— Почему же вы предложили в экспериментальный полет незавершенное изобретение? — спросил Гусаров.

— Скафандр вполне готов к эксплуатации, — не согласился капитан. — Клапан — незначительная доработка, которую можно довести потом. А если вы думаете… — вдруг догадался Алексеев, к чему клонит начальник службы безопасности полетов, — то… не может быть: за те доли секунды, которые пробыл Арефьев под водой, он не мог захлебнуться.

— Это только ваше мнение?

— Не только. Подполковник Скоросветов тоже так считает — на самолетах доработки ведутся годами…

Снова Скоросветов! Взять новый скафандр, несомненно, его идея.

— А какие у вас отношения со Скоросветовым?

— Самые дружеские и деловые. Он хорошо знает свое дело и помогает мне во всем.

— В чем именно?

— Материалом, точным выполнением заказов.

— А вы ему?

Алексеев покраснел, смущенно пожал плечами.

— Бывает, и я ему помогаю.

— Чем?

— Да так, по мелочам…

— И все-таки?

Алексееву очень не хотелось отвечать, но он понимал — вопрос задан не ради праздного любопытства, а врать он не умел. И он признался с запинкой: помогал начальнику материально-технического снабжения оборудовать личную автомашину противоугонной сигнализацией, сделал ему акваланг для подводной охоты…

Да, Скоросветов есть Скоросветов, без выгоды для себя ничего делать не станет.

Скафандр, вдыхательный клапан — это уже зацепка.

Но!.. Клиновидное сплющивание третьего поясничного позвонка так просто со счетов не сбросишь…

Ясноград — полигон. 10 октября 1988 г.

Навстречу неслись плотные пепельно-сизые облака. Двухместный реактивный истребитель, выделенный Веденину генералом Гайвороненко — погода по маршруту была сложная, а Веденин в облаках не летал, — шел на крейсерской скорости, но ему и этого было мало; он мысленно уже находился на берегу моря и вел беседу с Шубенко, с матросами. Таримова — умная, прозорливая женщина — подсказала ему правильный ход…

Может, начать с матросов? Нет, это может насторожить мичмана. А почему он, собственно, должен что-то скрывать, утаивать? Не захочет подводить товарищей, коллег, с которыми не один котелок ухи похлебал? Вряд ли. Судя по тому, как он оправдывался в прошлый раз, когда попался на рыбалке, уповая на приказ, личное благополучие ему дороже дружбы. Трусы, не раз подмечал Веденин, боятся всего и самой правды. И молчать или юлить Шубенко будет не из-за того, что чего-то не знает или недопонимает, а потому что побоится не угодить начальству. А слухи о «крушении Веденина», наверное, уже достигли полигона, а значит, и катера…

Наконец истребитель пробил облака, и яркое солнце хлестнуло слева по глазам, ослепив на миг Веденина.

Он невольно заслонился ладонью, а когда зрение адаптировалось, истребитель поднялся еще метров на сто, и взору Веденина представилась изумительная картина: внизу расстилалось бескрайнее облачное поле необычной белизны — точь-в-точь как блузка Таримовой.

Вспомнилась же она ему: чуть продолговатое лицо с утонченными чертами, пытливый взгляд умных синих глаз…

Почему она приняла такое активное участие в его судьбе? Интересует материал будущей книги?.. В таком случае, какая ей разница, кто прав, кто виноват?.. Приехала с Батуровым, осталась в гарнизоне… Высмеяла Измайлова и вчера вечером снова пошла к нему домой… Странная и непонятная женщина. На руке он ощутил ее длинное, нежное пожатие, словно она находилась с ним рядом. И ему захотелось встретиться с ней еще. Что бы там ни было, как бы ни сложилась судьба его катапульты, он желал успеха Таримовой — пусть книга получится и принесет ей успех…

Самолет минут пятнадцать шел над облаками, а потом снова окунулся в пепельно-сизую марь, и снова слева и справа заклубились возмущенные буруны, срываясь с крыльев, расплескиваясь в стороны голубыми струями.

На полигоне Веденина поджидала «Волга» — добрая душа Гайвороненко позаботился и об этом. Молоденький кареглазый солдат, четко козырнув, представился:

— Рядовой Соколов. Прибыл в ваше распоряжение.

Веденин поздоровался с ним за руку.

