Поль поднял Женьку с пола и усадил на свернутый спальник. Когда проезжали ворота, она не утерпела и глянула в ту сторону, где прежде лежало тело миротворца. Сейчас его уже не было. Осталось только черное пятно.

Женька слышала, как над дорогой разносится голос Тутмоса, — нельзя было понять, где стоит команданте и поэтому его гремящий голос казался гласом, звучащим свыше:

— Друзья, мы очистили это место! Оно было осквернено войной, мы сделали его зоной мира.

У дороги, поддерживая друг друга, стояли рен Сироткин и полковник. Полковник Скотт держался за сердце.

— Остановите! — приказал Поль водителю. — Мы должны забрать этих милых старичков.

Платформа застыла, Поль спрыгнул и подошел к Сироткину.

— По-моему, вам хватит идти пешком.

— Мне кажется, я там буду не совсем уместен, — заметил рен. — Если бы я был моложе лет на тридцать! — рен посмотрел на двух полуголых девиц на платформе.

— Ерунда! Ты заслужил столь прекрасное обрамление. Полковник, а вы? — повернулся к Скотту Поль. — Всё ещё равнодушны к прекрасному полу? Или как?

— Вас это не касается, — огрызнулся Скотт.

— Не злитесь, полковник! Вам пора отдохнуть! Тутмос расстроится, если вы умрете от инфаркта, одетый в майку с рожей команданте на груди!

Первым на платформу полез полковник Скотт. Ему хотели помочь, но он оттолкнул протянутые руки.

— Я сам! Еще покажу вам, молодым, на что годна старая гвардия!

— Гвардия умирает, но не сдается! — смеясь, выкрикнула Женька. — А на самом деле гвардейцы вопили «Дерьмо»!

Полковник со второй попытки запрыгнул на платформу. Зато рен не стал артачиться, позволил, чтобы его подняли на руках.

— И где тут можно присесть? — пробурчал полковник.

Уставшие плясать девицы садились на скатанные спальники или ложились на пол. Единственное плетеное кресло занимал мужчина — полуголый, в одних шортах. Лицо скрывали черные очки и широкополая шляпа.

— Присаживайтесь, полковник! — мужчина поднялся.

— Вы?! — ахнул Скотт. — Что вы тут делаете? А? — Полковник сжал кулаки и набычил шею, он был готов ринуться в драку.

— Тише! Тише! — подскочил сзади Поль, обнял одной рукой полковника, другой притянул к себе Женьку. — Господин Вязьков на нашей стороне.

Вилли Скотт всегда гордился своей фамилией. В детстве он воображал, что в него переселилась душа капитана Скотта, героя начала двадцатого века, который стремился к Южному полюсу, достиг его, но проиграл. И не сумел вернуться. Сил хватило на бросок туда; ко возвращаться проигравшему не было смысла. Скотт был героем эпохи, которую смыла кровь Первой мировой. Осколки ее пытались сберечь до тридцать девятого года. А потом уже не стало ни прежних целей, ни прежних задач.

Маленькому Вилли часто снился один и тот же сон: палатка, холод... (Может ли сниться холод? Вилли был уверен, что может.) Он лежит в спальнике, а снаружи бесится снежная буря, в которой не отличить небо от земли, в снежном безумии не видны следы. Путь потерян. «Белая тьма». Он прислушивается, ждет в надежде, что буря утихнет и можно будет идти дальше. Но ветер воет все громче, палатка ходит ходуном. Моргает крошечный светильник, в нем кончается керосин. Рядом лежат двое товарищей. Спят. Или уже умерли во сне? Шесть дней. Шесть бесконечных дней капитан Скотт сознает, что умирает. Пишет прощальные письма. А всего в одиннадцати милях спасение, запасы продовольствия и керосина. Но Антарктида не отпускает его из своих лап. Он — ее вечный суженый, ее избранник на века. Ноги обморожены, если вернуться — их наверняка ампутируют. Б мире цивилизации и тепла капитан Скотт станет калекой. Но он не вернется. Он останется в этой палатке навсегда. Навсегда в прямом смысле. Палатка превратится в его могилу, пока не растают льды Антарктиды. А они растают не скоро.

Светильник гаснет...

И маленький Вилли Скотт просыпается.

