Но виду не подал. Лишь кивнул, изображая понимание.

Женщина лет тридцати в затрапезной рабочей одежонке провела гостей в ближайший дом, усадила посланцев крепости за стол на кухне. Еда была самая что ни на есть вкуснейшая — жареная на сале картошечка. Да еще пиво домашнее. Пятеро гостей дружно навалились на угощенье. Кажется, могли бы до утра челюстями работать, да боялись, что пузо лопнет.

— Картошка у них отличная, нигде больше такая не растет, — рассказывал Раф. — В прошлом году отдавали килограмм за патрон. Но в этом — цены повысят. Уже пронюхали, что в крепости народу много. Значит, догадываются, жратва нам нужна позарез.

Мог бы и не говорить. Виктор и сам понял: староста своего не упустит. Раф приподнялся, зашептал в самое ухо:

— Сработало, точно, сработало. Никто и не заметил, что ты — другой!

— Молчи! — шикнул на него Виктор.

Раф подмигнул брату и уселся на место.

Вместе с гостями за стол пристроился какой-то мужичонка из местных, тощий, узкоплечий, длиннолицый, со светлыми глазами навыкате.

— И откуда только чужаки берутся, — бормотал мужичонка, споро работая ложкой. — Каженный год являются, и всем жрать подавай. Всю нашу картоху сжирают, бездельники.

— Через врата они приходят, из другого мира, — механически отвечал Ланьер, как портальщик привыкший на любой вопрос тут же давать ответ.

«Ты, как комп, что ни спросишь, тут же отвечаешь», — говорила ему Алена.

«Увижу ли я ее? » — подумал он с тоской.

Стало на душе тревожно, в жаркой кухне мороз подрал до костей. Алена, Алена... Он бы многое отдал, чтобы очутиться сейчас на той стороне и увидеть ее. Вспомнил вдруг, как они последний раз вместе встречали Новый год. Волна воспоминаний захлестнула его и понесла.

— Нет никакого другого мира! — завопил вдруг мужичок тонким срывающимся голосом, и Ланьер очнулся.

Мужичок выкатил глаза, рот скривил набок, да и все лицо перекосилось.

— Как нету? — Димаш так изумился, что перестал жевать, — Мы же оттуда, весной пришли. Виктор Павлович, ну скажите ему!..

— Нету другого мира! Вранье! Только наш мир есть! Только наш!

— Что ж получается, эта земля — одна-единственная? — хмыкнул Каланжо. — И нет ни Парижа, ни Нью-Йорка, ни Москвы?

— Всё это было, да сгинуло! Война сожрала! — еще громче завопил мужичок. — А потом придурки всякие выдумали, что есть другой мир, где всеобщее счастье и благоденствие, и никто там никого не убивает. Выдумки все это. Вранье! Только этот мир! Только один, наш! А тот, второй, придумали, чтоб нас обманывать и картошку нашу отнимать.

Димаш с Томом переглянулись. Капитан Каланжо пожал плечами, Раф повертел пальцем у виска.

— Интересная теория, — сказал Ланьер. — Что-то мне это напоминает.

Тем временем женщина из-за спины сумасшедшего делала гостям отчаянные знаки, умоляя, чтобы новички не лезли в спор, — психа ни за что не разубедить.

— Иван Данилович, да знаем мы, знаем все это. Ты нам уже все доказал сто раз, — стряпуха погладила спорщика по плечу. — Нету второго мира. Мы — единственные.

— Ничего, скоро я вам все докажу, я вам покажу ваш хваленый Нью-Йорк. Увидите. И статую Свободы увидите. Все покажу. Лета надо только дождаться.

— И далеко отсюда Манхеттен? И здание ООН? — не мог успокоиться Димаш, слушая подобную ахинею. — Я, признаться, давно мечтал в Большое яблоко смотаться.

Мужичок вылупил глаза, затряс кулаками, как будто его смертельно, до глубины души оскорбили.

Но доспорить им не удалось — староста вернулся. Уселся за стол среди едоков картофеля. Лампа над головой, деревянный стол и люди вокруг — картина Ваг Гога ожила в лесной деревне. Иван Данилович в присутствии Михала тут же присмирел, замолк, сунул пару горячих картофелин в карман, бочком выбрался из-за стола и шмыгнул за дверь — старосты он опасался.

