Они переписывались. Письма ее были теплыми, душевными. Дважды, улетая с полигона, он делал круг, чтобы встретиться с ней. Но дальше поцелуя любовь его не продвигалась. Только в конце этого лета он уговорил ее поехать с ним на юг, и она покорилась. Но удалось ли ему покорить сердце? Физическая близость, давно он понял, это еще не любовь. А она ничего определенного не обещала даже тогда, когда дала согласие поехать с ним в Ясноград.

Почему? Только потому, что узнала о его пристрастии к выпивке, боится, что он не совладает с собой? Совладал же он все три недели, пока были на юге! Плюс две в Яснограде. А положительного ответа так и не дождался.

А может, зря он затеял с женитьбой? Чем Вита лучше Ольги и Антонины? Пусть красивее, интеллигентнее, умнее. А что у нее на душе?..

Как говорится: куда не кинь — всюду клин: не очень-то она скучает по нему: скоро месяц сравняется, как уехал из Яснограда, а она не только не собирается к нему ехать, как он рассчитывал, реже письма писать стала. А вчера и позавчера он пытался дозвониться до нее, не вышло. То ли в библиотеке, то ли еще где.

И обида так сдавила горло, что он еле проглотил комком застрявший воздух. Сегодня он преднамеренно не стал звонить, чтобы не травить душу. И за конспектом не усидел, нашел причину — поужинать в ресторане. Переоделся в цивильное и вот топает по улице Горького, злой и полупромокший, разбрызгивая жидкий снег. Он еще боролся с собой, опасаясь, что может не сдержаться, не ограничиться только ужином. Сознание удерживало: дал слово Вите, Веденину и себе, и неужели ты такой размазня, что не в состоянии взять себя в руки; ты — испытатель, тебе покорялись новейшие системы парашютов, катапульт, тебе покорялось небо, а ты раскис, обиделся, что к тебе не едут. И разве ты ранее не пришел к выводу, что женщины различаются только внешностью, характерами, а суть во всех одна — иждивенчество; мужчин они любят тех, кто щедрее, кто позволяет им делать все, что захочется… Антонина выгребала деньги до копейки, Ольга тоже любила подарки…

Будь они прокляты, эти хищницы, и лучше о них не вспоминать…

Он намеревался поужинать в первом попавшемся ресторане, теперь передумал: он заслуживает большего к себе уважения. Остановил такси и скомандовал: «В „Прагу“».

Москва. 13 октября 1988 г.

Военный совет заседал в кабинете первого заместителя Главнокомандующего ВВС — Главком был в отпуске. За длинным столом разместились генералы, начальники служб, генеральные и главные конструкторы разных КБ, руководящий состав научно-исследовательских институтов, полковники, члены комиссии по расследованию происшествия. Представительные люди солидного возраста. И лишь один он, Веденин, подполковник, тридцати двух лет от роду… Все знакомые и незнакомые поглядывают на него как на белую ворону, непонятно как оказавшуюся здесь…

На стенах все те же схемы и фотографии: полет самолета-лаборатории, катапультирование Арефьева, разные этапы снижения, приводнения. Рентгеновский снимок позвоночника… Нет, появились и новые снимки: испытатель в кресле после отстрела. Не новые, старые, еще с прежнего испытания, когда Арефьева вращало.

Веденин с нетерпением и страхом ожидал начала военного совета — на таком представительном форуме он присутствовал впервые. Обстановка, судя по сердитым лицам первого заместителя Главкома и члена военного совета — начальника политуправления ВВС, складывалась не в его пользу — незнакомые генералы посматривают в его сторону осуждающе, а знакомые стараются не встречаться взглядами. Да и понятно: такого ЧП в авиации давно не было. Коржов сидел рядом с главным инженером ВВС и что-то горячо ему доказывал, кивая то на фотографии на стене, то на Петриченкова. Отстаивает Веденина или…

Первый заместитель Главнокомандующего, тучный, с суровым лицом генерал-полковник, поднялся, и голоса, шушуканья смолкли.