Вместе с пробуждением к нему приходило понимание: то была первая попытка жизни, переполненная ошибками. Есть люди, которые живут во второй раз или в третий. Они все знают — где ошиблись прежде, что нужно исправить. У них получается. А кто живет в первый раз — у того все кувырком, у того неудача на неудаче, но у них есть азарт молодости, жажда действовать, они стремятся к своему полюсу и не отступают. Наверное, Земля наша из тех миров, что проживают свою историю по первому кругу. Потому и ляп на ляпе. А как только по второму кругу жизнь начнется, тогда...

Тут рассуждения Вилли сбивались. Второй круг? Что значит — второй круг? Армагеддон? Уничтожение жизни и возрождение с нуля?.. Когда через несколько лет он попал на войну, то подумал сначала: вот оно, начало нового круга. И никому не удастся избежать уничтожения. Но он уцелел, хотя многие другие, куда более сильные и ловкие, погибли. Третья мировая война выживших приучила к равнодушию, тысячи и миллионы благополучно нарастили носорожью кожу, тысячи и миллионы искали смысл в чужой смерти.

«Союз палача и жертвы», «их мистический брак», «они втайне мечтали, чтобы их уничтожили», — сколько он слышал подобных утверждений? Но в вопле «Покарай!», который якобы дуэтом исполняли палач и жертва, Вилли слышал вовсе не дуэт, а один-единственный голос — утробный вопль палача. Жертва молчала — обрубок языка бессильно бился в переполненном кровью рту.

«Жертву в ров! Палача в кумиры!» — безумствовала толпа.

Вилли решил, что от имени всех погибших и гонимых, всех неудачников, всех достигших полюса, но не сумевших вернуться, будет говорить он, полковник Вилли Скотт. Он был везучий. Три ранения. Первое — в первом бою. Не то чтобы легкое (осколок на излете впился в спину), но сознание не потерял и кое-как доковылял до медчасти, откуда его и эвакуировали. Он — единственный, кто уцелел из всего взвода. Потом много было разных совпадений, везения, встреч. Новые сражения и новые ранения. Впрочем, Вилли никогда не подчеркивал свое геройское прошлое. Главное в его жизни началось после войны, когда открылись врата.

Вот он, второй мир, где можно все начать сначала, не повторять ошибок прошлого, не убивать, а созидать! Вот оно, будущее!

Вилли шел позади рычащего робота-лесоруба, что раскидывал по обеим сторонам просеки могучие стволы, и утирал слезы, что катились по его щекам непрерывно. Он прокладывал дорогу в новый мир. Дивный мир. Будущий главный тракт. Полковник Скотт шел к своему полюсу. Если бы Вилли взял левее, то почти вся дорога, не только до перевала Ганнибала, но и до самого Арколя прошла бы по хронопостоянной зоне. А теперь (и это уже оказалось непоправимо) тракт пролег по границе мортала, по зоне средне-слабого временного ускорения. Поэтому на дороге через год приходилось менять покрытие, поэтому и рушились без всякой причины мосты.

Но первый шаг всегда ошибочен. Даже если его совершаешь во втором мире.

За границей мортала снег лежал белой пеленой, и на снежной целине Виктор не мог различить ни единой тропинки. Смеркалось. Сколько времени прошло в хронопостоянной зоне? Бог его знает! Ни у Ланьера, ни у Ли не было нужным образом отрегулированных часов.

Солнце заходило. Виктор смотрел на алый диск и щурился, из глаз невольно текли слезы. Деревья, сугробы — все стало ультрамариновым, а макушка холма сделалась оранжево-красной. Виктор и его спутница брели широкой просекой, увязая по пояс, то и дело спотыкаясь о припорошенные снегом корни срубленных деревьев. Пни под шапками снега возвышались огромными грибами.

Пот лил с беглецов градом, они распахнули куртки, развязали шарфы. После выхода из мортала у Ланьера пошла носом кровь — пришлось несколько раз прикладывать к переносице снег. Тот таял, стекал розовыми каплями на куртку. Кровь унималась, потом опять шла. Похоже, где-то в последний момент беглецы, торопясь покинуть опасную зону, прошли по краю ловушки.

— Что там? — спросил Виктор, указывая на продолговатый холм, занесенный снегом. — Может, блиндаж? Землянка?