Токе тоже напоили из узконосого медного чайника, и вовремя: в последний раз он пил перед тем, как покинуть корабль гайенов. Потом они долго сидели молча: рабам запретили разговаривать — от греха. У Токе жутко ломило плечи. Он завидовал хохлатым, руки которых хоть и были тоже связаны за спиной, но обычным узлом. Наконец появился Скавр, да не один! Его сопровождал седовласый дядечка, крепкий и мускулистый, несмотря на возраст, с твердым лицом, левая половина которого была обезображена шрамом от уха до подбородка. Дядечка тащил на цепи последнее приобретение Скавра: паренька немногим старше Токе, высокого и хорошо сложенного, явно не церруканца. Кожа его отличалась не тронутой солнцем белизной, волосы почему-то стояли дыбом и были разноцветными: светлыми у корней и ярко-вишневыми на концах. Но особенно поразили северянина мелкие металлические колечки, болтавшиеся в брови и нижней губе невероятного парня. Неужели это еще один, особенно жестокий, способ клеймить рабов? Поймав себя на том, что сидит с широко открытым ртом, Токе поспешил захлопнуть его: «Интересно, сколько же Скавр отвалил за такое чудо и откуда оно вылезло?»

От мясника не укрылась ни унылая физиономия бугая с лиловеющим отпечатком Каева сапога, ни коллекция похожих отпечатков на обнаженном торсе Кая. Скавр нахмурился:

— Что здесь произошло? — бросил он тому из воинов, который, вероятно, был оставлен старшим. На взгляд Токе, этот тип ничем не отличался от остальных — разве что неимоверно кустистыми бровями, которые срослись на переносице. Глаза воина забегали, он явно робел перед Скавром:

— Ничего страшного, сейджин. Два раба подрались, но мы их тут же разняли.

— Я же велел не спускать со Слепого глаз! Так где были ваши глаза, на базарных бабах? И как это связанные рабы умудрились у вас подраться?!

Под яростным напором Скавра бровастый даже отступил на шаг:

— Мы и не спускали глаз, сейджин, клянусь Ягуаром! Но все так быстро произошло… Только что они сидели, разговаривали, а тут этот… Слепой… как пнет большого по яйцам! И в лицо! Он ногами дерется, сволочь!

— Они что же, поспорили на что-то? — с любопытством спросил Скавр.

— Почему поспорили? — удивился бровастый. — Нет. Просто этот, — воин ткнул пальцем в направлении бугая, — Слепого женщиной обозвал…

Если бы при этих словах надсмотрщик не ухмыльнулся, возможно, он сохранил бы зубы. Но бровастый растянул губы в сальной ухмылке, и кулак Скавра, усиленный рядом толстых колец, разбил смеющийся рот:

— Это твой недосмотр! Они же еще не принесли присягу! Еще раз подобное случится — сам отправишься на арену! Этот раб, — Скавр кивнул на Кая, — в похожей ситуации уже убил человека, причем вооруженного. Ты понял?

Бровастый часто закивал, утирая рукавом окровавленный подбородок:

— Да, сейджин.

— Ты лично несешь за него ответственность! Доставишь всех в целости и сохранности в школу. С тобой пойдет Яра. Я поеду вперед.

— Будет сделано, сейджин. Коня господину Скавру! — кривясь от боли в разбитых губах, крикнул бровастый.

После отбытия мясника за старшего при рабах остался седой со шрамом — Яра. Токе не понял, было ли это его настоящее имя или прозвище: «яра» значило «шрам» по-церрукански. Надсмотрщики вытащили откуда-то длинную цепь, к которой с равными промежутками крепились металлические кольца. Как оказалось, это были ошейники, которые запирались на шеях рабов здоровым ключом, болтавшимся у пояса Яры. Их всех выстроили в линию и приковали к цепи, так что впереди оказались хохлатые, а замыкающими — Кай и парень с вишневыми волосами. Токе поместили в середине, между Арконом и Бекмесом.

Их вывели с Рыночной площади, и вскоре они оказались у ворот во внутренней стене. Тут тоже стояла стража, которая, однако, пропустила маленький отряд без вопросов: видимо, Скавра и его людей здесь хорошо знали. Довольно долго они шли по богатым кварталам. Улицы здесь были шире и все мощеные, что намного уменьшало количество носящейся в воздухе пыли. Дома — из белого камня, в несколько этажей. За их оградами часто виднелись зеленые макушки деревьев: там росли сады. Оттуда иногда доносилось пение проточной воды. Аркон шепнул Токе на ухо, что это были фонтаны, но Токе не понял, что это такое, пока не увидел фонтан сам.