— Товарищи, — начал он глухо, окидывая присутствующих ищущим взглядом. Остановился на Веденине, — как вы уже знаете, неделю назад у нас произошло серьезное, тяжелое летное происшествие: при испытании новой катапульты погиб инженер-испытатель капитан Арефьев. Мы провели тщательное расследование и выяснили причину аварии. Сейчас старший инспектор безопасности полетов, председатель комиссии по расследованию генерал Гусаров доложит вам о результатах расследования. Прошу всех руководителей КБ и НИИ внимательно и всесторонне изучить это происшествие и сделать для себя соответствующие выводы. Понимаю, время сейчас такое, что медлить нельзя, но и спешка обходится нам слишком дорого. И материально и морально. Потому предупреждаю: за ошибки, за упущения, за халатность и безответственность будем строго наказывать, невзирая на авторитет и прежние заслуги…

Вот он уже и вывод: спешка, некачественная подготовка. Нелегко придется тебе, товарищ Веденин, начальство не любит менять свои убеждения. А надо, чтобы оно изменило, иначе не быть тебе больше ни конструктором, ни летчиком…

Гусаров шел к трибуне неторопливо, легко и уверенно, чуть приподняв красивую голову; в каждом его движении чувствовались твердость и непоколебимость своего мнения. Веденину уже приходилось слышать доклады Гусарова, и всякий раз он восторгался его ясной логикой, убедительностью аргументов, против которых не находилось не только опровержений, но и возражений, Теперь же эти ясность и убедительность пугали Веденина: сам Гусаров, похоже, расследованием не занимался, передоверив все своему помощнику, полковнику Петриченкову, человеку малоопытному и, как показалось Веденину, самоуверенному, строившему версию на старых фактах, на показаниях таких необъективных людей, как Скоросветов и Измайлов, — видимо, для этой цели он и вытребовал их на военный совет.

Почему так поступил Гусаров? К Веденину он относился уважительно и катапульту его поддерживал на всех этапах, отстаивал внедрение на все типы самолетов. Неужели и здесь неблаговидную роль сыграл Скоросветов? Вполне. Шанс отомстить своему бывшему начальнику, по чьему настоянию его понизили в должности, он не упустит.

Веденин посмотрел в сторону, где сидели начальник материально-технического снабжения и врач. Подполковник и капитан пристально наблюдали за поднимающимся на трибуну Гусаровым, и в их глазах, показалось Веденину, больше страха, чем присущего подобострастия, которым только что одаривали Петриченкова. Значит, есть что-то, чего они боятся.

Гусаров поднялся на трибуну, достал из внутреннего кармана мундира блокнот, в руках у него никаких официальных бумаг не было — что еще более настораживало, — обвел зал неторопливым, сочувственным взглядом.

— Товарищи конструкторы и изобретатели, товарищи генералы и офицеры, — заговорил он не категорично твердым чеканным словом, как бывало раньше, а мягко и проникновенно. — Разрешите мне сегодня нарушить наше принятое правило: не зачитывать протокол расследования происшествия, а просто доложить о нем, рассказать все по порядку, как и от чего мы потеряли замечательного офицера, отца двух детей, лучшего испытателя центра. Почему я хочу отойти от правил? — Гусаров сделал паузу, еще более интригуя слушателей, которые и без того сидели затаив дыхание, а Веденин, забыв об остальных, весь подался вперед, заслонив собою рядом сидящего генерала, и тот вынужден был похлопать его по плечу. — Во-первых, потому что доклад должен был делать мой помощник полковник Петриченков, но он внезапно заболел. Во-вторых, считаю, что прямое общение доверительнее, чем через бумагу. Согласны? — Присутствующие заулыбались, по ряду прокатился оживленный шумок. — Кто из нас не помнит простую истину: в авиации мелочей нет? Все помним. А к нашему большому сожалению, летные происшествия чаще всего происходят именно из-за мелочей: кто-то что-то недосмотрел, кто-то что-то недоделал, кто-то что-то проморгал, а бывает, и кто-то в чем-то словчил. — Гусаров перевел дыхание и продолжил набравшим силу и твердость голосом: — Когда мы узнали о происшествии и ознакомились с документами, причина показалась нам настолько ясной, что не требовалось вроде бы никаких экспертиз, кроме медицинской. Посудите сами: катапульта при рождении имела характерный дефект — вращение до десяти радиан, о чем засвидетельствовано в заключении испытателем Арефьевым. Накануне товарищ Арефьев находился в госпитале с диагнозом — остеохондроз. Что это за болезнь, многие из вас знают, потому вполне можно было допустить, что испытатель потерял сознание от перегрузки. Медицинское заключение подтвердило наше предположение. — Гусаров развернул блокнот и прочитал: — «Вследствие продольного сжатия и радиального скручивания на третьем поясничном позвонке обнаружено клиновидное сплющивание; в легких пострадавшего обнаружено незначительное количество морской воды, что дает основание полагать о его шоковом состоянии при приводнении». — Гусаров распрямился, окинул зал взглядом чуть прищуренных, таящих загадку глаз. Остановился на Веденине, будто бы спрашивая: «Чем ты, молодой Гефест, можешь опровергнуть этот вывод?» Веденин рванулся, намереваясь встать, и если не опрокинуть, то, во всяком случае, поколебать утверждения «непогрешимого» Рентгена своими не менее вескими и убедительными фактами и доводами.