— К вечеру надо добраться.

Идти было трудно. Колючие ветви цеплялись за рюкзаки, царапали лицо и руки. Тропинка петляла то влево, то вправо, а иногда и совсем обрывалась, и им приходилось продираться сквозь густые заросли. Они часто останавливались, лежали, не снимая рюкзаков и даже не разговаривая. И чем выше поднимались, тем становилось тяжелее.

Наконец заросли поредели, а вскоре и совсем кончились. Но легче не стало: путь все чаще преграждали утесы и скалы, и взбираться приходилось по узеньким карнизам, прибегая к помощи крючьев и веревки.

У Игоря болели плечи: лямки рюкзака врезались в тело и гнули его к земле, сердце учащенно билось; он с трудом переставлял ноги. Батуров шел впереди. Было видно, что ему нелегко, но он шагал легче, тверже ставил свои большущие ноги и не гнул спину под тяжестью рюкзака. А когда они заколачивали крючья, гул стоял такой, будто работали многотонные прессы. Игорь выбивался из сил; Андрей же лишь громче пыхтел, да пот обильнее тек по его круглому лицу.

Неожиданно Батуров сел, снял рюкзак и вдруг рассмеялся:

— Ну не дураки мы с тобой, карабкаемся вверх, как вьючные ослы, когда есть более простой способ.

— Какой? — Игорь перевел дыхание, вытер лицо.

— Вот то-то и оно — какой. Гнать нас надо из испытателей за такое тугодумство. Не зря говорят: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. А мы надрываемся, в то время когда нас вертолет ждет и в рюкзаке передатчик пищит от возмущения за наше слабоумие.

— Не пищит, — возразил Игорь. — Он разбился при приземлении.

— Разбился? — недоверчиво переспросил Батуров. И после небольшой паузы резюмировал: — Все равно дураки. Скоросветов видел, где мы приземлились, и, несомненно, связался с КП и послал за нами вертолет.

— А я сомневаюсь.

— Ну, это в тебе твоя неприязнь к нему говорит. А вообще-то напрасно. Скоросветов, скажу тебе, мужик мудрый и практичный.

— Насчет первого — вопрос спорный, что касается практичности — точно. Только слишком она у него однобокая: практичность в достижении личных целей.

— Ну, знаешь, никто мимо своего рта не пронесет. В этом суть нашего бытия.

— Если суть только в этом, зачем ты пошел в испытатели? Шел бы в официанты — они получают больше.

— Э-э, — усмехнулся Батуров. — Официант не тот колер. Я люблю почет, уважение. — Он перевел разговор в шутку. Игорь не стал спорить, тоже заключил шутливо:

— В таком случае, у нас путь только один — вверх. Не забывай, мы сами напросились. — И Игорь поднялся с земли.

Едва солнце скрылось за горным хребтом, резко похолодало. Камни подернулись инеем и стали скользкими, как лед. Игорь и Андрей выбрали под нависшей скалой площадку, достали спиртовку, вскипятили чай. Ужинали молча. Молча забрались в спальные мешки. У Игоря гудели ноги, и руки так ослабли, что ими трудно было пошевелить; он чувствовал себя разбитым и обессиленным, в каком-то полусонном забытьи, а заснуть никак не мог: жесткое каменное ложе прощупывалось сквозь спальный мешок каждой клеточкой тела, давило выступами, впивалось камешками, и он ворочался с боку на бок, как принцесса на горошине, ругая себя за неприспособленность, изнеженность мягкими белоснежными постелями. Батуров храпел на все горы, а Игорь думал о Дине, о Любаше. Как они там? Дина ждет, волнуется. С полигона он не позвонил, рассчитывал сегодня быть дома… Вернется и сразу засядет за катапульту. Вот только бы отдохнуть. Чертовы камни, все бока болят…

Проснулся Игорь от толчка в спину.

— Может, хватит дрыхнуть? Думал, ты на станцию уже смотал, а ты как сурок на зимней спячке. — Голос Батурова был прежним, веселым и насмешливым, и Игорь обрадовался.

— Не мог я тебя одного здесь бросить. Все-таки друг.

— Нетрудно умереть за друга, трудно найти такого друга, за которого можно умереть, — грустно вздохнул Андрей.

— Вот именно.

Батуров помолчал.

— Вот из-за этого я и не укатил один вниз. Только скажи, что теперь делать будем?

