— Отцепись от моего мужа, — цедит она, и звуки ее звонкого голоса перекрывают даже стрекот цикад вокруг.

От гнева кровь приливает к щекам.

Злость в глазах делает ее похожей на фанатичку.

Несмотря на шок осознания, что ею движет неконтролируемый страх, мне ее не жалко. Продолжать с ней разговор — самая идиотская затея этого вечера, но незаслуженность ее обвинения как пощечина и, к своему стыду, я чувствую ее остро как никогда.

Ни разу за эти полгода я не искала его внимания. Ни разу не искала встречи. Ни одного чертового раза.

Если она так боится того, что он не удержит член в штанах, то это ее проблема, которая не имеет ко мне никакого гребаного отношения. В своих бедах она и многие другие всегда предпочитают винить кого-то, но я не собираюсь быть девочкой для битья.

Никогда в жизни я не сделала ничего плохого. Ни ей, ни одному другому человеку, но это не значит, что я не сука! Я сука, поэтому вместо того, чтобы послать ее в самых простых и примитивных формах, цежу в ответ:

— Роди ему еще пятерых. Может тогда у тебя самооценка повысится.

Лицо Лены искажается. Но если она решила, что может вот так просто вторгнуться в мое личное пространство, значит, заслужила ответный удар.

Развернувшись, делаю только два шага. Два чертовых шага, когда понимаю, что у этой сцены есть свидетели.

Скомкав в кулаке салфетки, вижу застывшую посреди дорожки пеструю компанию.

Это именинник. В обществе своего пятилетнего сына, бывшей жены и ее брата, Саши Романова, на локте которого болтается его двадцатилетняя жена — миловидная рыжая девчонка в платье дикого розового цвета и маленьким беременным животом.

Полгода назад в приливе какого-то идиотского отчаяния я решила, что у нас с Романовым могло выйти что-то помимо случайного секса. Теперь он женат, а я не хочу вспоминать, как впервые в жизни решила побыть с мужчиной “настойчивой”.

На их лицах полный набор пантомим — от невозмутимости Чернышова до кислой мины на лице его бывшей. От этой мины у меня в горле собирается горечь, потому что меня осудили и предали костру заочно. Собственно, как обычно. Но самый ощутимый удар по самолюбию я получаю, когда глаза задевают каменное лицо Глеба Стрельцова.

Я снова бегу. Уже не зная, в который раз за этот день. Не помня даже когда начала движение и где планирую его закончить.

Повернув голову, вижу, как за поворотом парковой дорожки исчезает лавандовое платье, и в повисшей вокруг тишине стук каблуков его хозяйки кажется долбежкой отбойного молотка по моей башке.

Умеешь ты женщин выбирать, Стрельцов.

Я как-то в школе подрался с одним пацаном из-за девчонки, влюблен был до безумия, правда, после драки рожу латать она пошла ему, а не мне. Чувство было мерзкое, до сих пор помню, на том моя любовь и закончилась.

Только в этот, сука, раз, что-то не прокатывает.

Я без понятия, что у этой бабы в голове, но даже я понимаю, что шляться одной по громадной территории этого комплекса в сумерках — самая тупая идея из всех, которые я в ее исполнении вообще видел.

И че?

Будешь бегать за бабой кобелем голодным?

Пока она на женатого мужика виды имеет?

Да по хер мне на него.

Я злой, но уже по другой причине.

Она… блять… как ракета сигнальная. Где не появится, там шухера и очагов возгорания как семечек. У меня есть профдеформация, и она такова, что демонстрацию своего присутствия в любой обстановке я свожу к минимуму. Быть незаметным — это суть моей работы. И это принципиальная, но несущественная разница между нами, тем не менее, эта разница есть, и я просто пытаюсь понять, насколько Маргарите Айтматовой комфортно в своей роли, потому что роль у нее на этом празднике жизни смелая, и это слабо сказано.

Видел ли я такое раньше? Возможно, но не в таких невероятных проявлениях.

Я уже сомневаюсь в том, признак ли это ума, или, блять, абсолютной безмозглости.

Дикое желание выяснить это прямо сейчас заставляет перевести взгляд на опустевшую дорожку.

Сжав зубы, пихаю пальцы в карманы джинсов.

