Представлял ли себе в ту минуту Безымянный капитан, какое варварство он совершает? Люди нашей долины считают, что, повалив на их глазах деревья-великаны в девственном лесу, куда раньше не проникали лучи солнца, и обнажив полосу длиной в сто метров и шириной в два с половиной, Безымянный капитан совершил самую варварскую, самую кощунственную акцию за всю пятидесятидневную войну. Я в детстве тоже проникся этим настроением, когда дед Апо и дед Пери показали мне книжку с картинками, изображавшими, как возникает и развивается лес. Я думаю, ты, сестренка, тоже должна помнить эту толстую квадратную книгу. На первой странице был нарисован лесной пожар – прорезающие тьму багряные языки пламени заставляли сердце сжиматься от ужаса. Первыми после пожара в лесу появляются побеги мисканта и сосны, но особенно бурно разрастается шафран. Потом он погибает, заглушенный мискантом, над которым поднимают голову молодые сосенки. Когда сосновый лес становится густым, новые сосны уже не растут, и на смену им приходят молодые дубки и каштаны, которым тень не страшна… И вот теперь чужаки-солдаты вырубили эти столетние могучие дубы и каштаны на полосе длиной сто и шириной два с половиной метра. Представив себе эту картину, я подумал, что человек в противоположность растениям есть воплощение зла.
Каков был стратегический план Безымянного капитана, который отдал приказ повалить деревья-великаны в стометровой полосе, от командного пункта до оружейного завода, и даже расчистить ее от поваленных деревьев и огромных камней? Офицеры и солдаты роты трудились не покладая рук, и менее чем за три дня огромная работа была завершена. В ходе ее всей роте стало известно о тяжелых потерях, понесенных тремя взводами, посланными на поиски токарного станка, и это заставило солдат, охваченных страхом и злобой, судорожно ускорить темп работы. А мятежники – и старики, и малые дети, – спрятавшись поодаль, наблюдали за тем, как безжалостно валят деревья-великаны. Происходившее на их глазах окончательно убедило всех без исключения – старых и молодых, мужчин и женщин – в том, что они не могли не сражаться с Великой Японской империей, просто не имели права поступить иначе. Они ощутили это безотчетно и одновременно, будто в одно и то же мгновение дрогнуло сердце у каждого жителя деревни-государства-микрокосма. Осознание увиденного заставило их перейти к решительным действиям против солдат, бессмысленно вырубавших просеку длиной сто и шириной два с половиной метра.
После того как стометровая полоса девственного леса была расчищена, Безымянный капитан приказал затащить на гору и установить в противоположном от оружейного завода конце просеки полевую пушку тридцать восьмого калибра! Это тоже была нелегкая работа, но наблюдавшие за ней люди нашей долины видели, что солдаты трудятся весело, с энтузиазмом. На четвертый день ровно в двенадцать полевая пушка тридцать восьмого калибра была втиснута меж сочащихся соком пней от спиленных великанов и наведена прямо на оружейный завод. Потом, когда подготовка к демонстративно-устрашающему обстрелу была завершена, вперед, чтобы отдать команду, вышел Безымянный капитан, до этого момента прятавшийся среди солдат – он опасался выстрела из засады. Заранее предвкушая, какой будет произведен фурор, он высоко поднял руку в белоснежной перчатке. Полевое оружие тридцать восьмого калибра с грохотом извергло пламя.
