Из сдачи он забрал только банкноты, а монеты оставил официанту, опять подметил абверовец. Затем Максим начал опустошать стопочку малюсенькими порциями, цедя напиток по капле и катая их по языку.

Стоит насладиться великолепным послевкусием.

«Конференция» продолжалась еще минут тридцать, пока бутылка с коньяком не опустела. Майя, как автомат, неуклонно поддерживала уровень темноватой жидкости в бокале Эриха. А когда гауптман посоветовал ей дней на десять уехать из города, Максим поморщился и удрученно взглянул на барона Каттерфельда.

Все, пора добивать зануду.

— Я не понимаю, почему в Германии ты не нашел себе подругу. Надоело видеть каждый день девочек в форме? Почему? Здоровая, приятная и практичная одежда настоящей немки. А еще ее ценят на ваших партийных собраниях.

— Вас бы туда не пустили, — огрызнулся гауптман. Он пока не собирался сдаваться на местном конкурсе эрудитов, слова путались на языке.

— Конечно, я же беспартийный тип коварной наружности, — ухмыльнулся русский. — Зато полностью обнаженная спина не приглашает меня к забавам с хлыстом. Как там у вас писали, про особое еврейское изобретение, стилизованное под костюм городской блудницы.

— А что, действительно так? — у польки округлились глаза.

— Гауптман, скажите даме, чему в новой Германии учат добропорядочных немецких девушек. Как правильно чинить и штопать, экономно готовить и вести хозяйство. А какой прекрасный фильм «Обрезки – тоже ткань», настоящий шедевр германского кино.

— Фи, я так не согласна – наморщила нос Майя. Она еще помнила, как ездила в Берлин и на Хаусфогтайплац[347], где очень недорого покупала модные платья. — Вы, Эрих, говорили мне совсем другие вещи про новую Германию.

— Да, мы сейчас воюем! Есть некоторые сложности, но когда мы победим… — тут камрада, пытавшегося возмущенно привстать, немного занесло.

— То вновь закупим у французов дамские чулки и, наконец, перестанем штукатурить ноги немкам в коричневый цвет. Не удивительно, что вы ухаживаете за чужими девушками. Я вас понимаю, у меня бы тоже ничего не встало при виде медленно оплывающего макияжа на ногах. Но я знаю одно местечко в Берлине, где среди пирамид шампанского и горок осетровой икры можно неплохо встреть рассвет. Ох, какие приемы устраивает госпожа Магда Геббельс! Как красив ее доктор в рубашках из китайского шелка!

— Да вы лжете!

— Нет, я плевать хотел на ваши нелепые сложности. Воздайте Кесарю кесарево и Богу божье. Вас-то хотя бы учили правильно танцевать? Двигаться, а не царапать паркет саблей и шпорами на сапогах? Паспорт крови не исправит, плебейскую сущность не спрятать, будь человек хоть трижды немцем. Элита, вот что всегда управляет государством!

Панов оставался спокоен. Вот тебе, зараза, «классовый подход». Пусть сожмет кулаки в ярости.

Несмотря на декларируемое социальное равенство, всегда найдется группка людей, держащаяся особняком, подчеркивающая собственную элитарность не по заслугам, а по праву рождения. Отцы и деды получали титулы за пролитую кровь, дети – по наследству.

Когда-то нацисты клеймили ту гнойную опухоль на теле Германии…

Ну, а потом, после тридцать третьего года в рейхе появился новый высший класс из нуворишей, где плевать хотели на типовой идеал нордический красоты. Он для внесения позитива в массы и ничего не имеет общего с реальной политикой.

Да и хрен бы с верхушкой! Дети урожденной «нации господ» на полном серьезе играли в колонистов на «черноземных пространствах». Шел прием заявок на фазенды вместе с рабами. Так что, все правильно, тысячелетний рейх желал выродиться знакомым путем римской империи.

Впрочем, Майе его слова должны понравиться. Все в духе их национального спорта, где побеждает самый родовитый участник. Так и есть, приятно сидеть не просто с капитаном, а с кем-то из потомков русских дворян.

Она демонстративно выпила с ним на брудершафт и поцеловала очень страстно. И если Панов и был циником, знавшим, что абвер очень надеется организовать в СССР пятую колонну из таких людей, то его Ненашев чуть захмелел.