Игорь откинул капюшон и понял, что Андрей имел в виду: небо заволокли черные тучи, ветер гудел как в аэродинамической трубе. Вдалеке сверкали молнии. Начиналась гроза.

— Будем ждать.

— Гениальное решение. Под этой скалой. Ни вниз теперь, ни вверх. И к нам — ни на самолете, ни на вертолете. Вот что значит принцип.

— А ты считаешь, без принципа лучше?

Батуров долго не отвечал.

— Вроде ты умный парень, а поступаешь иногда… Кому нужно твое донкихотство?

— Донкихотство? Объясни в таком случае, в чем заключаются обязанности испытателя.

— Во всяком случае, не в том, чтобы сломать себе шею здесь, в горах. Наше право рисковать там, в небе, а не здесь.

— А что прикажешь делать десантникам, которые выбросятся здесь через два дня? Тоже спускаться вниз и просить вертолет?

— Пусть над этим голову ломает командир.

— Не кажется тебе, что ты слишком преувеличиваешь свою роль?

— Отнюдь. Рисковать за лишнюю сотню — слишком дешевая плата. И в газетах о нас с тобой не напишут.

— О разведчиках мы тоже знаем мало. А их труд не безопаснее.

— Романтик, — усмехнулся Андрей. — Игра в соловьи-разбойники — до определенного возраста.

— Если ты считаешь, что перерос этот возраст, надо уходить из испытателей.

Они замолчали.

Гроза утихла после полудня. Но облака все еще клубились, цеплялись за острые гребни гор, рвались и обрушивались ливнями. Все вокруг стало скользким, зыбким, и продолжить путь они смогли лишь на следующее утро. Не прошли и часа, как вынуждены были остановиться около неширокой, но, казалось, бездонной трещины. На противоположном краю лежал громадный, полированный дождями и ветрами камень.

— Приехали, — вздохнул Андрей и опустился на землю.

Игорь снял рюкзак, достал веревочную лестницу.

— Хочешь шею сломать? — с издевкой спросил Андрей.

— Струсил?

— Я?.. По мне некому слезы лить. А вот по тебе…

Словно в подтверждение его слов где-то загрохотал обвал, и его эхо понеслось по ущелью.

Ясноград. 7 октября 1988 г.

Со многими людьми, причастными к работе Арефьева и просто знавших его, повстречался Гусаров. И много узнал интересного. Красиво, увлеченно жил человек. Жаль его. До слез жаль. Мало нынче таких: и испытательскому делу отдавался до самозабвения, и любил, как говорят, до донышка… Не удалось только повстречаться с его лучшим другом Андреем Батуровым. Почему тот уехал в академию Жуковского, бросив испытательскую работу? Такое впервые встречалось в практике Гусарова… И с Ведениным ладил, и в ведущих испытателях ходил — Батурову и Арефьеву доверялись самые ответственные задания. «Супер-Фортуна» напугала?.. Жаль, что Батурова нет. Придется побеседовать с его молодой женой, говорят, она журналистка, с острым аналитическим умом. Может, кое-что и знает…

Гусаров раскрыл блокнот, прочитал: «Таримова Виктория Владимировна». Телефон Батурова имелся в справочнике. Нашел и набрал номер.

— Слушаю, — ответил приятный женский голос.

— Здравствуйте, Виктория Владимировна. Беспокоит вас Гусаров Виктор Николаевич. Из Москвы, потому вы меня не знаете. Вот приехал по одному делу и очень хотел бы с вами повстречаться. Вы не смогли бы подойти в гостиницу, в номер семнадцать?

Трубка помолчала.

— Вы от Андрея?

— Нет, — не ожидал такого вопроса Гусаров. — Но мы знакомы с ним.

— Хорошо, я скоро подойду, — решительно ответила женщина и повесила трубку. А Гусаров заходил по комнате, обдумывая, как потоньше и поделикатнее повести разговор.

Таримова пришла минут через пятнадцать, высокая, элегантно одетая, красивая. Синие глаза внимательны, настороженны.

— Простите, что пришлось вас побеспокоить, — извинился Гусаров, отодвигая от стола кресло. — Присаживайтесь, пожалуйста. — И когда она села, несмело продолжил: — Вы, вероятно, в курсе случившегося здесь несчастья. Я председатель комиссии по расследованию происшествия.