— Хорошо, рядовой Соколов. А знаете, куда меня везти?

— Так точно. На пристань, к мичману Шубенко.

— Верно. Тогда по коням. Сколько туда километров?

— Сто с гаком. А дорожка сегодня — не того, мокрая, на всю железку не нажмешь…

И все-таки «жал» он на всю: машина мчалась по извилистой асфальтированной дороге с приглушенным шипением, повизгивая на крутых поворотах, обгоняя попутные, не снижая скорости при встречных. Парень, видно, любил быструю езду: глаза его азартно поблескивали, а когда машина проскакивала между попутной и встречной, едва не зацепив их, он удовлетворенно улыбался.

— Тебя как зовут? — спросил Веденин.

— Валера, — ответил солдат.

— А давно ты, Валера, баранку крутишь?

— Пятый год, — с гордостью ответил солдат. — До армии три года на грузовике в колхозе вкалывал и вот в армии второй.

— А в аварии не довелось еще побывать?

— Не-е, — весело засмеялся солдат. — У нас, у шоферов, как и у летчиков, в аварию попадают либо те, кто не умеет ездить, либо лихачи. А хороший шофер в аварии не попадает.

«А у конструкторов? — невольно задал вопрос себе Веденин. — Тоже, как у летчиков, у хороших аварий не бывает?.. Неужто он плохой?..» Что-то снова он запаниковал. «А я считала вас более сильным», — вспомнились слова Таримовой. Она верит в него, как верила в свое время мать.

Дорога поднималась все выше в горы, облака здесь висели над самой землей и цепляли своими космами за колючие деревья с пожелтевшими и наполовину облетевшими листьями. Временами сыпал мелкий осенний дождь. Дорога, казалось, полита маслом, а Валера почти не сбавлял скорость. Хорошо еще, что попутных и встречных машин было мало, и Веденин молчал, давая полную волю шоферу. Его даже начало клонить в сон — хороший признак: значит, нервы пошли на успокоение, значит, появилась надежда оправдать себя и катапульту.

С чего же начать разговор с Шубенко? Прежде всего надо выяснить, как умирал Арефьев, говорил ли что-нибудь или хотя бы делал попытку; или умер, не приходя в сознание? Кое-что Веденину удалось уточнить: капельки воды, оказавшиеся в бронхах Арефьева, попали ему через вдыхательный клапан скафандра — при закрытом щитке, когда атмосферное давление обеспечивает дыхание, клапан открывается… Значит, Арефьев либо запутался в стропах парашюта, потому не открыл щиток, либо, как считает Петриченков, был уже без сознания…

Да, надо последние минуты жизни Арефьева восстановить до мельчайших подробностей. И разговор с Шубенко начать с того, когда он получил распоряжение следовать к месту приводнения, через сколько минут прибыл в намеченный квадрат, сколько потребовалось на спуск лодки и причаливание ее к пострадавшему, сколько ушло времени на подъем пострадавшего в лодку и доставку его на корабль. Если Шубенко почувствует, что его могут обвинить в медлительности, неоперативности, он выложит все…

Веденину в этот день (и не только в этот) явно не везло: катера Шубенко у причала не оказалось. Пока выясняли, где он, и начальник погранзаставы, по просьбе которого катер ушел в море, принимал меры по его возвращению, пошел третий час. После восемнадцати тридцати с полигона на свой аэродром могут не выпустить — надо сесть до наступления темноты, а туда добираться минимум часа два. Веденин нервничал. Чтобы как-то скоротать время, пригласил Валеру перекусить. Нашли невдалеке неказистое кафе, заказали сосиски, кофе. Есть Веденину не хотелось, несмотря на то, что утром он подзаправился только бутербродом с кофе. Зато Валера уплетал за обе щеки. Невысокого роста, плотный, с крепкими выступающими скулами, он чем-то походил на Батурова, такой же подвижный, энергичный, беззаботный.

— Нравится тебе твоя шоферская профессия? — поинтересовался Веденин.

— А чо, клевая профессия, — засмеялся Валера. — На гражданке — калымная. Крути знай себе баранку. Летчиком, конечно, выгоднее. Или, скажем, испытателем. И интереснее. Дак за интерес, может, жизнью надо платить. Вот у нас неделю назад кокнулся один, и поминай как звали.