— Нашел я место сражения. Ну, вы и постреляли там. От души, — сообщил староста. — Маров убитых мы подобрали. Зароем потом. Где могли, кровь снегом припорошили, а в мортале — хвоей присыпали. Не надо чужакам знать, что маров там убили.

Хозяйка поставила перед Михалом блюдо с жареной картошкой и кружку пива.

Староста с минуту орудовал ложкой, потом глотнул пива.

— Сколько картошки возьмете?

— А всю, какую продашь, — отозвался Раф. — С собой возьмем не более тонны, но договор можем заключить и на двести центнеров.

— Ой ли! Я дорого в этот год беру. По пять патронов за килограмм. И половину патронов вперед.

Раф даже подпрыгнул.

— Слушай, Михал, Бога п-побойся! П-пять патронов! Да т-такой цены никогда не было! — от волнения Раф стал заикаться. Досадуя на себя за слабость, мальчишка сжимал кулаки, но при этом начинал заикаться еще больше.

— В этом будет, — отрезал Михал. — Чем платить-то будете? Патронами или динариями?

— Чем? — не понял Каланжо.

— Это я герцога спрашиваю, — староста внимательно посмотрел на Виктора. — Нынче один динарий — десять патронов.

«Динарий — это, надо полагать, монета, — сообразил Виктор. — Только какая? Серебряная или золотая? И кто устанавливает ее курс по отношению к патрону?»

— Платим патронами, — сказал вслух.

— Староста, да ты никак позабыл: крепость тебя оберегает, люди генерала дозоры на дорогах несут! — торопливо заговорил Каланжо, приметив краткое замешательство фальшивого герцога. — Помнишь ты это? Или забываешь всякий раз, как дело доходит до торга?

— Так я по пять прошу только потому, что вы из крепости. Из дружбы к вам до пяти патронов цену снизил. Потому как в этом году у всех цена — десять. И меньше никто не запросит.

— A в прошлом году мы один патрон платили, — изобразил осведомленность Каланжо. Молодец, успел у Рафа выспросить старую цену.

— В том годе у вас народу сколько было? Не знаешь? То-то... Б прошлом году генералу целый караван с припасами через врата прислали. А в этом году картоха плохо уродилась. В Грибном мортал сместился и поле пшеницы поглотил — за два дня. Я им говорил — близко к морталу нельзя поля выжигать, так они не послушались, думали, умнее всех, три урожая за лето снимут. Бот и сняли — гниль одну да труху. Ладно, так и быть, я вам сотню патронов скину за пленного. Остальное — по пятаку.

— Мы можем заплатить... — сказал Виктор.

— Можем, но не заплатим, — тут же перебил Раф.

Судя по всему, торг предстоял нешуточный. На Виктора напала тоска. Подобная тоска нападала на него в те минуты, когда он понимал, что надо идти толковать с Гремучкой о повышении оклада. Был бы один — тут же согласился бы на пять патронов за килограмм, тем более что цена ему не казалась высокой — патронов у них было с собой достаточно. Но, судя по всему, Раф собирался биться до последнего, да и Каланжо сдаваться не собирался. Очень хотелось капитану показать, на что он способен. Ну и отлично. Как говорят в Диком мире, — врата перед ними открыты...

Виктора разморило после еды, и он стал понемногу проваливаться в сон. Вдруг померещились сугробы, висящий высоко в ветвях голый человек.

— Кто тут герцог? — выкрикнул юный голос.

Виктор дернулся, со сна не сразу сообразил, что ищут его, потом сказал:

— Я. — Вышло очень даже с достоинством.

— Просьба со мной пойти, — сказал явившийся с улицы мальчуган лет двенадцати. — Кощей вас прийти просит, то есть отец мой.

«Это здешний эскулап», — вспомнил Виктор. Сообразил, что речь наверняка пойдет о перевозке раненого в крепость и лечении в тамошнем госпитале.

— Не волнуйтесь, за раненого будет плата, — пообещал староста и добавил, подмигнув: — Уж вам ли это не знать, ваша светлость! — И уже вдогонку крикнул: — Дом Кощея — третий по этой стороне.

Виктор вышел. Почти довольный, что его позвали, и не придется слушать ругань торгашей.

А Раф и Каланжо между тем не сдавались.

— Пленный тысячу патронов стоит, — настаивал Раф.

— Обычный пленный. Не мар. Если узнают, что мар, и сотни не дадут, — у старосты на все имелся резонный ответ.