Его последние слова поглотил донесшийся со двора удар гонга: обеденный перерыв закончился. Подумать только, прошло всего около четверти часа, а Токе казалось, будто перед его глазами промелькнула целая жизнь!

Кай поднялся с пола:

— Токе, оставайся с Элиасом, пока он не сможет сам идти. Глаз с него не спускай!

— А ты куда? — удивился Горец.

— Гонг слышал? Пойду, скажу Скавру, что у вас от бобов животы прихватило, сберегу вам шкуры.

— Погоди! — Токе заступил Каю дорогу и понизил голос, чтобы Тач не расслышал его слова. — Надо же что-то делать! Как-то ему помочь!

— Есть предложения? — поинтересовался Кай.

Парень открыл рот, чтобы что-то сказать, но только беспомощно развел руками.

— Тогда я пошел. Встретимся на плацу.

Токе не успел ничего возразить, как перед его носом уже захлопнулась дверь.

Вздохнув, Горец тяжело опустился на пол рядом с Элиасом. Тот, казалось, не замечал его присутствия. Токе обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, он испытывал симпатию и жалость к гор-над-четцу, с другой стороны — злился на него, хотя и знал, что это несправедливо. Просто вот теперь он приставлен к Тачу сиделкой, а Кай улизнул, так и не ответив на его вопросы. И это сойдет ему с рук, по крайней мере пока, потому что происшедшее возложило на Токе ответственность за судьбу Элиаса. Хотел Горец этого или нет, он знал: случись теперь что с Элиасом, даже без его, Токе, ведома и участия, он все равно будет считать себя виноватым. Если Кай действительно хотел на время отделаться от настырного товарища, он не мог бы найти способа лучше…

Стараясь скрыть раздражение, Токе спросил Тача, все еще сидевшего у стены, закрыв лицо руками:

— Ты как, Элиас, встать можешь?

Тач опустил руки и заморгал красными, но сухими глазами:

— Попробую.

Ухватившись за протянутую ему руку, он поднялся во весь рост, но тут же прислонился к стене:

— Голова кружится, — сказал он виновато, словно оправдываясь.

«Немудрено», — подумал Токе, представив еще недавно сливово-синее лицо Тача.

— Ты иди, Токе. А то тебе от Яры достанется.

— Я без тебя никуда не пойду. Посиди еще немного, пока головокружение не пройдет. Кстати, а откуда ты мое настоящее имя знаешь? — подозрительно покосился на гор-над-четца Горец.

— Так Слепой тебя назвал. Вы ведь друзья?

— Друзья?! — фыркнул Токе. — Было время, и я так думал… — Но, увидев непонимание пополам с удивлением в глазах Тача, он поспешил смягчить свой ответ: — Мы, скорее, товарищи по несчастью. К гайенам вместе в плен попали. Ну вроде как вы с Буюком. То есть…

Тень прежней боли прошла по лицу Элиаса, и Токе понял, что сравнение он выбрал, мягко говоря, не совсем удачное. Смутившись, он поспешил сменить тему и не нашел ничего лучше, как спросить:

— А девушка у тебя есть, Элиас? Я имею в виду там, в Гор-над-Чета?

— Нет, — Тач задумчиво покачал головой. Казалось, такой поворот разговора не удивил его. Про что бы еще спросить?

— А семья у тебя есть?

— В Гор-над-Чета родители остались, братья и сестра. Не знаю только, где они теперь. Когда синие захватили город, они бежали, хотели укрыться у родни на хуторе. Теперь, верно, все вернулись. Последнее, что я слышал, мятеж подавили, и Низрат вернул себе власть. Только для меня было уже поздно… А у тебя есть девушка?

Токе сцепил зубы: «Ну вот, умник, сам начал этот разговор».

— Была, — честно ответил он.

— Она… вышла за другого? — осторожно спросил Элиас.

— Нет. Умерла. — Он столько раз повторял про себя это слово, что теперь его звуки казались лишенными смысла. И все равно оно причиняло боль.

— Прости, я не знал…

— Откуда ты мог знать? Ничего, все нормально.

«Все нормально». Токе вдруг пришла в голову мысль, что между ним и Элиасом не такая уж большая разница. Если бы не клятва о мести, которая держала его в этом мире и придавала его существованию подобие смысла, Токе легко мог бы оказаться на месте гор-над-четца. Навряд ли он выбрал бы такой способ уйти из жизни, скорей предпочел бы быть зарезанным на арене, но какая, в сущности, разница?

