Анхесенпаатон проснулась так же быстро, как и заснула. В ночи слышалось тяжелое ровное дыхание кормилицы, спящей в ногах, возле ложа. Царевна сначала уселась на постели, потом встала и босиком направилась в большой зал. Дверь на террасу оказалась, против обыкновения, открытой. Анхесенпаатон выглянула наружу. Над перилами склонился чей-то силуэт. Это была Меритатон, обнаженная, как и Анхесенпаатон. Вечером парики снимали, их хранили на специальных подставках. Анхесенпаатон подошла к сестре.

— Шла бы ты спать. Завтра будет тяжелый день.

— Вот поэтому я и не могу заснуть, — ответила девушка, окинув взглядом чистое звездное небо и реку, в которой отражались мириады звезд и фонари на лодках у берега.

— Ну что ты переживаешь? Ведь новой царицей придется стать мне!

— Это тебе не из-за чего переживать! — заявила Анхесенпаатон.

Тяжелый горький аромат лимона, смешанный с запахом речной воды, достиг террасы. Лягушки, как и всегда, устроили беспрерывный веселый концерт.

Меритатон ответила не сразу.

— Ты все еще не понимаешь! — прошептала она. — Теперь, когда наш отец умер, служители Амона приложат все силы, чтобы уничтожить культ Атона, основанный Эхнатоном. А так как это и наш бог, нам всем грозит опасность.

— Опасность?

— Смертельная опасность, сестра.

Анхесенпаатон вздрогнула.

— Жрецы! — воскликнула она. — Они могут нас убить?

— Тише. Здесь, в городе нашего отца, мы в безопасности. Но мы не свободны. Мы пленники. Возможно, новый царь должен будет обосноваться в Фивах. А нам там совсем не рады. Это по меньшей мере.

— А как же армия? Главнокомандующий Хоремхеб?

Это был единственный человек не из придворных, имя которого она знала. Хоремхеб был ее дядей, мужем сестры Нефертити. А еще Анхесенпаатон слышала, как кормилица рассказывала о его подвигах.

Меритатон пожала плечами.

— Этот старый хрыч? Жрецам Амона достаточно будет убедить его в том, что он станет фараоном, и армия тут же перейдет на их сторону.

После этих тревожных слов наступила тишина. Анхесенпаатон задумалась о грозящей им опасности, а затем спросила:

— Кто будет царем после отца?

— Не знаю. По праву наследования это должен быть его брат и наш дядя Сменхкара.

В памяти Анхесенпаатон возник образ молодого улыбающегося человека со слегка раскосыми глазами, с которым любил уединяться в своей царской резиденции, расположенной на другом берегу Великой Реки, умерший фараон. Сменхкара был одновременно и братом царя, и соправителем. Одно было известно точно: Нефертити его не любила. Она никогда не позволяла себе злословить в его адрес, но истинные чувства были написаны у нее на лице.

— Он очень мил, этот юноша, — мечтательно проговорила царевна.

— Так же думал твой отец, — загадочно произнесла Меритатон.

— А почему кормилицы шепчутся по углам?

— Это все равно что комары зудят. Пусть себе шепчутся. А теперь иди спать. Ты же знаешь — будет тяжелый день.

— А что говорит наша мать? — уходя с террасы, спросила Анхесенпаатон.

Меритатон снова пожала плечами.

— Мужчины. Женщины. Не знаю. Он жил со Сменхкарой.

Сплошные загадки. Анхесенпаатон замерла на мгновение — маленькая хрупкая фигурка, словно стебелек травы под ночным ветерком. А потом ушла в свою спальню.

Звезды мерцали, словно тысячи глаз. Но еще никому не удалось понять эти взгляды.

В это же самое время в Зале для приемов, который находился на другой стороне улицы, совсем рядом с Царским домом (даже жирный гусь мог преодолеть влет такое расстояние), шесть представителей делегации жрецов из Фив беседовали за кружкой пива. От десяти лампад исходил золотистый свет. Шесть человек сидели на коленях вокруг стола, накрытого к ужину, а шестеро слуг выстроились вдоль стены.

