Следователь молча сунул Елизарову список на депортацию.

Хозяин кабинета разведчика не боялся. До марта сорок первого они работали вместе, пусть и в разных отделах. Но и теперь клиентов в его кабинет поставляют, в основном, пограничники.

В сохранившем старые связи областном управление НКГБ никогда не падали плановые показатели по числу ежемесячных разоблаченных шпионов и антисоветски настроенных перебежчиков в ту или другую сторону.

Елизаров ребятам из нового ведомства не завидовал.

Пограничный переход в Бресте – место обмена гражданами между СССР и Германией. Не раз, когда такие группы вели по мосту через Буг, кто-то начинал упираться и кричать – я враг Гитлера, зачем посылаете меня на смерть!

О, тогда лицо майора госбезопасности, присланного из Москвы и ответственного то ли за обмен, то ли за принудительную депортацию, превращалось в камень. Но при виде немецкого офицера в черной форме, человек моментально брал себя в руки. Со стороны, их взаимные приветствия выглядели очень сердечными. Но сколько водки потреблял столичный гость, надираясь вечером и обязательно в одиночку!..

«Спасая» осведомителей, капитан неспешно пробежал список кандидатов на обретение нового места жительства. Достал блокнот, дабы чего не напутать, и мягко, карандашиком, поставил точки рядом с фамилиями тех, кого пора изъять, и крестики – кто еще послужит разведке.

По сравнению с тремя прошедшими операциями, контингент спецпереселенцев небольшой. В большинстве – семьи ранее осужденного антисоветского элемента. Но его «кадры» в списки попадали постоянно. Хорошо, что местные ребята шли навстречу, не спеша резать курицу, постоянно несущую в показатели отчетности «золотые яйца».

Закончив дело, Михаил прислушался к допросу.

— Да ваша советская власть – хуже заразы. Да при капиталистах легче, чем у вас живется – хоть в суд можно подать, а здесь не на кого. Держитесь лишь благодаря вашей крепкой работе. Но лучше бы я в германской тюрьме сидел, чем в вашем Союзе жил.[201].

Рукусь невозмутимо писал протокол.

Бежал подследственный сначала к немцам, потом в СССР, где ему поверили и отправили работать в Донбасс.

Чего стонать? Да так здесь каждый живет, отдавая все силы строительству новой жизни. Ан, нет, яблоко от яблони недалеко падает. Захотел даже к фашистам, лишь бы вернуться обратно в свой капиталистический мирок. Выбивать надо такую дурь из мозгов резко и сразу!

Дать бы в морду предателю – везде, сука, ищет легкой жизни и выгоду. Не стоит мерять жизнь исключительно злотым или советским рублем. Строим мы справедливое общество, отвергая подлую буржуазную мораль. И препятствий на пути море. А эта шваль выбирает убеждения исходя из материального достатка.

Ничего, получит конкретный срок, а то и пулю, за клевету и ложь.

К обеду Елизаров все же добрался в Митки.

Осмотрев место, где расположился новый УРовский батальон, пограничник с удовлетворением отметил – капитан службу знает. Почти пустой лагерь оказался построенным по всем правилам и выгодным контрастом выделялся на фоне расположившихся рядом саперов. Но и они что-то переставляли, ориентируясь на более опытного соседа.

Ходил Михаил по лагерю не один, а в сопровождении младшего лейтенанта, сообщившему гостю, что личный состав под руководством командира батальона полностью убыл в Сахару на стрельбище.

Нет, не в Африку. Так называли, и называют сейчас, полигон в урочище Лисьи Дюны[202]. Пара бойцов у ворот лагеря, встав по стойке "смирно", поворотом головы провожал посетителя, пока капитан и дежурный не скрылись за палатками.

А вот спутника Михаила, старшего лейтенанта Акимова в расположение батальона не пустили.

Каждый взвод размещался в трех палатках. В каждой – от десяти до пятнадцати бойцов. Палатки одной роты занимали два ряда, образуя между собой широкую «улицу», посыпанную песком и укрепленную с боков вкопанными в землю досками.

