— Спать в доспехах, караулы утроить. В каждом карауле — десятник. Каждую ночь на стенах два сотника по четыре часа, которые обходят караулы, не опуская задницу. Кто в карауле заснет или задумается, лично сброшу со стены. Вопросы?

Бородатые ветераны, командовавшие тысячами, понятливо мотнули головами, и пошли в предельно доступной форме доносить вводные сотникам. Никто не верил, что потеряв конницу, ассирийские военачальники отступят, подвергаясь опасности встретить врага на марше. Чушь. Будет штурм, и будет очень скоро.

Ожидания оправдались, и за час до рассвета, когда сон так сладок, ассирийская армия выползла из лагеря длинными змеями, которые поползли в сторону стен. Караульные на башнях заорали, как резаные, увидев мельтешение в темноте, и тысячи спавших вполглаза эламских лучников заняли свои места, и стали натягивать новую тетиву. Пращники запустили со стен гранаты, и те, забрызгав сухую траву, после залпа горящих стрел осветили волны солдат, которые вот-вот должны были докатиться до стен. Ассирийцы, поняв, что замечены, заорали, и бросились на приступ, подкатывая последнюю уцелевшую осадную башню и тараны. Ливнем стрел передние ряды выкосило, как траву, а щитоносцы, остановившись, дали возможность лучникам открыть огонь. Засвистели ответные стрелы, и на стенах Тарьяны появились раненые и убитые, которые тут же замещались новыми бойцами. Первый ряд с лестницами уже подбежал к стене шагов на тридцать, как огненная струя, прошедшая ленивой дугой, опалила волосы и лица десятка бойцов. Заорав от ужаса и безумной боли, те упали на землю, стараясь сбить пламя. Горящие густые бороды пылали, превращая лица в уродливую маску с вытекшими от безумного жара глазами. Их товарищи, заорав еще громче, поставили лестницы на стены и полезли, перехватывая поудобнее короткие мечи. Лестницы играючи отталкивали от стен длинными шестами, бойцов расстреливали сбоку из бойниц квадратных башен, а тараны поливали струями огня, заживо похоронив боевые расчеты под пылающей деревянной крышей. Если бы в Тарьяне сидело пять тысяч, то город был бы взят, так ожесточенно дрались лучшие солдаты того времени. Но в проклятом городе было тридцать тысяч эламских лучников, которые десятками поколений постигали свое ремесло. Три тысячи бойцов осталось под стенами, еще столько же было ранено и не могло биться, а потому, когда дважды прозвучал сигнал рога, ассирийцы отхлынули в лагерь, полностью растеряв боевой дух. Призрак поражения витал над войском, подтачивая его изнутри, и наутро Синаххериб, с яростью обреченного, погнал воинов делать насыпь и бить подземный ход, чтобы не дать трусливым мыслям завладеть душами воинов.

Наутро к лагерю подскакал перс на жеребце с лоснящимися боками и махнул ветками засуетившимся караульным.

— Послание для царя.

— Давай! — сказали ассирийцы.

Перс передал глиняную табличку и ускакал со скоростью ветра.

Великий царь четырех сторон света держал в руке кусок обожженной глины, на котором было написано:

«Один фарсанг на север. Приди и сразись со мной»

Тарьяна. Элам. На следующий день после описанных событий.

Хумбан-Ундаш смотрел на расположенный в тысяче шагов от стен лагерь ассирийцев, где было непривычно тихо. Да, все так же на валу стояли часовые, меняясь по часам, но тишина была странной. Даже на насыпи суетилось человек сто, не больше, и то как-то замедленно, с ленцой.

— Наверное, выспаться воинам дали после ночного боя, — усмехнулся ташлишу, — в лагере жратвы на пару дней, силенки-то на исходе.

Но ситуация не изменилась и на следующее утро, и тогда Хумбан-Ундаш забеспокоился по-настоящему.

