Но он знал, что не сделает этого. Его не покидало абсурдное чувство — луч света в темной пещере. Он вскрыл конверт и стал читать.

«Пейна!

Я решил жить.

Я раньше мало читал об Игле и мало слышал, и все это были сплетни. Но я слышал, что тут можно кое-что купить за деньги. У меня денег нет, но, я надеюсь, ты не откажешься уплатить главному тюремщику всего восемь золотых за ту небольшую услугу, о которой я прошу. Это две вещи. Если ты согласишься „подмазать“ Бесона, чтобы он их мне обеспечил, я больше никогда не побеспокою тебя.

Я понимаю, что ты не захочешь, помогая мне, портить свою репутацию, поэтому поручи это дело моему другу Бену. Я не говорил с ним после ареста, но знаю, что он по-прежнему верен мне. Я попросил бы его сразу, но у него нет денег. Поэтому я прошу тебя — ведь я совсем недавно оказал тебе услугу. Но если ты откажешься, я пойму.

Я не убивал моего отца.

Питер».

Пейна долго смотрел на это странное письмо. Его глаза перебегали с первой строчки на последнюю.

Я решил жить.

Я не убивал моего отца.

Его не удивляло, что юноша продолжает протестовать — многие преступники делали это годами, хотя их вина была неопровержимо доказана. Но такой решительности в оправданиях он еще не встречал. Такой… командной…

Да, именно это удивило Пейну в письме. Он знал, что истинного короля не меняют ни изгнание, ни тюрьма, ни даже казнь. И это было письмо истинного короля.

Я решил жить.

Пейна вздохнул. Через некоторое время он взял перо, пододвинул чернильницу и начал писать. Его письмо получилось еще короче, чем у Питера. За пять минут он написал его, присыпал песком и запечатал. Потом позвонил Арлену.

Тот появился, еще более сконфуженный.

«Бесон еще здесь?»

«Думаю, что да, мой господин», — ответил Арлен. На самом деле он знал, что Бесон здесь, потому что только что видел, как он ходит по кухне из угла в угол, зажав в руке, как дубину, обглоданную куриную ногу. Мясо он уже съел и теперь с леденящим душу хрустом, грыз кость.

Арлен так до конца и не поверил, что этот человек не тролль.

«Передай ему, — Пейна вручил ему письмо вместе с двумя золотыми. — Это ему за труды. Скажи — если будет ответ, пусть немедленно принесет его мне».

«Да, мой господин».

«Не болтай с ним долго», — похоже, Пейна шутил.

«Нет, мой господин».

Арлен вышел, все еще вспоминая хруст костей.

«Вот, — сказал Бесон утром, входя в камеру Питера. Теперь он был даже доволен. На два золотых можно было купить бочку меда, и половину ее он уже выпил этой ночью. — Сделали из меня какого-то чертова почтальона».

«Спасибо», — Питер взял конверт.

«Не хочешь его открыть?»

«Когда ты уйдешь».

Кулаки и Бесона сжались сами собой. Питер просто стоял и смотрел на него. Через минуту Бесон опустил руки.

«Чертов почтальон!» — повторил он и выскочил, хлопнув дверью. Щелкнул стальной замок, и с шумом закрылись три засова, каждый толщиной с руку Питера.

Когда звуки стихли, Питер прочитал письмо. В нем было всего три предложения:

«Я знаю об обычае, о котором ты пишешь. Согласен выделить нужную сумму. Но лишь после того, как ты объяснишь, что хочешь получить за эти деньги от нашего общего друга».

Питер улыбнулся. Удивительно осторожный человек, этот Пейна! Ему не придется ни в чем участвовать, посредником будет Бен, и все равно хочет знать все детали.

Он постучал в дверь и после коротких переговоров с Бесоном получил перо, чернила и бумагу. Тюремщик опять проворчал что-то про чертова почтальона, но предвкушал уже появление в кармане еще двух золотых.

«Если вы будете переписываться еще немного, я могу разбогатеть», — пробормотал он неизвестно кому, выходя в коридор.

Пейна открыл второе письмо Питера и сразу увидел, что на этот раз в нем не было никаких имен. Юноша учился быстро. Это хорошо.

