Даже дурак разберется, что к чему, если его ткнуть носом. Мериамон встала в один из дней, которым был потерян счет, под медным небом, под солнцем, бьющим, как молот. Армия Александра зарылась в норы, как песчаные крысы, а Газа красовалась на своей скале, как корабль в песчаном море.

Александр был впереди, как всегда, такой же обожженный солнцем и измученный жаждой, как все. Он пребывал в гневе уже почти целый месяц, но гнев не ослабевал, совсем наоборот. Взгляд, которым он встретил Мериамон, был почти белый от боли, такой неожиданный и яростный, что у нее перехватило дыхание. Ее тень рванулась вперед вопреки реальному положению солнца, уши прижаты, зубы оскалены, в горле клокочет призрак рычания.

Александр взглянул на нее так же, как смотрел на Перитаса, который, нежное создание, укрылся в тени палатки механиков. Тень Мериамон не была созданием нежным и земным. Она загородила дорогу между Мериамон и царем.

– Ложись, – сказал царь. – Спокойно. Я не причиню ей вреда.

Тень медленно подчинилась. Царь посмотрел на нее, потом на Мериамон, затем на картину осады и коротко махнул рукой своему трубачу.

– Отбой, – сказал он. – И воды – двойную порцию. Ты, – повернулся он к Мериамон, – иди со мной.

Она пошла с ним. Под навесом было ненамного прохладней, но там был прислужник с кувшином воды, и вино, чтобы развести, и солдатский рацион хлеба и фруктов. Перитас радостно бил хвостом по земле, поднимая столб пыли. Александр присел потрепать его за уши.

Мериамон ждала. Срочность дела кипела в ней, но терпение прощало Александру минутную отсрочку. Она дала ему время успокоиться.

Сверкание Силы, приплывшей из Сидона, теперь потускнело. Его испятнал гнев и придавила долгая осада. То, что было здесь, в земле, само по себе было мало – жалкий остаток древней тьмы, царившей до богов. Но его души были открыты, готовы для того, чтобы зло могло взять их. Оно было тихое, гибкое, оплетало стены его духа, проливало холод на пламя его силы. Оно не сломит его, но разрушит изнутри. Не молния с небес, а змея под ногами, тонкая и смертоносная.

Мериамон внезапно села, подогнув колени. Арридай присел перед ней, карие глаза его смотрели озабоченно.

– Что с тобой, Мери? Тебе плохо?

– Нет, – сумела выговорить она. – Просто жара. Не принесешь ли мне воды?

Арридай торопливо пошел, как она надеялась, чтобы найти чашу и наполнить ее. Она поджала ноги.

Мериамон не была женщиной пустыни, чтобы опасаться хрупких стульев и табуреток, но ближайший стул был слишком высок, чтобы взбираться на него. Она попробует немного погодя. Мериамон прислонилась к ножке стула. Резное золоченое дерево было прохладным, прохладнее, чем ее щека. Она закрыла глаза.

Мериамон знала, когда подошел Александр и остановился рядом. Она всегда знала, где он находится, как бы далеко он ни ушел, как бы ни мала была ее сила. Он присел перед ней, как и. его брат, но легко, без явственно слышного скрипа суставов. – Что-то не в порядке, – сказал Александр. Она открыла глаза. Его лицо занимало все ее поле зрения. Нос у него шелушился, и она сказала ему об этом.

Александр потер нос. Глаза у него были светлосерые, как горный хрусталь; один был заметно темнее, и странно было видеть его с близкого расстояния. Белый свет, казалось, ушел из его глаз, но Мериамон все же чувствовала его где-то внутри.

Такой след оставил Тир, а Газа сделала его глубже. Где яркий свет, там гуще тьма. Там, где проходил верховный бог, за ним вслед шел бог ада. Александру нельзя перечить – его дух такого больше не потерпит.

Мериамон задрожала, хотя воздух был так горяч, как она только могла желать. Она была дочерью царя и знала, что такое царь. Он мог быть обходительным, быть милостивым. Но только благодаря сильной воле и долгому обучению в сильных руках. Если он сбросит путы, ограничивающие его, отдастся всей полноте своей силы, тьме так же, как и свету, он может разрушить все, что успел создать. И страна Кемет получит тирана худшего, чем все персидские.

