Годом ранее. Ниневия.

Бывший вавилонский царь Нергал-Ушезиб сидел в деревянной клетке у городских ворот ассирийской столицы, охраняемый ленивым стражником. Мимо с утра до вечера шли люди, дивясь на эдакое чудо. Царь великого города сидел за решеткой, как дикий зверь, на потеху зевакам. Убивать и калечить было нельзя, на все остальное запрета не было. Поэтому целый день жестокие мальчишки тыкали палками заросшего и нечёсаного пленника, на теле которого истлевала роскошная некогда одежда. Клетка не открывалась никогда, а потому тяжелый смрад разносился вокруг, заставляя прохожих морщить носы. Царь Вавилона уже давно никого не стеснялся и справлял естественные надобности в угол, где куча росла, вываливаясь за пределы его обиталища. Периодически его забывали кормить, и тогда он, терзаемый голодом, вынужден был исполнять прихоти прохожих, кидающих ему за это куски лепешки.

— Эй, царь покажи жопу, — хохотал босоногий парнишка, размахивающий куском лепешки перед носом страдающего от голода пленника. И тогда бывший повелитель столицы мира поднимал грязное рубище, в котором с трудом угадывалась шитая золотом ткань, и показывал грязный тощий зад. Насмешник кинул лепешку, в которую бедолага, с каждым днем все больше теряющий разум, вцепился зубами. Стоящие вокруг крестьяне и купцы, впервые посетившие столицу Ассирии, со смехом обсуждали незавидную судьбу одного из могущественнейших некогда людей мира. А вот огромное полотнище, которое обтягивало башню на входе в город, вызывало суеверный ужас у входящих. Кожа сотен пленником была использована для того, чтобы устрашить врагов Великого царя. Тот ужас, что внушал Синаххериб окружающему миру медленно, но верно, превращался в чистую, незамутненную ненависть, которую не могли поколебать даже бесчисленные казни и расправы.

— Эй, великий царь, ну-ка попрыгай, — измученный налогами крестьянин показал вавилонянину спелое яблоко. Тот попрыгал и получив награду, механически съел его, смотря на клетчатый мир безучастными глазами. А крестьянин, подняв себе самооценку, побрел к домой, становясь по дороге тем же, кем и был до этого, то есть серым забитым ничтожеством.

Нергал-Ушезиб презирал себя за то, что сначала не смог погибнуть с оружием в руках, а потом, попав в клетку, не смог уморить себя голодом. Он сломался, и только надрывный кашель, и кровь, которую он периодически выплевывал, давали надежду на то, что его муки когда-нибудь закончатся. Редкие проблески разума, которые с каждым днем все реже посещали его, приводили царя в такой ужас, что он снова погружался в спасительное безумие.

Вот таким был мир, в котором Макс не вывалился неизвестно откуда прямо в безжизненную степь. И таким он будет еще десятки лет, пока не разорятся до конца ассирийские крестьяне, поставляющие для армии крепких и выносливых парней, и не возмутятся от немыслимых жестокостей цари всех окружающих племен. И зашатается Ассирийское царство от смут и войн на окраинах, и некому будет карать виновных, как раньше. И будет разрушен до основания великолепный город Ниневия, город львов, и никогда не поднимется вновь.

Вот так должно было случиться, но не случилось, потому что в мире появился странный беловолосый парень, изменивший ход событий.

