Вокруг них стояла зловещая, гнетущая тишина. Все было так, как он видел в своих снах, вплоть до мелочей.

Эта тишина наступила в тот момент, когда они переступили границу зоны. Как сказал Головин, так было всегда в этом месте. Не было слышно ни птиц, ни зверей, ветер не шевелил заросли. Все как будто застыло, и это сильно действовало на нервы, хотя оба разведчика никогда раньше не жаловались на них. Здесь же, в полной тишине, они вдруг осознали, что не были готовы к такой ситуации. И хотя каждый из них старался не показать этого своему попутчику, на самом деле им было жутковато.

Пока ничего не происходило. К ним будто приглядывались, изучали, раздумывали: уничтожить или пропустить. Хотя нет, кое-что все-таки уже проявилось…

Едва только они вошли в зону, Шредер почувствовал, что кто-то копается в его мыслях. Тихо, осторожно, но настойчиво… Он поставил защиту. Копание исчезло, зато появилось давление. Кто-то упорно пытался обойти блок.

Шредер попытался определить, откуда исходит импульс, но у него ничего не вышло. Создавалось впечатление, что давление идет со всех сторон, и это настораживало. С таким явлением ему еще не приходилось сталкиваться. Казалось, вся окружающая обстановка присматривалась к нему. Правда, пока он не чувствовал враждебности в этом внимании, скорее, интерес к незваным гостям…

Головин не в первый раз был здесь, но так далеко ему еще не приходилось забираться. Поначалу все было, как всегда. Потом гнетущая тишина начала давить на уши. Ему все время казалось, что кто-то невидимый крадется за ним по пятам, и он ничего не мог с этим поделать. Это ощущение заставляло его вертеть головой по сторонам, выискивая этого невидимку. Хрустнувшая под ногой ветка отдавалась в ушах орудийным залпом, а сердце уходило куда-то в пятки, и противный, липкий пот страха сразу же покрывал все тело. Он прошел очень серьезную подготовку, обладал громадной выдержкой и самообладанием, но к такому не был готов…

Шредер же, напротив, был спокоен и сосредоточен. Казалось, его нисколько не волновала необычность ситуации, в которой они оказались. Головин покачал головой, удивляясь его невозмутимости, и взглянул на руку, на запястье которой были закреплены часы с компасом. Его глаза расширились от удивления, он постучал по приборам пальцем, поднес к уху, потом опять посмотрел на них и сказал:

— Господин майор, посмотрите, что это?!

Действительно, с приборами творилось что-то невообразимое. Стрелка компаса вращалась, как бешенная, а стрелки часов медленно, но хорошо заметно для глаза, двигались в обратном направлении.

— Тебя это удивляет? — поинтересовался Шредер, бросив мимолетный взгляд на его руку. — Здесь проявляется очень сильная аномалия, тебе-то это должно быть хорошо известно, раз ты уже бывал здесь раньше!

Головин покачал головой.

— Так далеко я никогда не забирался, да и приборов у меня тогда с собой не было.

Шредер усмехнулся.

— Теперь заберешься еще дальше, если будет на то воля божья. А часы с компасом спрячь, если они тебя смущают. Все равно по ним мы пока ориентироваться не будем.

— А куда ж мы тогда идем? Как будем ориентироваться? — поинтересовался Головин, чья роль ведущего сменилась ролью ведомого, едва только они переступили границу «гиблого места». — Здесь же нет никаких примет!

Действительно, в этом странном лесу не было тех природных признаков, по которым можно было сориентироваться на местности, так что определить направление движения не представлялось возможным.

— Куда глаза глядят… А насчет ориентирования можешь не беспокоиться. Если нам повезет, и мы выживем, я приведу нас обратно этим же путем.

В ответ на эти слова Шредера Головин лишь хмыкнул. Немцы научили его дисциплине, и он предпочитал не задавать лишних вопросов. Пусть этот странный майор, чем-то неуловимо отличающийся от тех немецких офицеров, которых ему приходилось видеть, ведет туда, куда считает нужным. В данном случае они были в одинаковом положении — оба были здесь впервые, и он уже не мог служить проводником немцу…

К вечеру, после многих часов продирания через заросли, они, наконец, достигли первой попавшейся на их пути поляны. Мягкая зеленая травка располагала к отдыху, они очень сильно устали, а в ушах стоял какой-то звон. Да и не мудрено, что после того, как им пришлось идти по диким местам, где никогда не ступала нога не только человека, но и зверья, они просто валились с ног от усталости! Пройти же им удалось не так уж и много…

Они скинули вещмешки, развязали их и достали консервы и хлеб, которые получили уже на этой стороне по подлинным аттестатам, выданным им в Германии. Их документы полностью соответствовали действующим на данный момент на этой территории документам, вплоть до секретных знаков, по которым контрразведка русских должна была отличить подделку от подлинника.

Расположившись на травке, они поужинали, после чего Шредер сказал:

— Будем дежурить попеременно: первую половину ночи я, вторую — ты.

Головин кивнул, хотя, как он знал из собственного опыта, труднее всего было не заснуть именно под утро. Шредер выбрал для себя более благоприятное время для дежурства.

— Надо быть особо внимательным. Кроме того, что здесь нас может ожидать неприятный сюрприз, по нашим следам еще идет погоня.

— А вы уверены, что они перебрались через болото? — поинтересовался Головин, собирая все следы вечернего пиршества в вещмешок.

Шредер как-то странно посмотрел на него, и тому вдруг стало почему-то не по себе.

— Уверен. Кто-то перевел их на эту сторону.

Что-то в голосе немца заставило Головина поверить, что тот действительно знает, как обстоят дела у преследователей.

— Лиза! — прошептал он. — Больше некому!

— Один хороший совет, — Шредер приблизил свое лицо вплотную к его лицу. — Никогда не доверяй женщинам! Ты ее пожалел, а она привела за нами погоню!

Сказать на это Головину было нечего: майор был прав. Именно эта девушка после встречи с ним на дороге привела за ними погоню. Она знала о тропе, поэтому у него не возникло даже сомнения в том, кто показал контрразведчикам путь к «гиблому месту». Осознание этого факта наполнило его сердце болью. Он не мог понять, почему вдруг так защемило в груди, ведь эта девушка давно уже ничего не значила для него (так, по крайней мере, он думал)…