Выступающие части деревянных «бордюров» сразу покрасили белой краской. Теперь и в темноте никто не заблудится.

Внутри палатки стояли нары. Одни из них, что побольше, располагались прямо напротив входа от одной боковой стенки до другой, а вторые, поменьше, слева от входа. Там отдельно храпели сержанты. На нарах лежат матрасы и подушки, а сверху одеяла.

Сейчас спальные места аккуратно заправлены, полы палаток свернуты, подняты вверх и привязаны к растяжкам. Городок в лучах солнца, как стоянка парусных судов. Но то не для красоты – для гигиены.

По числу занятых палаток Елизаров прикинул, что в новом батальоне бойцов мало. Зато лагерь охраняли два поста, на стенах старого форта.

Из сложенных из камней и мешков с землей укреплений торчали характерные раструбы пулеметов «ДП», один которых, задолго до подъезда к воротам, внимательно сопровождал двух всадников.

Перед центральной палаткой лагеря с намертво придавленными полами стоял часовой, который немедленно, при виде незнакомого человека, сразу выставил штык вперед и потребовал у сопровождающего пароль.

«Всем бы так!», девственная простота движений его не обманула. Он целый день лежал в снегу, выискивая брешь в охране лагеря, именно так же отменно несущих караульную службу, финских часовых.

Еще одной чертой пейзажа стала свежесколоченная деревянная вышка, из которой торчали рога артиллерийской стереотрубы, направленной в сторону немцев.

— По приказу капитана Ненашева ведем постоянное наблюдение за сопредельной стороной, — пояснил ему дежурный.

— И много увидели? — саркастически спросил Елизаров.

— Товарищ Корзинин, ? крикнул очень серьезный младший лейтенант.

У капитана Ненашева на период обучения кубики и треугольники в петлицах ничего не значили. А дисциплина соответствовала требованиям нового драконовского устава. Оторвавшись от окуляров, с вышки на них устало посмотрел усатый сержант.

— На той стороне уже начали?

Корзинин чуть скривился и кивнул.

— Поднимайтесь, товарищ капитан пограничных войск.

Елизаров, чуть поморщился, от скрытой иронии, но промолчал.

Оптика у УРовцев отличная, да и вышка поставлена удачно. На противоположном берегу, в полутора километрах от границы, немецкая конная батарея сейчас занимала позиции у подножия высоты.

С четырех гаубиц сдернули чехлы. Приводимые наводчиками в движение орудийные стволы быстро ползли вверх, ловя учебные цели на их, советской стороне[203].

— Другая батарея и на новом месте, ? мрачно вздохнул Корзинкин и начал что-то писать в журнал наблюдений. Михаил посмотрел на медаль «За отвагу» на груди сержанта. Мужик серьезный. Выше среднего роста, плечист, крепок, черные волосы под пилоткой взмокли от пота.

— Ну и жарища! А вы давно в батальоне?

— Второй день.

— И как вам здесь.

— Не хуже чем на Карельском перешейке, товарищ капитан, только боевыми патронами не стреляют, — орден и шрам, посетившего их разведчика Корзинкин оценил правильно. — Хороший комбат, если бы гоняли нас так в тридцать девятом, Новый год справляли бы в Выборге.

«Если бы…», пограничник покачал головой.

Елизаров хотел заглянуть в самую большую палатку, но ему отказали. Заранее проинструктированный младший лейтенант предложил человеку с удостоверением погранвойск НКВД осмотреть «полевой кабинет» комбата, если так интересно.

А ведь неплохо устроился капитан. Кровать с панцирной сеткой, матрас. Два стола. Один массивный, слегка ободранный, малинового сукна с лампой в зеленом абажуре с тяжелыми чугунными бюстиками Сталина и, почему-то, Дзержинского. Там же – исчерканная комбатом и вся забитая формулами книга «Теория стрельбы корабельной артиллерии»[204]. Так, при чем тут корабли?

Михаил хмыкнул – капитан явно любит комфорт, и доставлен антиквариат явно с какой-то разграбленной польской усадьбы[205]. Второй металлический стол загружен антикварной пишущей машинкой, пачками бумаг и копирки.