— Знаешь, я не совсем правду сказал, — подал вдруг голос примолкший было Элиас. — Была одна девушка в Гор-над-Чета… Первый раз я увидел ее на лестнице в переулке Лудильщиков. Она спускалась мне навстречу и несла корзину, полную апельсинов. Она была… Если я скажу «красивая», это ничего не объяснит. Переулок был грязный и темный, высокие стены зданий заслоняли солнце, но оно будто запуталось в ее золотых волосах, сияло в ее взгляде. Сама этого не зная, она освещала все вокруг, и когда на меня упал отблеск ее сияния… Иногда мне кажется, что он еще и сейчас живет где-то глубоко внутри меня, только порой его трудно найти.

Она увидела меня и улыбнулась — не знаю, почему: наверное, на лице у меня было дурацкое выражение. Помню, я попытался улыбнуться в ответ. А девушка… Она споткнулась, и верхние апельсины выпали из полной корзины и покатились, прыгая, по лестнице, к моим ногам. Они скакали по замызганным ступеням, как солнечные зайчики. Это сияние было мягким и оранжевым, оно обнажало не убожество и грязь, а будто высвечивало сущность вещей, которая совершенна. Один апельсин подкатился прямо мне под ноги и остановился. Я подобрал его и подал девушке, которая спешила собрать рассыпавшийся повсюду свет. Она улыбнулась еще раз и поблагодарила меня… — Элиас замолчал, глаза его смотрели на Токе, не видя его: он был далеко, в освещенном апельсинами переулке Лудильщиков. Его бледное лицо стало почти красивым, на нем будто играл отблеск того давнего, неугасимого света. Но тут Тач вздрогнул и вернулся в настоящее. — Девушка пошла дальше со своими апельсинами. А я стоял и смотрел ей вслед, пока в переулке снова не стало темно.

— А что случилось потом? — спросил заинтригованный Токе, который не подозревал, что в молчаливом, тихом гор-над-четце скрывается поэт.

— Я пытался забыть девушку. Знал, что я ей не пара. Только ничего у меня не вышло: я только о ней и думал. Тогда я стал искать ее. Это было нелегко: Гор-над-Чета большой город, как Церрукан, может, больше. А я не знал о ней ничего, даже имени. Но я нашел ее.

— И что же? — подбодрил Токе Элиаса, видя, что тот снова готов замкнуться в молчании.

Тач открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент через закрытую дверь уборной донеслись какой-то шум, крики, топот бегущих ног… С чего бы такая суматоха? Токе переглянулся с Тачем, на лицо которого вернулось загнанное выражение. Но подозрительные звуки не становились ближе. Напротив, они удалялись, сосредотачиваясь на противоположной стороне двора, примерно там, где тренировались новобранцы. Токе охватило дурное предчувствие. Он уцепил Тача за руку и потянул за собой:

— Пошли! Мы выходим! Сейчас!

Тач не сопротивлялся, видимо поддавшись звучащему в голосе товарища беспокойству. Пошатываясь, он заковылял следом. После полутемной уборной солнечный свет ослепил Токе. Когда он немного проморгался, то убедился в оправданности своих опасений. На них с Тачем никто не обращал внимания. Новобранцы, ветераны и доктора сгрудились на плацу. Плотное шумящее кольцо образовалось вокруг чего-то, невидимого для стоящих на галерее. С сосущим чувством под ложечкой и Тачем на буксире парень устремился через плац.

Пришлось как следует поработать локтями, прежде чем ему удалось пропихаться через толпу, увлекая за собой гор-над-четца. Почему-то Токе не удивился, обнаружив, что причиной переполоха и центром всеобщего внимания был Кай. Он спокойно стоял в центре круга, опустив руки. У его ног лежало неподвижное тело, пропитывая кровью песок. Еще недавно оно было Буюком. Из живота торчала рукоять деревянного меча с квадратной гардой. Другой его обломок вошел глубоко в правый глаз рослого гор-над-четца. Буюк был мертвее мертвого.

Токе услышал, как за его спиной Элиас со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы; почувствовал, как напряглись мышцы худой руки, которую он все еще сжимал. Горец зло сплюнул в песок: «Что ни говори, изящное решение проблемы! И что теперь?» Словно в ответ на этот вопрос, толпа расступилась, пропуская Скавра с парой охранников в кильватере. Одного взгляда мяснику хватило, чтобы оценить ситуацию.