Роберт открыл бутылку «Мадрасали», разлил по бокалам и сказал:

— Понимаешь, старик, сейчас наша жизнь на том этапе, когда надо быть готовым ко всему. Потому что мы идем на снижение. Знаешь, стюардессы говорят: «Просьба пристегнуть ремни и воздержаться от курения». Вот мы уже давно не курим, а сейчас должны пристегнуть ремни и не рыпаться… Ждать посадки.

— Что-то очень грустно, — покачал я головой.

— Вот и я так считаю, — сказал Роберт. — Нет такой силы, кроме той, что ходит с косой, которая заставит нас уже сейчас не рыпаться. И мы с тобой еще погужуем на пару, что скажешь, Мишик-джан? Ведь по тому, как ты сегодня принимал при бабах свои коронные позы красавца-мужчины, я понял, что есть еще порох в пороховницах, скажи?

— Я, честно говоря, до тебя уже эту Лизу кадрил, — признался я. — Так, чисто взглядами перебрасывались. На большее я не рассчитывал без языка.

— Сказал бы мне — я бы ее тебе уступил! — искренне сказал Роберт.

— И что ты бы смог с этой Кэрол? — рассмеялся я. — Она наша ровесница, если не старше!

— Нет, с ровесницами я давно уже не могу, ты знаешь. А эта Лиза еще ничего, я тебе скажу. И грудь совсем не старушечья, все нормально у нее, глаз у тебя ватерпас, раз ты ее визуально уже начал кадрить.

— Ко мне ходит одна баба раз в неделю, армянка, она из Кировабада, живет здесь с матерью. Ей 45 лет, но в полном порядке.

— Да» 45 лет — молодка! — рассмеялся Роберт. — Можно тебе только позавидовать!

— Но, знаешь, иногда у меня с ней не получается. Как начнет она о болезнях своей матери рассказывать — у нее есть такой пунктик — все! У меня все вырубается.

— О чем я тебе говорил! Даже простой телефонный звонок может все дело испортить. Нет мира под оливами! — поднял бокал Роберт. — Помнишь, послевоенный фильм был с таким названием?

— С Рафом Валлоне, — кивнул я.

— Вот давай этим маленьким бокалом и с большим чувством выпьем за то, чтобы у нас в нужный момент всегда было бы все в порядке — ноги не хромали бы, давление не зашкаливало бы, а все что должно стоять, — стояло. Пусть не без десяти шесть, это время мы оставим детям XXI века, а я согласен и на без двадцати, как считаешь, Мишик? Нормально ведь в нашем возрасте без двадцати?

— Очень даже неплохо, — согласился я.

— А для этого надо, чтобы нам попадались такие бабы, чтобы мы загорались, несмотря на свои инфаркты, диабеты и прочие склерозы. Что скажешь?

— Я — за! — поднял я свой бокал.

— За прекрасных дам! — сказал Роберт.

Мы чокнулись с ним. И выпили.

— Ну, почувствовал вкус молодости? — спросил Роберт, наливая по второму разу.

— Да, это настоящее «Мадрасали», — отметил я, смакуя послевкусие.

— Завтра обязательно пойдем опять на Ватервей, — сказал Роберт. — Там будет петь Бенджи, соберется много народу. Здесь ведь все фраера, никто не кадрит в таких местах, это у них не принято. Ну и очень хорошо! А мы зато в лукошко, я думаю, кое-что насобираем!

— Я тебе в этом деле — плохой напарник, — вздохнул я.

— Будешь «держать дам». Этого достаточно. Следы былого горского красавца еще налицо. Недаром к тебе тянется 45-летняя.

— Армянка, не американка, — уточнил я.

— Теперь будут и американки, — уверенно сказал Роберт. — Пароль не забыл?

— Ты что! — усмехнулся я.

Нашим любимым музыкантом всегда был Гленн Миллер, и когда мы услышали в исполнении его оркестра пьесу «Каламазу» (интересное слово, а что оно значит, честное слово, я до сих пор не знаю), то мы взяли это слово своим паролем, когда что-нибудь затевали. Кто-нибудь начинал петь: «Зу-зу-зу-зу!». И мы все хором заканчивали: «Ка-ла-ма-зу!». И поэтому сейчас, когда Роберт запел: «Зу-зу-зу-зу!», — я ответил:

— Ка-ла-ма-зу!

— Молодец! — сказал Роберт. — Я знал, что ты помнишь. Ухо продырявим тебе?

