— Я контуженный! Отойди, хуже будет!

Этим пользовались иногда нечестные пацаны; во время драки они начинали кричать «Я — контуженный!», но таких не уважали, как правило.

Так что и он, и я отлично знали, что такое «контуженный». И потому он после этих моих слов про «контуженного» тут же схватил одной рукой меня за грудки и со словами: «Я ничего не объясняю, а просто даю по морде в таких случаях!» уже собирался нанести мне удар, но я успел перехватить эту занесенную для удара руку, а второй рукой крепко сжать запястье другой его руки, которая была почти у самого моего горла. Я уже был не тем 14-летним пацаном, за мной стояли многолетние занятия спортом, а главное — первый разряд по боксу, который я получил еще учась в институте.

— Ну, вспомнили? — спросил я, в упор глядя ему в глаза.

Гнев и жажда мести во мне не проснулись, а было только желание обезвредить зарвавшегося человека. Вместо ответа он попытался дать мне «кялля» — это неожиданный удар верхней частью головы противнику в лицо, но я ожидал такой удар и потому легко увернулся.

— Спокойней, спокойней! — говорил я, ограничивая ему возможность нанести мне удар ногами или головой. — Я с тобой нормально говорил, чего ты взъелся?

— Ты обозвал меня контуженным! — рычал он, тщетно пытаясь освободить хотя бы одну руку. — А я таких слов не прощаю! Если мне что надо, я никем не притворяюсь, а веду себя как мужчина, понятно?

И тут я заметил, что мы с ним носимся по кругу таким упругим, опасным для окружающих комком, делая то и дело резкие движения, подсечки ногами, изрыгая непонятные междометия, и вся публика, которая мирно курила в фойе (в том числе и те, с кем я сидел за одним столом, отмечая защиту диссертации), теперь жмется по стеночкам и воспринимает нас как двух диких горцев, сцепившихся вдруг здесь не известно по какому поводу. Пара моих друзей попыталась прийти мне на помощь, но я их остановил: «Не надо? Я сам!»

Нужно было срочно заканчивать этот базар. Я выпустил этого джинна из бутылки и теперь мне надо было как-то запихнуть его обратно. И тут мне пришла в голову спасительная идея.

— Слушай, это был не ты! — радостно крикнул я ему. — Я это вижу! Такой человек, как ты, не будет дергаться, как контуженный! Прости, обознался!

Он тут же обмяк, и я его отпустил.

— Значит, просто видел тебя где-нибудь в городе, — сказал я ему примирительно. — А у тебя такое лицо, запоминается…

— Да меня весь Баку знал, — сказал этот мужчина, одергивая пиджак.

— Ну тем более, — улыбнулся я. — Этим все объясняется.

— А ты крепкий парень, — сказал он мне. — Что, в детстве часто шухарился?

— Приходилось, — сказал я. — И еще я боксом занимался. Первый разряд имею.

— Почему тогда не ударил меня? — спросил он. — Какой-нибудь апперкот?

— А за что мне тебя ударять? — усмехнулся я. — Мы что с тобой, враги?

— Ты прав, это я погорячился! Когда ты про школу заговорил, про это кафе-мороженое, про бульвар, про Нину Константиновну — я сразу как будто в то время попал. А я был еще тот хулиган. Меня ведь из 160-й школы выгнали, вечерку я заканчивал.

— Ну, я ведь этого не знал, просто хотел выяснить, откуда тебя знаю, — сказал я.

— Пошли, у меня там столик в отдельном кабинете заказан, посидим, повспоминаем наш Баку, — предложил он.

— Извини, но я с друзьями — отмечаем защиту диссертации, — сказал я.

— Тогда вот возьми, — протянул он мне свою визитку. — Я — директор гастронома на Калининском. Если какой дефицит будет нужен — заходи.

— Спасибо, — поблагодарил я и спрятал визитку в карман.

Он уже повернулся, чтобы уйти, когда я неожиданно для себя вдруг сказал ему:

— Ты знаешь, с теми ребятами, которые меня с моим товарищем шуганули тогда из кафе-мороженого, была обалденная чувиха. Просто красавица. Так мне она запомнилась.

— Это моя жена! — сказал он мне и подмигнул. — Таш-туши, таш-туши, Мадам Попугай! Таш-туши, таш-туши, один выбирай! Звони, заходи! — хлопнул он меня по плечу и, напевая эту песню, направился в свой кабинет в ресторане.

Майами, сентябрь 2009 г.