Тридцать тысяч всадников несколькими огромными отрядами растянулись по дорогам провинции Аррапха. На коней сели все, кто мог натянуть лук, и много тех, кто его натянуть уже не мог. Жадность и желание умереть достойно, как подобает воину, толкали в последний поход людей, которые были уже почти стариками. Желание славы и добычи вели на войну мальчишек, у которых на юных щеках еще рос нежный пушок вместо бород, подобающим мужам. Тем не менее, это была страшная сила. Дымящиеся руины Фригии и погром Урарту, который осуществили киммерийцы, тому подтверждение. У каждого воина был лук с тремя колчанами стрел и копье, и у очень многих — длинные мечи из добытого на Кавказе железа. Страшное оружие, незнакомое здесь, приводило в ужас окрестные народы. Вид всадников, разрубленных до седла, лишал воли его товарищей, и обращал конницу врага в бегство. Страшной тучей проносились кочевники, оставляя за собой трупы и пепелища. Но не сегодня. Сегодня они ехали мимо мирных городов и деревень, с ужасом поглядывающих на бесконечную орду, протекающую рядом. Каждый всадник народа гамирр вел заводного коня, а у многих в седельных сумках лежали свернутые куртки из плотной воловьей кожи, обшитые металлическими пластинами. Бронзовые шлемы были редкостью, больше использовали плотные конические шапки из войлока, зрительно увеличивающие рост бойца. Ассирийская провинция Аррапха длинным языком вдавалась в мидянские земли, отделяя Манну от Эллипи. Маленькая горная страна, обескровленная нападениями ассирийцев и Элама, никакого сопротивления оказать не могла, но и добычи там почти не было, после стольких-то поражений. Так, молодежи дали поучиться. Надо же щенков на кровь натаскать. По сути, всего пути было меньше трех недель, и все чаще передовые разъезды киммерийцев видели всадников на холмах, которые при приближении к ним срывались с места и скакали на юг.

Пятеро разведчиков, ушедших на полдня вперед для поиска колодцев и хорошей травы для коней, сидели у костра, выставив охранение. Немудреные солдатские байки шли под взятого по дороге барана, которого освежевали и ели, слегка обжарив мясо на костре.

— А я ему по голове — хрясть! — брызгал слюной молоденький боец, — а бабу его там же и оприходовал. Гордость за первые в его жизни свершения перла из него фонтаном.

Сидевшие рядом старшие братья покровительственно улыбались в бороды. Ему в новинку еще, мальчишка совсем. Ну, ничего, пообвыкнет. Вдруг старшой напрягся. То ли посторонний запах, то ли лишний звук, не похожий на шорох травы, встревожили его. Но кони были спокойны, а они умели сторожить не хуже собаки. Но старшой все равно незаметным движением придвинул к себе копье, толкнув ногой соседа. Тот непонимающе обернулся, но поняв по глазам, что есть опасность, тоже положил руку на палицу. Взрослые воины были готовы, и только мальчишка разливался соловьем, рассказывая по третьему кругу о своих подвигах. Раздался глухой удар, и часовой, сидевший в отдалении, со всхлипом осел на землю, зажимая рукой стрелу в груди. Костер окружило два десятка бойцов в доспехе с натянутыми луками. Киммерийцы встали спиной к спине, собираясь дорого продать свою жизнь.

— Оружие на землю, — услышали они голос из темноты, говорящий на ломаном аккадском.

— Хрен тебе, — ответил старшой на том же языке.

Звякнули тетивы луков, и киммерийцы схватились за раненые ноги. Следом полетели сети, спеленавшие их, как младенцев. Незатейливые удары тупыми предметами по голове погрузили четверых кочевников в забытье.

Очнулись они в дороге, будучи связанными и под охраной всадников, явно персов. На привале им аккуратно вырезали стрелы, промыли чем-то щиплющим и плотно замотали. И все это без единого слова. Их кормили, поили, сажали на коней и везли дальше. Через пять дней они увидели огромный лагерь, путь в который шел через проход в скалах, коих в горной стране было видимо-невидимо. Многочисленные шатры и палатки занимали огромное поле, за которым расстилался путь в Элам. Лучники сидели у костров и проверяли стрелы. Пращники, которым проверять было нечего, дурачились и кидали камни в глиняный горшок, отвешивая проигравшему пинки. Всем явно было весело, и незатейливая игра втянула окружающих, которые делали ставки. Киммерийцы смотрели во все глаза, пытаясь охватить взглядом и запомнить всю картину целиком. Их подвели к самому большому шатру, без особых, впрочем, излишеств, и привязали к коротким столбам, вбитым в землю.

— Пытать будут, — обреченно думал старшой, — иначе зачем сюда тащили?

Мимо ходили воины, которые в поте лица таскали небольшие сундуки, явно не по размеру тяжелые. Киммерийцам делать было все равно нечего, и они с интересом смотрели на суету вокруг. Вдруг один воин споткнулся и опрокинул сундук. От удара тот раскрылся, и из него вывалились кожаные кошели, глухо звякнувшие при падении. Один кошель был раскрыт и из него веером высыпались золотые аншанские дарики, прекрасно известные всей Ойкумене.