— Ни за что! — твердо сказал я.

— И правильно, — согласился Роберт. — А то примут за двух дряхлых педиков, и никто с нами даже разговаривать не станет. Ну, за что пьем? — спросил Роберт.

— За наше здоровье, — предложил я.

— Нет, Мишка, забудь о здоровье. Только за прекрасных дам! — сказал Роберт и чокнулся со мной.

— Да, за прекрасных дам! — согласился я, выпил и вдруг почувствовал, что ни о какой посадке не может быть речи. Только полет. И с Робертом он у нас только начинается.

Август, 2009 г. Майами

После того как я окончил в Москве Губкинский институт, меня по распределению направили в родной Баку в институт «Гипроазнефть» старшим инженером с окладом 100 рублей. Хотя жил я с родителями, но на эти деньги особенно не разгуляешься. Хорошо, друзья пристроили меня в один подпольный цех, который выпускал водолазки, шариковые ручки с раздевающимися красотками, брелки с портретами Муслима Магомаева, женские нейлоновые комбинации и многое другое.

В этом цеху я должен был осуществлять, как бы теперь сказали, связи с общественностью. То есть разные мелкие поручения, вроде подношений подарков нужным людям, получение справок, разрешений, ведение предварительных переговоров и тому подобное. И надо было при этом выглядеть достойно и интеллигентно, чтобы представляемый мною этот подпольный цех также выглядел бы вполне приличным предприятием. И платили мне за это в три раза больше, чем в моем проектном институте. Надо ли говорить, что я по первому же зову бросался выполнять данное мне цеховым начальством задание.

Однажды мне поручили пойти к главному санитарному врачу города и получить разрешение на выпуск пластмассовых хлебниц, техническую документацию на которые нам уже прислали из Польши. Дождавшись своей очереди, захожу в кабинет к главному санитарному врачу и вижу, что за столом сидит мой московский знакомый Эльдар, — сталкивались с ним в актерской общаге на Трифоновской. Он отлично играл на гитаре и пел, все собирались в комнате у его подружки Тани, иногда засиживались до утра. Как земляки, мы с симпатией относились друг другу, не больше. Поводов для дополнительных контактов не было.

— Привет! — удивился я. — Неужели ты — главврач?

— Как видишь, — сказал Эльдар.

— Ничего себе! — обрадовался я. — Надеюсь, теперь моя задача решится легко?

— А что у тебя? — спросил Эльдар.

— Пластмассовая хлебница — нужно разрешение на выпуск.

— Бабки принес? — спросил Эльдар.

— Конечно.

— Сколько?

— Триста, — сказал я, хотя мне выделили пятьсот.

— Маловато, но сойдет. Давай бумаги.

Я дал, и Эльдар, не глядя, подмахнул.

— Пошли, отметим встречу, — сказал он, положив триста рублей в карман пиджака. — Я угощаю.

— Что, прямо сейчас? — удивился я, увидев, что он встал.

— А чего тянуть, — сказал Эльдар, нажал кнопку селектора и сказал секретарше. — Прием окончен, меня вызывают в министерство.

…Мы отлично с ним погужевались сначала в «Интуристе», потом в «Дружбе», а потом поехали в Новханы. Эльдар там знал подпольную ханушку, где для нас сделали джиз-быз и потрясающие кутабы. Вот вспомнил, даже слюнки потекли. Триста рублей Эльдара улетели еще в городе, а после Новханов от моих двухсот остались только деньги на такси. И к тому же где-то я потерял подписанную Эльдаром бумагу — разрешение на выпуск хлебниц. На следующий день позвонил Эльдару.

— Какие проблемы? Подпишу в любой момент. Приезжай.

— Я сейчас на работе.

— Где, в цеху?

— Нет, в «Гипроазнефти». Вчера соскочил, а сегодня придется сидеть.

— Давай после работы я за тобой заеду — поедем к моим друзьям, посидим в хорошей компании. Идет?

Эльдар подъехал к институту на служебной «Волге», захватил меня, по дороге мы заскочили в магазин, взяли коньяк, шоколад.

— А кадры там будут? — спросил я.

— Будут, — сказал Эльдар, — но не думаю, что свободные. Это тебе не Москва! Кстати, как у тебя с Ленкой?

— Перезваниваемся иногда. Но, чтоб ты знал, она ведь там у меня не единственная была…

— Хорошая чувиха, — сказал Эльдар.