Моя жена Людка — редкий человек. Я это понял сразу, когда в первый раз увидел ее на вечере у нас в институте. Думаю, поразила тогда меня не ее, бесспорно, очень даже впечатляющая внешность, а этот ее взгляд… Представьте, девушка смотрит на вас, на дома, деревья, улицы, машины, а взгляд у нее такой, будто она видит что-то совсем другое, что-то радостное, интересное. А самое главное, чувствуется, что она уверена, что дальше будет еще интересней. Представляете? Ничего плохого она не ожидает от жизни, только позитив! Вот такой взгляд у моей Людки. И как человек она, выяснилось, тоже будто не от мира сего — чистый и прозрачный, как роса. Меня это так поразило тогда, что я понял: с этой женщиной я должен прожить всю свою жизнь.

Не буду сейчас рассказывать, чего мне стоило, чтобы она выделила меня из общей массы ребят, что вертелись вокруг нее в институте, и чтобы взгляд ее, устремленный на меня, никогда бы не омрачался, а выражал бы именно ту радость, какую она ждала от жизни. И вроде все у нас получилось. Уже лет восемь как мы вместе, а взгляд у нее не изменился. И с родителями ее непросто было найти общий язык: я все же иногородний, а они — москвичи, могли заподозрить, что я женюсь из-за прописки. Но все обошлось, полюбили меня как родного. Сейчас у нас двое детей — Мишка, ему шесть, и Кариночка, ей четыре. И живем мы теперь не в Москве, а в Майами. И не буду рассказывать, почему и как мы оказались в Майами — это тоже сейчас к делу не относится, все люди взрослые, сами можете догадаться, почему люди сюда едут и как это им все же удается осуществить. Правда, в нашем случае было три, как говорят, подталкивающих обстоятельства. Первое, это что я — лицо кавказской национальности, а в Москве в последнее время просто невозможно было ездить в метро, чтобы к тебе не пристали милиционеры. Второе: я — лицо кавказской армянской национальности из Баку. И третье — научно-исследовательский институт, где мы с Людкой работали, перевели на картотеку, то есть зарплату мы практически не получали. Теперь, я думаю, уже всем все ясно окончательно, почему мы оказались в Майами. Но рассказать я вам хочу совсем о другом.

Нормально мы прожили в Майами год, все было прекрасно, я устроился программистом в одну русскоязычную фирму, детей отдали в садик, Людка дома занимается техническими переводами, подрабатывает в семейный бюджет, копим мы даунпеймент на квартиру. Собачку завели, йоркширский терьер, Бобиком назвали — тоже требует внимания. В общем, живем потихоньку, растим детей, строим планы.

И вдруг появился на мою голову этот Кванчо. Я несколько раз видел его у нас во дворе на паркинге — машину свою Форд-грузовичок он какими-то аэрозолями чистил, все молдинги, зеркала, притом с таким усердием, даже язык высунул. Потому я на него, наверное, и обратил внимание. Занимался бы он своей машиной и дальше — я бы о нем и не рассказывал бы вам. Но этот Кванчо имел еще собаку, маленькую таксу, и он тоже выводил ее гулять, как и мы. Во дворе у нас собак нельзя выгуливать, приходится переходить через дорогу и гулять по аллее вдоль гольфового поля. Там такое тихое, уютное место для прогулок — и не только с собаками, но и для разных эксесайсов и вообще для удовольствия.

Так вот этот Кванчо пару раз встретил Людку на этой аллее с нашим Бобиком, а на третий раз нашел какой-то предлог, связанный с собаками, и заговорил. Ну, Людка моя, типичный лох в этом смысле, привыкла на всех смотреть, как на братьев, а здесь вообще принято всем улыбаться и вежливо отвечать на вопросы. А моя Людка, она и до приезда сюда такая была, так что отвечала на вопросы этого Кванчо, ничего не подозревая. И так получилось, что он пошел с ней рядом, собаки наши друг друга стали обнюхивать, заигрывать, и так они и ходили по этой аллее вдвоем.

Я узнал об этом только дней через десять, наверное, и то случайно. Шли мы с Людкой и детьми в воскресенье к нашей машине, и тут навстречу это Кванчо. Людка радостно с ним здоровается и спрашивает про его собаку, как, мол, ее лапа. Этот Кванчо что-то такое ответил ей, а я вдруг заметил, что на меня он вообще не смотрит, даже боится посмотреть и как-то сразу вдруг ретировался.