, бирюза, агаты или аметисты обладают чудодейными свойствами, или это просто байки, которые частенько встречаются в старинных хронографах, а в них, как известно, много всякой чепухи прописано. К примеру, Борис сам читал про камень лигурий, который способен оживлять мертвечину. Дескать, на одном корабле везли полно битой птицы – про запас, для питания команды, а у кого-то из мореходов случайно имелся лигурий, поэтому посреди синего моря вся убоина вдруг ожила и, вырвавшись из трюмов, разлетелась кто куда. Чушь, конечно… а вдруг не чушь? Каково мнение на сей счет господина Бомелия?
Господин Бомелий со вниманием выслушал своего молодого любознательного посетителя, сообщил, что историю с лигурием считает сущими враками, однако же о лекарских свойствах камней писали еще древние врачи Греции и Востока, такие как Гиппократ и Авиценна, а они знали свое дело, поэтому Бомелий склонен в камни верить. Он не раз прописывал для укрепления зрения смотреть на алмазы, а noctambulatio, иначе говоря, ночное хождение во сне, лунатизм, лечил лунным камнем. Хотя вообще-то он предпочитает травяные зелья и лекарства животного происхождения. Например, змеиный яд, который, в малом соотношении с жиром, дает чудесную мазь, поистине бесценную для заживления старых, ноющих переломов, какими частенько страдают бывалые воины. Да взять хотя бы того же самого Воротынского. Слышно, доблестный ратник снова слег в постель, мучимый болями в битом-ломаном теле? Поскольку Воротынский – выдающийся герой, не будет ничего удивительного в том, что к нему явился государев архиятер и предложил помощь.
Более на эту тему ничего сказано не было, и Годунов вскоре откланялся, понимая, что семена, посеянные им, упали на благодатную почву.
Сказать, что Бомелий остался после его ухода озадачен, – значило ничего не сказать. Он вообще слабо верил в человеколюбие, а в то, что этим свойством обладает Годунов, поверил бы в последнюю очередь. И все же Борис радеет за Анхен… Зачем Годунову помогать ей? Может быть, соблазнился хорошенькой девчонкой и желает облагодетельствовать свою милушку? Но при чем тут служба во дворце? Есть множество других, куда менее замысловатых способов порадовать неискушенную девушку.
Впрочем, едва ли Годунов прельстился Анхен. Насколько слышал Бомелий, молодой человек вовсе даже не бабник, хранит верность своей жене, – однако не потому, что так уж влюблен. Поначалу побаивался своего знаменитого тестя, который был весьма короток на расправу, а потом его сердцем всецело завладела одна-единственная страсть, имя которой Честолюбие.
Значит, Годунов хлопочет за Анхен в угоду своему честолюбию. Коли так, все объясняется просто: он желает иметь своего человека поблизости от нелюбимой им и не любящей его царицы. Вопрос: почему он выбрал на роль «своего человека» именно девочку, выросшую в Немецкой слободе и, насколько было известно Бомелию, преданную своим благодетелям до глубины души? Ответ мог быть только один: Годунов ищет сближения с иноземцами. Пытаясь пропихнуть в царицын двор Анхен, он таким образом желает услужить и Бомелию, который пользуется безоглядным доверием государя, но отнюдь не Анны Алексеевны. Набралась дурных слухов о дохтуре Елисее, вот и не может преодолеть неприязнь. Неплохо, совсем неплохо, если при царице окажется существо, которое будет верно служить интересам доктора Бомелия.
Однако сколь тонко сделал намек Годунов, сколь изысканно провел партию! В молодом придворном обнаружились задатки замечательного, изощренного интригана, и Бомелий, который сам считал себя интриганом не из последних, был рад встретить в этой простодушной, грубоватой Руси достойного партнера. Царь Иоанн обладал, конечно, качествами истинного византийца, однако его подводили избыточная искренность, прямолинейность и вспыльчивость, а вот Борис Годунов из тех, кого русские называют «хитрован»… поразительно ёмкое словцо!
Не впрямую попросил за Анхен, а намекнул. И столь же изящно дал понять, что самому Бомелию не стоит просить за девушку: мало ли как может обернуться дело, вдруг она окажется полной дурой и умудрится прогневить государыню! А если за нее похлопочет Воротынский, то с него, в случае чего, и весь спрос!
Умение этого двадцатитрехлетнего молодчика выходить сухим из воды не впервые восхищало Бомелия. Во дворце и вообще в Москве, даже в Немецкой слободе бытовало мнение, что Годунов – человек милосердный, тонкий, чуждающийся жестокости государя и умеющий не запачкать рук в крови даже тогда, когда остальные окунались в нее чуть ли не с головой. В Борисе было нечто такое, отчего самый достоверный слух о его пороках казался злобным наветом, и человек, сам видевший проявление этого порока, предпочитал верить не своим глазам, а обаянию, исходившему от пригожего молодого человека с черными глазами и вдохновенным лицом, подтверждающим чистоту его помыслов. Бомелию казалось, что Годунов напоминает двух великих интриганов былых времен – Адашева и Курбского – в одном лице. Почему-то никто не задумывался, что мало-мальски благородный, порядочный, дороживший своей честью человек не посватался бы к дочери Малюты Скуратова, знаменитого палача и крайне страшного человека. А Годунов спрятал свой страх в карман, ибо только через Малюту мог приблизиться к царю. И приблизился! А теперь расширяет свое влияние всеми возможными и невозможными способами…
Словом, Элизиусу Бомелиусу немало польстило доверие Годунова. И он не замедлил навестить хворого князя Воротынского.
Сказать, что Михаил Иванович был ошарашен этим посещением, – значило опять-таки ничего не сказать. Уже который год появление в чьем-то доме дохтура Елисея означало одно: мертвую грамоту. Представление о немецком лекаре как об отравителе укоренилось настолько прочно, что, даже если после его посещения никто в семье опального боярина не помирал, домочадцы и соседи не меняли своего убеждения: они просто терпеливо ждали, когда смерть произойдет. Как правило, так и случалось, потому что люди вообще смертны, но даже гибель от молнии, огня, воды или на поле брани все равно считалась происками коварного Елисея!