— Кхм… — подает голос Чернышов. — Я так понимаю, зеленый давно горит. Мишань, топай. — положив ладонь на шею сына, подталкивает его вперед.

— Где зеленый горит? — пацан крутит головой.

На лбу моей сестры складка, размером с палец. Лицо Романова обманчиво безмятежно.

— А что, Миллеры здесь? — интересуется у именинника Ольга Чернышова.

— Да, — отвечает тот спокойно, встречая ее взгляд.

Пилят друг друга взглядами, что очень смахивает на телепатический обмен информацией.

Тяну в себя еловые запахи, переводя глаза на небо.

— Ясно, — бросает Ольга. — Пошли, Мишань.

Шелест ног по дорожке.

— Ты идешь? — слышу голос сестры.

— Нет, — прикрыв глаза, разминаю шею. — Шнурок развязался.

— Ммм… — тянет.

— Пошли, — бормочет ее муж. — Я есть хочу.

Мне самая дорога́ следом за ними, но желания налаживать связи подохло еще полчаса назад. В этом элитном обществе я гость и не ко двору во всех смыслах. Дело в деньгах, и не только. Очевидно, у моего бизнеса путь будет тернистым, как у гребаного канатоходца. Весь мой жизненный путь так и выглядит, зато, сука, не скучно. В пятнадцать мы с Любой выжили в аварии, оставшись сиротами. В отличие от нее, тот день я помню досконально. И как ее, пятилетнюю, из машины доставал тоже. Может у меня тогда мозги повредились, а я и не заметил?

Открыв глаза, осматриваю опустевший периметр.

Развернувшись на пятках, сворачиваю на пустую дорожку, которая ведет черт знает куда, петляя между деревьями. Дойдя до развилки, чешу бровь и кладу на пояс руки, проводя логический анализ ситуации.

Большинство людей на развилках по наитию тянет вправо, но это у большинства. Есть еще меньшинство, у которого наитий с отбитым компасом. Свернув налево, выхожу на аналогичную дорожку, по пути не встречая ни одной души. Через тридцать метров понимаю, что уже был здесь сегодня. Между деревьев виднеется песочный пляж и темная поверхность озера.

Остановившись на кромке, вижу одинокую фигуру у воды. Опустив глаза на дорожку, вижу брошенные как попало белые женские туфли. Изящные до умопомрачения.

Шагаю на песок с четким желанием закрыть для себя один-единственный вопрос — нужно ли мне все это, или пора возвращаться в город, где у меня есть гарантированное место в постели у Ренаты. Женщины, которая умеет быть ласковой, хоть и не получает от меня того же взамен. На минуту мне показалось, что я не безнадежен и способен на большее, но теперь уже ни хрена ни в чем не уверен.

Кроссовки утопают в песке, делая мои шаги беззвучными.

Над лесом розовая полоска заката, но от романтики я сейчас далек. Когда пытаешься разгадать загадку, думать нужно головой, а не членом, правда рядом с этой женщиной думаю я через преодоление.

Обняв руками загорелые узкие плечи, она смотрит вдаль, забравшись по щиколотку в воду.

Приближаясь, следую глазами мимо плавных лопаток вдоль тонкой линии ее позвоночника, которая убегает под платье где-то в середине гладкой спины. Ее кожа чертовски загорелая, и покрой платья с тонкими бретельками демонстрирует полное отсутствие каких-либо следов от купальника. И спереди, и сзади. Он есть только в зоне ее кружевных крошечных трусов. Узкая полоска внизу живота и спины, прямо под оглушительно будоражащими ямочками. То, что я наблюдал сегодня утром. Как это стало возможным, сейчас я просто не хочу гадать. Уверен, ответ мне либо очень понравится, либо наоборот.

Долго оставаться незамеченным не выходит. Я к этому и не стремился.

Уловив движение, Маргарита поворачивает голову, бросая на меня взгляд поверх плеча.

С забранными в хвост волосами она выглядит хрупкой, и это не оставляет меня равнодушным. Нет. Это точит сильнее, чем вызов в колдовских черных глазах.

Судя по всему, запас пороха у нее бесконечный, потому что ей требуется пара секунд для того, чтобы прийти в состояние полной боевой готовности — надменно и насмешливо вскинуть подбородок.