«Может, ваше желание узнать о моих просьбах неуместно, но выбирать не приходится. Я в Вашей власти. Вот две вещи, которые я хочу купить за восемь золотых: 1. Я хочу получить кукольный домик моей матери. Я очень любил играть с ним в детстве и сохранил память об удивительных приключениях, связанных с ним. 2. Я хочу, чтобы к любой пище мне подавали салфетку — настоящую королевскую салфетку. Герб можно убрать.

Таковы мои просьбы».

Пейна перечитал письмо не один раз прежде чем бросить его в огонь. Похоже, испытания все же повлияли на рассудок Питера. Зачем ему кукольный домик? Пейна знал, что он еще хранится где-то в королевской кладовой. Можно, вполне можно дать его принцу… если предварительно удалить все острые предметы, ножики и все такое. Пейна помнил, как Питер любил этот домик в детстве, и помнил, как Флегг протестовал против этого. Роланд тогда еще не послушался Флегга… редкий случай.

И вот Питер вспомнил о кукольном домике.

Может, он не в своем уме?

Пейна так не считал.

Теперь салфетка… что ж, это можно понять. Питер всегда требовал, чтобы ему подавали салфетку. Даже когда ездил на охоту с отцом. Странно, что он не просил лучшей еды, как все прочие знатные узники, но на него это похоже.

Эти салфетки… тоже от матери, я уверен. Есть ли тут какая-нибудь связь? Салфетки и кукольный домик Саши. Что это значит?

Пейна не знал, но абсурдная надежда возникла опять. Флегг не хотел, чтобы Питер играл с домиком в детстве — и вот он возник опять.

И где-то глубоко, едва уловимо, таилась еще одна мысль. Если Питер все-таки не убивал отца, то кто мог это сделать? Конечно, тот, кому принадлежал сначала этот ужасный яд. Тот, кто лишился бы всего, если бы Питер пришел к власти. Тот, кто теперь, при Томасе, приобрел все.

Флегг.

Эта мысль ужасала. Она значила, что правосудие совершило ошибку. Что он судил Питера не на основании логики, которой всегда гордился, а на основании неприязни, возникшей, когда он увидел слезы принца. Мысль о том, что он вынес самый важный приговор в жизни, руководствуясь эмоциями, была невыносима.

Так почему бы не дать ему теперь этот домик?

Пейна написал короткую записку. Бесон получил еще два золотых и надеялся на дальнейшую переписку, но ее не последовало.

Питер получил то, о чем просил.

В детстве Бен Стаад был стройным голубоглазым мальчиком с вьющимися светлыми волосами. Девочки заглядывались на него, еще когда ему было девять лет.

«Скоро это кончится, — предрекал отец Бена. — Все Стаады в детстве были хороши. Он тоже, когда вырастет, потемнеет, станет щуриться на все вокруг и сделается обыкновенной свиньей в королевском свинарнике».

Но эти предсказания не сбылись. Бен стал первым Стаадом за несколько поколений, который в семнадцать остался таким же светловолосым, как был в семь, и мог за четыреста ярдов отличить ястреба от коршуна. И глаза его не щурились близоруко, а смотрели светло и ясно, и девочки заглядывались на него все так же.

Ему повезло… и это тоже отличало его от других Стаадов, на которых неудачи так и сыпались, по крайней мере, в последние триста лет. Семья Бена надеялась, что он вытащит ее из благородной бедности. В конце концов глаза его не помутнели и волосы не потемнели. И принц Питер — его лучший друг.

Но потом Питера обвинили в убийстве отца и посадили в Иглу быстрее, чем Стаады успели сообразить, что это значит. Эндрю, отец Бена, был на коронации Томаса и вернулся оттуда весь в синяках.

«Я уверен, что Питер невиновен, — сказал тем вечером Бен за ужином. — Отказываюсь верить, что…»

В следующий момент он лежал на полу, в ухе у него звенело, а отец возвышался над ним с капающим с усов гороховым супом. Лицо его было пурпурным. Младшая сестренка Бена, Эммалина, разревелась на своем детском стульчике.