Пролетев по стометровой просеке, прорубленной в девственном лесу, снаряд угодил прямо в оружейный завод. Деревянное строение рухнуло и загорелось, взвились огромные языки пламени. Офицеры и солдаты армии Великой Японской империи отметили свою великую победу криками радости. Но что вдруг увидели возбужденные бессмысленным кощунством офицеры и солдаты, прокричав троекратное «банзай»? Наконец-то они увидели не попадавшихся им прежде на глаза (до сих пор любая встреча с ними стоила солдатам жизни!), прятавшихся в лесу мятежников – из чащи вышло сразу более ста человек. Крики радости перешли в хохот. Сизый дым от орудийного выстрела поднимался в голубую высь. Офицеры и солдаты армии Великой Японской империи, радостно улыбаясь, наблюдали, как из чащи появились люди с брезентовыми ведрами в руках и начали тушить горящие развалины здания и деревья вокруг него. Точно барсуки, выгнанные из нор пламенем горящего завода, а может быть, и взрывом артиллерийского снаряда, они мелькали между деревьями с брезентовыми ведрами, доверху наполненными водой. Длилось это совсем недолго. Увидев мятежников, Безымянный капитан сразу же сообразил, в чем дело, и с помолодевшим лицом отдал какой-то приказ своему помощнику, но люди с брезентовыми ведрами в руках, потушив пожар, не мешкая скрылись за деревьями. Проявив полное безразличие к офицерам и солдатам армии Великой Японской империи, занявшим позицию в ста метрах от них, они, точно подземный родник, время от времени выбивающийся на поверхность, неожиданно возникнув из чащи леса, так же неожиданно растаяли в глубине его…
Был ли это приказ перестрелять всех тушивших пожар безоружных людей, имевших в руках только ведра, – ведь это те, кто поднял мятеж против Великой Японской империи и, укрывшись в лесу, сражается против нее, – теперь уже не выяснить. Но когда ликующие солдаты с хохотом бросились по стометровой просеке, из девственного леса с обеих сторон раздались залпы. Первые пять-шесть человек были убиты, те, кто бежал сзади, спотыкались о них и тоже падали, как сметенные с доски шахматные фигуры. В панике солдаты открыли беспорядочную стрельбу по мелькавшим между деревьями людям. Началась перестрелка.
У отряда деревни-государства-микрокосма стрелкового оружия было мало, поэтому первый залп большого урона не нанес. А вот таких, кто не участвовал в сражении, а только вышел тушить пожар с брезентовыми ведрами, было очень много, и быстро укрыться в глубине леса они не успели. Пули солдат, которые, беспрерывно стреляя, бросились за ними в погоню, сражали пожарников одного за другим. Солдаты, вначале с хохотом гнавшиеся за ними, все больше свирепели и в конце концов стали штыками добивать раненых, пытавшихся уйти от преследователей. Это был настоящий ад, особенно после того, как в офицеров, окруживших полевую пушку тридцать восьмого калибра, бросили гранату, изготовленную на разрушенном этой пушкой оружейном заводе. Если бы бросили несколько гранат, все офицеры, и в первую очередь Безымянный капитан, были бы уничтожены. Но бросили всего лишь одну. Объясняется это тактикой стратегического самоограничения, принятой стариками нашего края, стремившимися уберечь лес от пожара.
Сестренка, когда жители долины и горного поселка, которые до сих пор вели пятидесятидневную войну, не показываясь на глаза противнику, начали вдруг открыто тушить пожар, это вызвало у солдат бурное веселье. Им было смешно смотреть, как между деревьями мечутся безоружные люди с брезентовыми ведрами. Лишь Безымянный капитан, глядя на происходящее, был печален. Видимо, в эти минуты он осознал, насколько ниже по своим нравственным качествам подчиненные ему офицеры и солдаты в сравнении с бунтовщиками из леса. Наблюдая за ходом вспыхнувшего кровавого сражения, он понял, что оно идет по плану, разработанному мятежниками, а подчиненные ему солдаты лишь беспорядочно отвечают им. Безымянный капитан сознавал, сколь невыгодно для него такое сопоставление. Это заставляло его значительно острее чувствовать позор из-за потерь, понесенных войсками, которыми он командовал. Этот непереносимый позор, сестренка, толкнул Безымянного капитана на совершенно безумный поступок, который можно было охарактеризовать как подлость, как низость, полярную той нравственной высоте, что отличала людей нашего края. Сжечь дотла весь девственный лес, чтобы уничтожить прячущихся в нем мятежников… Решившись прибегнуть к этому крайнему средству, Безымянный капитан, сгорая от стыда, понурив голову неуверенным шагом двинулся вперед…