Тихо, капля за каплей, сочилась вода из бронзовой клепсидры, отмеряя уходящее время. Среди собравшихся были Хумос, верховный жрец культа Амон-Ра в Фивах, Карнаке, Луксоре и других провинциях, самый влиятельный жрец в долине Нила, и Нефертеп — верховный жрец культа Пта в Мемфисе. Они были представителями двух некогда самых влиятельных культов в царстве, утративших свою значимость в угоду единому богу Атону. Остальные четверо были их доверенными лицами.

Еще человек десять жрецов явились в Ахетатон якобы для того, чтобы выразить соболезнование семье умершего царя. В действительности они хотели разузнать, что творится в царстве после смерти их врага. Все эти люди остановились в Павильоне для посетителей и сейчас спали.

Чтобы дворцовые слуги не шпионили за ними, Хумос и Нефертеп взяли с собой своих слуг. Уверенные в том, что они одни и могут спокойно поговорить, жрецы оставили входную дверь приоткрытой, чтобы прохладный ночной воздух проникал в зал.

Они даже и не подозревали, что рядом, в маленькой каморке кто-то может прислушиваться к их разговору. Комната, имевшая четыре локтя в длину и столько же в ширину, служила для хранения белья и скатертей. Пасар, десятилетний сын смотрителя резиденции, превратил комнату в свое тайное убежище и частенько прятался от жары в пропахшей ладаном, прохладной комнатке. Это был тоненький, как тростник, и незаметный, словно ночная бабочка, мальчик. Никто не слышал, как он вошел через ведущую в сады дверь.

— Итак, отступник наконец покинул этот мир, — произнес Хумос, крупный коренастый мужчина с плоским грубым лицом. Время от времени он бросал сумрачный взгляд из-под черных как смоль бровей. — Дело за нами.

— Тридцать семь лет… Он был еще очень молод, — заметил жрец из свиты Нефертепа.

— Говорят, сердце остановилось, — добавил его соратник, главный писарь храма Амона в Фивах.

— Это Амон оставил его без своей защиты, — съязвил Хумос.

— Боги отвернулись от всего этого рода, — в свою очередь заявил один из жрецов.

— Как бы там ни было, сейчас самое время изменить ситуацию в лучшую для нас сторону, — сказал Хумос, облизывая губы после очередного глотка пива.

— Да, тут есть над чем поразмыслить, — заметил Нефертеп и поставил свой обтянутый тисненой кожей кубок на стол.

До этого момента он не принимал участия в разговоре. Нефертеп был полной противоположностью своему собеседнику: тучный, с по-детски улыбчивым лицом, совсем не соответствующим его статусу. Пальцы на его ногах напоминали финики. Могущественный жрец пил дворцовое пиво, смешно причмокивая губами.

Остальные четверо жрецов хранили молчание.

— Возможный преемник — это Сменхкара, — сказал Нефертеп.

— Жалкий воробей, — откликнулся Хумос.

— Этот жалкий воробей возьмет в жены старшую царскую дочь — Меритатон.

— Только если мы этого захотим.

После такого угрожающего заявления наступила тишина. Все жрецы обменялись быстрыми взглядами.

— А мы разве этого не хотим? — спросил Нефертеп.

— Это зависит от того, как будет настроен регент по отношению к нам. Он и умерший фараон были близки, я бы даже сказал, слишком близки. Ему будет тяжело во всеуслышание отказаться от идеалов Эхнатона. Сначала здесь, в Ахетатоне, а потом перед всем царством, начиная с Фив.

— Если Сменхкара пожелает жениться на Меритатон, Панезию. Первому служителю Атона, останется только покориться его воле. Он послушно проведет церемонию бракосочетания и коронацию в этом городе. Я не понимаю, что мы можем тут поделать, а тем более чем мы можем объяснить причины своего несогласия.

— Прежде чем Эхнатон сделал Панезия Первым служителем Атона, — произнес Хумос, — тот был жрецом культа Амона в Гелиополе. Он умен и понимает, что теперь все изменится. Я знаю, что ему очень хотелось бы возродить наши культы. Его можно убедить отложить церемонию до тех пор, пока мы не договоримся с преемником. Нужно, чтобы Сменхкара воцарился в Фивах и чтобы он взял на себя обязательство (пусть формальное) прекратить преследования служителей культов!

Два огромных ночных мотылька кружили над этим маленьким собранием.