– Очень хорошо! – кивнул Хэл.

– А это означает, конечно, – обеспокоенно продолжил Амид, – что, как только эта глыба окажется на месте, они не смогут войти, но мы не сможем выйти – за исключением тех, кто умеет лазать по горам и может спуститься по склону. Такие среди нас найдутся.

– Ваша уязвимость в том, что вас видно сверху, – сказал Хэл. – Я знаю, что кустарники, которые вы посадили на крышах зданий и прочий камуфляж скрывают все, сооруженное вами на этом уступе. Но если воспользоваться специальной аппаратурой, то со спутника – или даже с корабля – находящегося на орбите, можно, если постараться, увидеть передвигающихся людей. И даже если люди не будут появляться, эксперт, тщательно изучив фото уступа, сделанное в дневное время, найдет свидетельства, что это место обитаемо.

– Итак, ты утверждаешь, что в конечном счете нас обязательно найдут, – печально вздохнул Амид.

– Только если они станут специально этим заниматься. Пока никто не догадывается о вашем пребывании здесь, вы можете жить спокойно. Именно поэтому крайне важно сделать так, чтобы внизу они не нашли ничего, что навело бы их на такие мысли.

– Да, – согласился Амид. Глубокие морщины на его лбу сделались даже глубже, чем обычно. – Я знаю. Мы еще поговорим с Онет о том, что сообщил ей этот Элиан из Порфира. А тем временем я также попробую выяснить, не встречался ли кто-либо еще из членов Гильдии в последнее время с людьми из Порфира; и если они узнали что-нибудь ценное, я могу вызвать их для разговора с тобой. А ты ведь собирался идти в круге сегодня, не правда ли? Можешь этим заняться прямо сейчас. Ты не будешь возражать, если я прерву твою ходьбу до того, как ты сам решишь ее прекратить – если у меня возникнет надобность поговорить с тобой?

– Конечно, нет, – ответил Хэл. – Что бы ни занимало мои мысли, я всегда могу вернуться к этому в более позднее время.

– Хорошо.

Хэл вышел, прихватив посуду, оставшуюся от завтрака Амида. Это напомнило ему, что сам он сегодня еще ничего не ел. Когда он добрался до кухни ближайшей спальни, то обнаружил, что сейчас, в начале второй половины дня, она почти пуста. Он быстро поел и, выйдя оттуда, направился к кругу. В очереди к нему ждали только двое: худой высокий пожилой человек с темно-карими глазами, по имени Данс, и невысокая спортивного сложения молодая женщина с белокурыми волосами, которую звали Трекка.

– Тебя задержала твоя работа, Друг, – сказал Данс. – Трекка первая, но, может быть, ты хочешь войти в круг передо мной?

– И передо мной тоже, Друг, – предложила Трекка.

Хэл улыбнулся им.

– Нет, зачем же, – отказался Хэл. – Я пойду после Данса.

Однако, как оказалось, несколько человек уже собирались прекратить ходьбу. И не прошло и пяти минут, как Хэл и двое остальных ступили в круг. Хэл никак не мог отключиться от повседневных забот. Скорее всего, безотлагательность проблем, связанных с возможной облавой помешала ему сделать это; и он обнаружил, что мысленно возвратился к отрывку из трактата Клетуса Грейема по стратегии и тактике. И снова испытал неотвязное ощущение, что его содержание не исчерпывается теми строками, которые он мысленно прочитал на страницах книги.

Теперь, когда движение и голоса идущих высвободили его сознание, он нашел источник этого ощущения. Хэл снова был мальчиком, Доналом в большой библиотеке дома Гримов на Дорсае, стены которой сплошь закрывали книжные полки, на одной из них стояли большие коробки, заполненные старомодными печатными книгами в переплетах. И там находились рукописи трудов Клетуса. Как только Донал научился читать – а он это сделал настолько рано, что не мог вспомнить, когда – он поглощал все книги подряд.

