Панов хорошо помнил, куда будут лить бензин, кидать гранаты и пускать слезоточивый газ. Замок стальной трубы для приборов наблюдения саперы вермахта сперва срывали взрывом гранаты, а потом и вовсе, обходились прикладом карабина.

Суворов окаменел. Что задумал Ненашев, портить строящиеся доты! Неужели, настолько серьезно? Два часа отводилось майором Ненашевым на никчемную жизнь батальона, куда он так опрометчиво согласился на должность. Да они же не готовы! Пехота не подошла!

— Может, провокация?

Майор, не отрываясь от бумаг, метнул злой взгляд в сторону начальника штаба. Тот ошалело смотрел на него. Ну что же, такое может быть. Рассказывали, что после речи Молотова, военные без сознания падали от переизбытка чувств.

— Как вы отличите ее от войны?

Слов комбата старший лейтенант не услышал. Его прошиб холодный пот. Он, как утопающий за брошенный круг, вцепился в слово «провокация».

«Блин, впал в прострацию! Надо придержать, натворит еще дел», — Ненашев заметил очумелый взгляд старшего лейтенанта и прошептал пару слов высокому пограничнику. Сотов немедленно встал за спиной Владимира.

В это время сапер что-то записывал в блокнот.

— Капитан, как договаривались, высылайте одну группу заграждения на шоссе, другую к роще. Взрывчатки нет, так после начала артподготовки палите все на пути, все к черту! Запруду снести немедленно.

— Все, вперед! Суворов, Иван и вы, Акимов, задержитесь, — обратился Максим к начальнику заставы.

— Владимир, я вижу ваше состояние. Чтобы не было беды, сдайте оружие! Сдайте оружие, — еще тверже произнес Ненашев, видя, как начальник штаба схватился за кобуру. — Так надо! Часа через два вам его вернут. Не дай бог, так засомневаетесь, что застрелиться решите.

Сотов за руку утащил неожиданно обмякшего Суворова. «А что, лучше отпустить парня в город? Чтобы дел натворил или башку ему снесли? Дура у него жена, ой, какая дура», думал Максим.

Настоящая жена в любую минуту должна быть готова по команде мужа-офицера к перемещению багажа в любую точку земного шара. Но на самом деле, лучше бы он его отпустил.

— Сурово тут у вас! — усмехнулся Акимов, впервые оказавшись не только в лагере, но и в командирской палатке, куда Елизарова в свое время не пускали. Как наглядно все на макете, спорить и возражать бесполезно.

— Хреново! Значит, так. Приказываю, заставу оставить, наряды предупредить, отходить ко мне. Семьи отправить в тыл. Собирайтесь быстро, машина с оружейной бригадой будет ждать ровно тридцать минут. Иначе, пешком потопают.

— Но… — кривя губы, пытался возразить старший лейтенант.

— Кончай в камушки играть! Слушайте оба, отдельную и главную боевую задачу, — Ненашев достал карту. — Ты, Иван, бери бойцов, две рации и дуй в полк к Цареву. Мы с ним однокашники, примут хорошо. Передашь, корректировать огонь буду лично. А вы, — он обратился к пограничнику, — обеспечите охрану младшему лейтенанту. Головой за него отвечаешь. Здесь не удержаться, если артиллерия не поможет. Теперь понятно?

Его начальник строевой части ушел, а комбат вновь дернул лейтенанта с зелеными петлицами.

— Пока не дам команды на отход, пушки должны стрелять, по-любому! По-любому!

Панов не мальчик-одуванчик, и в отличие от прочих попаданцев, договорил все нужные слова:

— Командиры у Царева обстреляны, но бойцы – зеленая молодежь. Могут дрогнуть. Еще рядом полигон, если отходить начнут, то через тебя. Черт его знает, как люди себя поведут, а паника заразна. Так что ты, Акимов, теперь не только охрана, но и заградотряд. Не морщись, действуй по обстановке.

Такой вариант обязательно следовало предусмотреть. Паника была, есть и будет во все времена, во всех армиях, как о героизме ни пиши. Ему нельзя позволить немцам пустить в дело главную «пятую колонну» Второй мировой войны.