Улица, по которой вели рабов, пересекалась с другой, образуя небольшую площадь. В центре ее стояло несколько странных деревьев, стволы которых были будто покрыты волосом, а огромные, похожие на зеленые веера листья росли только на самой макушке. Под деревьями прятался круглый бассейн, у края которого стоял мальчик из бронзы и, не стесняясь прохожих, пускал в него журчащую струйку. От бегущей воды приятно веяло прохладой, но Токе не переставал удивляться: мало того что люди сами на улице нужду справляют, так еще и статуи заставляют тем же заниматься! Странный все-таки народ, эти церруканцы…

Богатые кварталы понравились ему. Воздух был здесь свежее, и пахло лучше: под окнами многих домов росли цветущие кустарники и деревца, которые наполняли улицы красками и благоуханием. Признаться, Токе никогда не видел цветов таких огромных размеров и таких немыслимых оттенков, как здесь. Прохожих на этих улицах было не так много. Они собирались, в основном, у открытых лавок и различных заведений — питейных, едальных и еще бог весть каких. Северянину оставалось только гадать, что означала вывеска в виде пузатого кувшина с тянущейся из горлышка длинной трубкой и кольцом дыма над ней. При мысли о том, что мог предлагать подвальчик, над входом в который была намалевана полуобнаженная танцующая женщина, парень покраснел и отвел глаза: фу, срам-то какой!

Красиво и ярко одетые горожане не обращали внимания на проходящих мимо рабов и их стражей, разве что некоторые, морщась, переходили на другую сторону дороги. Но Токе на это не обижался: после дней гайенского плена пахло от него и товарищей вовсе не розами… Наконец, свернув на какую-то узкую улицу, рабы подошли к цели своего путешествия. В неприметной сплошной стене синела совершенно обычного вида дверь, без каких-либо узоров и надписей. Единственным опознавательным знаком была маленькая, не больше циркония, круглая эмблема над дверным проемом: воздевший крылья в танце серый журавль.

Яра подошел к деревянной створке и постучал. Изнутри открылось маленькое окошко, мгновение шрам вновь прибывшего изучали, и дверь распахнулась. Вход в школу гладиаторов — а это оказалась именно она — охраняли. По ту сторону калитки для стражей были устроены ниши в стенах арочного прохода, выходившего на просторный двор. Здесь вновь прибывших встретили яркий солнечный свет, шум многих голосов, звуки ударов дерева о дерево, плоти о плоть, металла о металл… Квадратную тренировочную площадку со всех сторон окружала колоннада, на которую выходили двери казарм. Узкая лестница вела на крытую галерею второго этажа, где тоже были часто нарезаны двери. Единственным выходом в город служила та неприметная калитка, через которую только что прошли Токе и его товарищи.

Двор был наполнен движением. Казалось, никто не обращал на них внимания. Около сотни человек занимались упражнениями со всевозможным оружием и без. Кто-то работал с разными, непривычного вида, снарядами, кто-то сражался в парах или группах. Часть гладиаторов была в одинаковых серых туниках («Не люблю серое!» — пробормотал, поминая гайенов, Аркон за спиной у Токе). Остальные носили кожаные доспехи. Всеми действиями бойцов руководили несколько человек более старшего возраста, чем-то неуловимо похожие на Яру. «Наверное, учителя», — подумал Токе. Впоследствии он узнал, что оказался прав. Все они были бывшими гладиаторами, за доблесть и выслугу лет освобожденными от игры и получившими право учить других.

Семерых новичков выстроили у края площадки, сняли ошейники с цепью и, к огромному облегчению Токе, срезали стягивающие запястья веревки. К этому времени его руки и плечи совершенно потеряли чувствительность, так что возвращавшаяся в них кровь причиняла мучительную боль. Судя по тому, как кривились его товарищи, растиравшие руки, им приходилось не лучше. Но облегчение рабов было недолгим. На только что освобожденные запястья надсмотрщики поспешили надеть наручники, крепкой цепью соединенные с парой кандалов для ног. Теперь и лодыжки у всех оказались скованы: ни побегаешь, ни размахнешься для удара.