Сердце ее застыло. Такого не должно случиться. Боги не позволят. Но то, что происходило здесь, то, что пытался делать он, было смертельно опасно.

– Александр, – спросила она, – ты чувствуешь здесь злую волю?

– Едва ли я упущу ее, – ответил он.

– Нет, – возразила она, – не в Газе. Не Батис и его солдаты, хотя они тоже как-то связаны с ней. Они вызвали что-то другое. Разбудили, принесли с собой, неважно как. Оно не сулит тебе ничего хорошего.

– Жрецы Мелькарта тоже хотели мне зла, – ответил Александр. – С ними удалось справиться довольно легко, хотя у них было больше сил, чем здесь. – Он улыбнулся и помог ей подняться. – Вот что. У тебя солнечный удар, только и всего, и, как все мы, ты немного не в себе из-за долгой осады, оказавшейся такой тяжелой. Но скоро все кончится, и мы доставим тебя домой, в Египет. Ты знаешь, что у меня были послы от сатрапа Мазаса? Он намеревается впустить меня без боя. Мазас мудрый человек.

– Не все персы глупцы и не все трусы, – сказала она.

Александр усадил ее на стул, торжественно, как будто она была царицей, и улыбнулся, глядя на нее сверху. У него была ясная, ничем не замутненная мальчишеская улыбка.

– Верно. Из тех, с кем я встречался, многие мне нравились. Некоторые очень. Царица Сизигамбис мужественней многих мужчин, которых мне приходилось видеть, а Артабаз – философ. Аристотель обыкновенно приходил в бешенство, когда я говорил такое, но я так говорил и буду говорить.

Мериамон его не слушала. Его голос просто звучал вокруг нее, и он понимал это так же хорошо, как и она. Когда Александр закончил, она сказала:

– Думаю, тебе лучше отказаться от осады и идти дальше. Она плохо кончится для тебя. Она замыкает твой разум в самом себе и разрушает его. Лучше оставить Газу позади и обрести силы в Египте.

– Я не могу так поступить, – вполне рассудительно ответил Александр.

Ему надо бы разгневаться на нее за то, что она увидела в нем слабость и так прямо сказала ему об этом.

– Когда на востоке поднимается, как волна, Персия, а приморские города только-только подчинились, я не могу никому позволить думать, что мне можно перечить. Другие захотят последовать этому примеру, и войну придется начинать снова.

– Не придется, если ты умрешь здесь.

Вот оно. Она сказала. Слово лежало у нее на сердце холодным и тяжелым грузом, но было правдой, чистейшей правдой.

Он рассмеялся.

– Ну да! Ты наслушалась моих предсказателей. Бормочут-бормочут, ворчат-ворчат, и обещают темные дни впереди, и вещи еще похуже, но и они и я знаем, о чем речь. Опасность здесь: если меня заставят думать, что я должен умереть, я и умру, а враг добьется своего.

– Я не слушала никого, – возразила Мериамон, – кроме богов, которые во мне. Я вижу здесь смерть для тебя. Я вижу ее в тебе.

Его глаза расширились и побледнели.

– Госпожа Мериамон, – произнес он, старательно сдерживая себя, – ты есть то, что ты есть, и я благодарю тебя за откровенное предупреждение, но ты не Александр.

– И ты тоже, – ответила она, – когда говоришь такое. В тебе есть бог, я в этом не сомневаюсь. Но даже боги должны знать свои пределы.

– Я не бог, – возразил Александр. Торопливо. Яростно. – Я царь. Я поступаю так, как должен поступать царь. Греция призвала меня на войну, Египет ждет меня, Азия зовет меня. Тихе – судьба – управляет всем, что я делаю.

– Даже твоя Тихе, которая похожа и непохожа на нашу Маат, оставляет возможность выбора. Если ты уйдешь сейчас, ты сможешь вернуться, приведя за собой весь Египет, и развеять этот город в прах.

– Если Персия не помешает, а Финикия останется покорной. – Александр твердо посмотрел на нее. – Спасибо тебе за твои тревоги. Ты желаешь мне добра, я знаю, но я не изменю своих намерений.

Мериамон встала. Александру пришлось резко отодвинуться, иначе он упал бы. Арридай стоял позади него с чашей в руке, удивленно глядя на обоих. Мериамон взяла у него чашу с самой теплой улыбкой, какую ей удалось изобразить, и выпила до дна.