Бывало всякое, люди, первый раз попав под артобстрел или воздушный налет, бросали оружие, матчасть и разбегались. Удача, если командирам хватало воли, мужества и сил остановить солдат, не прибегая к крайнему средству[566].

Кто-то там, «набивая обручи на бочки», долго и пространно рассуждает про «преступный» сталинский режим. Тогда каждый режим «преступный».

Четырнадцатый год. Расцвет Российской империи, начало Великой Отечественной войны 1914 года. Саша ничего не путает. «Торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдёт с земли нашей», сказал государь Николай Второй подданным.

Кто-то под ожесточенным ружейным и артиллерийским огнем идет в убийственную лобовую атаку на германские позиции, выставив штыки и нервно докуривая папироску, а кто-то словно предваряет сорок первый.

В ноябре 1914 года солдаты 13-й Сибирской дивизии, внезапно попав под огонь немецких пулеметов, стали паникующей толпой. «Что же, братцы, нас на убой сюда привели? Так сдадимся в плен!» крикнула какая-то сволочь, заразив страхом людей. Почти целый батальон насадил на штыки белые платки[567].

И что? Неужели, вечный героический позор или борьба с режимом?

А спустя какое-то время появились в окопах лихие сибирские стрелки. Крепкие, как таежные кедры. Бороды на лицах, иконы поверх шинелей. Тяжелые на подъем люди, но безудержные и упрямые. Обязательно до штыка доходило в атаках.

Серые папахи клином врезались в густые ряды обезумевшего от страха врага. И в обороне сибиряки держались крепко, стреляя редко, с убийственным для солдат кайзера результатом.[568]

Кто они? Неужели другой, «правильный», российский народ?

«Так это турки, мы их всегда били!», орали в Селенгинском полку. Так привычно для русских солдат, оборонявших Севастополь от англичан и французов, выглядели наступающие ряды колониальных войск зуавов в красных шапках. Бесстрашные воины марокканских пустынь, не выдержав натиска, бежали от русских штыков до самой французской линии.

Товарищ Сталин долго страдал рефлексией, аж до лета сорок второго года. Надо было сразу учиться у врага! Нет, сразу по-брусиловски: «сзади иметь особо надежных людей и пулемёты, если что, заставить идти вперед даже слабодушных. Не останавливаться и перед поголовным расстрелом целых частей за попытку повернуть назад, или, что того хуже, удумать сдаться в плен»[569]

— Товарищ майор, а вы туда? — прервал его мысли Манин. Назначенный вместо Суворова начальником штаба сапер не робел, но не решался при людях называть комбата по имени.

— Да, вот командный пункт узла обороны выношу в пятый форт. Выгоню оттуда пехоту, и, как мы и планировали, пристреляем во время немецкой артподготовки пушки и пулеметы.

Вот почему Ненашев не протестовал против командиров с малиновыми петлицами. Пусть вспомнят высшее стрелковое образование.

Саша вышел из палатки и глубоко вздохнул, наблюдая суету вокруг. Минут пятнадцать безделья есть. Ожидаемая пауза.

— Кончай ночевать, мужики! Подъем! А ну, шевелитесь, славяне! Быстрее, на войну опаздываете.

— Какую, к черту, войну, — послышались сонные голоса.

— Настоящую, — без насмешки в голосе пояснил лейтенант, будивший красноармейцев, — боевая тревога. Досыпать будете в дотах, одевайтесь и бегом за мной.

Ненашев несколько раз поднимал бойцов с мертвого часа или ночью. Но команду «В ружье!» не орали. Взводный дергал сержантов, те бойцов, а потом все вместе с максимальной быстротой, нахлобучив, а то и просто схватив в охапку штаны и гимнастерку, дернув из пирамиды карабин и противогаз, неслись в доты.

Там окончательно одевались, застегивались и мотали портянки. По пути огня не зажигали, хватало синего света фонарика и крашеных известью досок, ребрами вкопанных в землю, указывающих маршрут.

Красноармеец с винтовкой в руках переминался с ноги на ногу. Тревожно как-то, все чаще звучат приглушенные расстоянием выстрелы со стороны города.