Гауптмана теперь можно было ставить впереди эшелона, под парами и с дымящейся трубой. Эх, дружок, не было у тебя штампа в паспорте. Был бы, все решилось проще: две, разбитые в кровь, «ряхи», общий пузырь и голоса, орущие дуэтом «Красавицу!». Но тут, вот какое дело, девушка Ненашеву нравилась все больше.

— Хватит! Вы будете в Берлине в день «Святого Никогда». Я не позволю порочить рейх! — гауптман, выговаривая по буквам слова, угрожающе встал, но покачнулся и схватился за стул.

Максим, не выдержал. Закрыл рот кулаком и мерзко захрюкал.

— А я предупреждал. Разбил все чашки в буфете! Ничего, сейчас придешь в чувство. Да не волнуйтесь вы так, барон, все пойдет согласно женевской конвенции, и даже лучше. Мы же друг с другом союзники, — подмигнул ему капитан.

Максим искренне наслаждался моментом, минут пятнадцать топя немца в раковине туалета, позволяя изредка всплыть под перископ.

— Вы его убьете! — за спиной раздался знакомый голос.

— Тут мелко, — не оборачиваясь, ответил пану Новицкому капитан.

Да, цирк наблюдал не один пограничник.

Собутыльник остался отдыхать на воздухе, под присмотром милиционера. Ненашев ломано объяснил, что его камраду очень захотелось в Ригу. Не хватало, чтобы «советского разведчика» обворовали.

Милиционер улыбнулся. Зощенко он любил. А еще понравилось, как немец почем зря костерит своего товарища. В бандитских романах писали бы проще: гауптман тупо икал, блевал с перепою на заботливо подложенное полотенце и, пользуясь данной уважительной причиной, еще больше ненавидел Россию.

Ненашев вернулся в зал и барон немедленно что-то сказал ему по-французски.

— Же не манс паси жур! — иронично нашелся капитан. «Шерше ля фам» сидела рядом за столиком и поощряющее улыбалась. Он тоже подарил ей улыбку, но знать еще и французский язык? Нет предела совершенству, но для Максима уж слишком.

— Я только что сказал, что вы циник, — улыбнулся остзеец.

— Ошибаетесь. Я расчетлив. Надо драться за достойное место в этом мире. Да, извините за грубость, но ваш приятель явно лишний на этом вокзале. Итак, зачем пожаловали, господин барон?

— Хорошо. Я понимаю, но у меня есть вопрос, — абверовец достал из кармана небольшую колоду фотографий и дал ее Ненашеву. «Ну-ну», — подумал Максим, глядя на столбик цифр из знакомых накладных. Неплохо работают.

— Еще стаканчик? — предложил капитан.

— Не вижу препятствий.

— Майя, прости, у тебя нет никаких дел, минут на пять? Мне надо сказать нашему гостю пару слов с глазу на глаз – попросил капитан, и, дождавшись, когда немного обиженная девушка ушла, продолжил.

— Ничего не могу сказать. Керосин – это не пиво, которое я когда-то пил в Хофбройхаусе, — тут он не врал.

Панов, посещая Мюнхен, любил посещать заведение, где стираются все классовые различия[348]. Даже вождь мирового пролетариата ценил это место, забывая о революции. Потом туда заглядывал и Алоизыч, еще не понимавший, насколько более очарователен вкус половичков. Все дело в тамошнем темном пиве.

Барон изумленно посмотрел на капитана, тот абсолютно не врал, описывая в деталях знакомую дорогу от вокзала до ратуши и поворот, который невозможно пропустить. Максим посмотрел на округлившиеся глаза немца.

— Да, я там когда-то жил, и хотел бы вернуться. Так что можно обойтись без шантажа.

— Ребенком?

— Тем же, кем и вы, переводчиком. Я еще застал там время, когда не было разницы между гражданином и подданным рейха.

Каттерфельд вновь посмотрел в лицо собеседника. Тот опять не блефовал. Это означало… нет, такого не может быть. Придется наводить справки в Берлине, но ответа можно и не получить. Парень демонстративно фальшивил, старательно исполняя чужую роль, причем специально, чтобы явно заметили.