— Быть не может, он сбежал, что ли? — И военачальник ударил в сердцах по кирпичной стене. В крепости была от силы сотня конных, и ее то и вывели из ворот, чтобы провести разведку. Ассирийцы загомонили, побросав все дела, и через пару минут из лагеря одна за одной стали выкатываться боевые колесницы, укомплектованные колесничим и лучником. Щитоносцев, что странно, на них не было. Завязался скоротечный бой, в котором три сотни колесниц разогнали сотню конных персов, которые были прижаты к стенам и расстреливались бешеной каруселью. Из ворот города повалили воины, которые стали выстраиваться в боевые порядки, потеряв на это четверть часа. Пока воины суетились, виртуозно управляющие конями знатнейшие воины Ассирии, прошли на расстоянии выстрела, и дали несколько залпов по бездоспешной эламской пехоте. Как только защитники крепости выстроились и начали отвечать, колесничие, издевательски помахав рукой, умчали на запад, поднимая тучи пыли.

Вскоре, отослав гонца к персидскому царю, Хумбан-Ундаш осматривал лагерь. Было брошено все, кроме оружия и еды, и абсолютно все было приведено в полную негодность или сожжено. В центре лагеря стоял изрезанный в лоскуты шатер великого царя, в котором стоял нетронутый стол. На столе лежала глиняная табличка с клинописной надписью:

— «Мы непременно сразимся, но тогда, когда моему величию это будет угодно», — прочитал ташлишу, — вот сволочь! Его там ждут, чтобы в правильном сражении расколотить, а он сбежал, как последний трус! Или не трус вовсе? Может, наоборот, храбрец, раз смог царской честью поступиться и воинов спасти?

Через час в шатре персидского царя Хумбан-Ундаш докладывал правителям о произошедшем конфузе. Царь, его брат и Пророк хмуро слушали, не перебивая.

— Величайшие, вчера ночью ассирийцы ушли. Отсюда до левого берега Тигра двадцать фарсангов, поэтому, я думаю, он уже на подходе к своим землям. Для них сделать два сдвоенных перехода подряд — не слишком большая проблема. Колесницы навряд ли пройдут такое расстояние, думаю, воины их бросят по дороге, обрежут упряжь, и домчат до основной армии верхами. Их там по двое и было, без щитоносцев бились.

— Не попался Синаххериб, — задумчиво сказал Пророк, — а мы рассчитывали, что он за свою честь до конца сражаться будет. Не стал, решил армию сохранить. Догонять будем?

— Не догоним. Он уже к вечеру через Тигр переправится и в крепостях засядет. Мы его год оттуда выковыривать будем, да еще при переправе воинов положим, — сказал Ахемен, вертя в руках табличку с ответом царя. Читать великий царь пока не научился.

— Он тут всю жизнь стоять не будет, — буркнул Камбис, — когда-нибудь да уйдет.

— Да и мы тут всю жизнь стоять не будем, брат, — раздраженно сказал царь, — у меня казна уже дно показала. Ты забыл, сколько воинов кормить надо?

— На север пойдем, брат, — сказал Пророк, — все левобережье Тигра заберем. Провинции Замуа и Аррапха киммерийцы себе оттяпали, а все, что южнее, включая Эллипи, мы возьмем. Соваться в Междуречье совсем не хочется. У Синаххериба больше сорока тысяч войска, да его сын из Вавилона еще столько же приведет. Из Ассирии тысяч двадцать воинов могут подойти. Мы там три четверти армии оставим, а потом на стены Вавилона снизу вверх любоваться будем. Я там был, брат, их приступом не взять. На кой демон такая победа, когда нас голыми руками взять можно будет. У нас под носом беззащитные провинции Дер, Гамбулу, Намр, Парсуа и Хархар. Ты понимаешь, что мы чуть не вдвое больше земель возьмем, чем у нас сейчас есть? И нам надо там свою власть укрепить. Гордыня- великий грех, брат.

Макс беззастенчиво пользовался наработками авторов древних священных текстов, ибо они тут еще и не родились даже, а потому претензий предъявить не могли. Военачальники задумались. С одной стороны, было бы почетно в правильном строю ассирийского царя разбить, да только кто потом их самих от урартов, скифов и мидян спасет, если своя армия полегла? Да и киммерийцы забудут про клятвы, и тоже на раздел ослабевшей страны придут.

— Не полезем мы туда. Ты прав, брат. Только воинов погубим. Мы из Тарьяны второй Адамдун сделаем, потому что первый нам уже ни к чему. Да, сатрап? — пристально посмотрел на Хумбан-Ундаша царь.

— Да, величайший, — склонил тот голову. — Сузы вас ждут. А в Адамдуне очень удобно караванам останавливаться, которые в Сузиану и Вавилонию идут. Уж больно место удачное, и вода есть.