Бывали дни, когда он настолько погружался в чтение, что его мог позвать к обеду кто-то, буквально стоящий рядом с ним, а он не слышал голоса. В то время он и прочел рукопись трактата Клетуса, написанную от руки на сероватой бумаге местного, дорсайского, изготовления. В ней имелись исправления и вставки, в частности в некоторых местах были вычеркнуты целые куски. Обычно Клетус не отмечал такие изъятия соответствующим примечанием, и Хэл часто пытался догадаться, почему его прапрадед решил их сделать. Но рядом с аккуратно вычеркнутым куском из раздела, посвященного изучению местности, сбоку стояло примечание: «может оказаться полезным лишь для меньшинства читателей».

Интересно, почему?

Эта, фраза, казалось, исключала Хэла из числа избранных. Что, если он принадлежал к числу тех, кто не поймет этот фрагмент? Хэл еще тогда внимательно перечитал вычеркнутый кусок и не нашел в нем ничего, что, казалось бы, могло оказаться полезным; но к сожалению, у него не было никакого способа на практике проверить эту информацию – пока он не вырос, не стал офицером и не столкнулся с необходимостью самому действовать на местности.

Он даже не спросил никого из старших о смысле этого куска, боясь, что их ответ подтвердит его опасение, что он, возможно, не принадлежит к тем, кому принесет пользу текст, который Клетус первоначально намеревался включить в свой труд.

Позже, когда он вырос – как Донал – и действительно стал офицером, этот кусок оказался настолько глубоко погребенным в его памяти, что он почти позабыл его; и, в любом случае, к тому времени он развил интуитивную логику, которая, как ему представлялось, во всем заменяла – и превосходила – то, что обещал этот фрагмент книги Клетуса.

Сам по себе отрывок был короток и достаточно понятен. И теперь, идя по кругу, Хэл оставил где-то далеко уступ и Гильдию Придела; и обнаружил, что одновременно стал – как раньше в случае с сэром Джоном Хоквудом – Клетусом, сидящим за своим столом и пишущим этот фрагмент, и кем-то другим, наблюдающим, как сидит и пишет худощавый человек неприметной наружности.

«После того как офицер, полностью изучит местность и поймет ее особенности, – гласил удаленный текст, – следует сосредоточиться на ней, представляя, как, по ней движутся вражеские войска. В конечном счете этот офицер обнаружит, что этот мысленный образ превратится из концепции в видение. Применительно к тому, о чем я пишу, имеется большое различие между этими двумя понятиями – как может засвидетельствовать любой великий живописец. Концепция – это трехмерное и, насколько возможно, полное воображаемое представление об объекте или сцене. Но она остается плодом создания породившего ее ума. И она, в некотором смысле, связана с этим умом, создавшим ее.

Но когда завершенная, мысленная картина обретает существование, она полностью отделяется от тою, кто ее задумывал. Живописец – а я говорю это, будучи сам неудавшимся художником – может, создав концепцию чего-либо, изобразить результат, по желанию видоизменяя или улучшая его. Но с завершением умственная картина приобретает собственную жизнь. Проигнорировать это – даже в ничтожной степени – означает уничтожить ее истинность. У художника нет никакого выбора – он должен нарисовать ее такой, какова она есть. То есть, возможно – более грандиозной или отличной от его первоначальной концепции. Я предположил бы, что то же самое явление имеет место для авторов художественной прозы, когда они говорят о том, что сюжет начинает сам управлять собой, высвободившись из-под воли автора. Таковы, например, ситуации, в которых, персонаж по сути отказывается от того, чтобы существовать, говорить или действовать согласно первоначальным намерениям автора, и настаивает на том, чтобы существовать, говорить или поступать как-то иначе.

Точно так же как художники и писатели приходят к созданию таких законченных мысленных картин и приучаются доверять им – вместо того, чтобы придерживаться своих первоначальных представлений, действительно умелый полевой командир должен научиться доверять своему тактическому или стратегическому видению, когда они стараются наилучшим способом развить свое представление о военной ситуации. В некотором смысле, формируя свое видение проблемы, человек в большей степени использует свои умственные и духовные способности; и потому видение всегда нечто большее, чем просто представление.