Раф солгал — призраки никогда не являлись ему, никогда не помогали в его путешествиях. Он слышал о них, но не видел. Но почему-то в этот раз его охватила уверенность, что стоит ему перейти границу мортала, как призраки явятся и поведут его нужной дорогой. Он сделает все, как надо. Не для герцога — для себя. Путешествуя по морталу, он повзрослеет, в конце концов, и превратится из жалкого гнома в молодого и полного сил человека. Превращение состоится, жалкая маска спадет, и Женька полюбит его. От странной обманчивой легкости в теле кружилась голова. Раф шел и шел, иногда переходя на бег. Он мчался к заветной цели, и стало казаться ему, что справа и слева мелькают бледные абрисы чьих-то фигур, и неведомые голоса шепчут: сюда.

С каждым шагом земля становилась все дальше. Порой Рафу казалось, что он летит. На самом деле он становился с каждым шагом все выше.

Троих пленников вывели во двор. Виктор щурился после темноты карцера. Впрочем, свет на дворе не был ярок. Мутный, как всегда, блеклый свет безвременья.

— Черт, ведь я с самого начала чувствовал, что приглашение добренького дяденьки пересидеть у него в теремке зиму обернется подлянкой, — сказал Каланжо. — Теремок стал тюрьмой. А что нас ждет, не сказали? Не сказали? Я понял — сюрпри-и-из...

Виктор разглядел двор. Тут тоже все переменилось. Недалеко от крыльца возвели деревянный помост. И что на нем? Плаха? Виселица? Нет. Сиденья. Что-то вроде мест для зрителей. Скамьи. А посредине высокое кресло. Трон? Места уже начинали занимать люди в форме фельдграу. Хьюго прохаживался возле помоста, поглядывая свысока на своих пленников. Виктор вдруг подумал, что наверняка в первые дни, когда Хьюго только-только появился в крепости, он держался очень скромно, раскланивался со всеми почти подобострастно, улыбался, называл каждого по имени и даже по имени-отчеству, заискивал перед каждым, пока не нащупал слабую струнку Бурлакова и не понял, что может обрести власть.

А что напротив помоста? Виктор повернулся. Увидел. Вот же сволочь!

— Павианы! — сказал Каланжо.

Виктор сплюнул. Чисто символически — рот мгновенно пересох. Еще он подумал: «Хорошо, что успел помочиться. Иначе бы наделал во время казни бо-ольшую лужу!»

Если учесть, что за несколько минут в этом дворе в хронопостоянной зоне минует целый час, то казнь будет очень долгой. И тут словно легкое дуновение прошло по крепости: пришельцы в форме фельдграу вытянулись в струнку, а прежние обитатели крепости съежились, как будто хотели спрятаться и стать незаметными, слиться с каменными стенами замка.

На помост поднимался невысокий полноватый человек в мундире, который ему немного жал под мышками. Император Валгаллы! Неужели он выбрался из своей норы только затем, чтобы поглядеть на казнь портальщика? Надо же, какая честь!

— Иди! — Лобов подтолкнул приговоренного в спину.

— Виктор Павлович! Как же так! — выкрикнул кто-то юный. При этом поначалу звонкий голос разнесся по всему двору, а потом как-то сошел на нет, будто растворился в сером сумраке, что пропитывал двор.

Виктор слегка повернул голову. Том? Ну да, он. Там в углу, отгороженные, будто скот, деревянными перильцами, теснились обитатели крепости. Знакомые лица. Войцех, Терри, Том.

Виктор слегка кивнул. Надо полагать — последний дружеский кивок в его жизни. Все тело задеревенело и плохо слушалось. Ланьер едва переставлял ноги.

Лобов остановил приговоренного подле врытого в землю кола. Чтобы это сделать, пришлось разрушить часть мостовой и обнажить серую мертвую землю. Вокруг были воткнуты горящие факелы. Хьюго любил эффектные зрелища.

Один из факелов был совсем близко. Два шага. Или три. Огонь... боль... Ожившая на миг надежда заставила сердце затрепыхаться в груди.

— Как ты меня туда посадишь? — спросил Виктор, оглядывая кол. — Лесенку приставишь?

У него вдруг стали подгибаться колени — как-то сами собой. Очень захотелось сесть прямо на землю в изножии врытого в землю кола.

— Никак. Это так, символ. Для тебя вон тот.

Лобов кивнул на лежавший на земле кол. Дерево было тщательно обстругано и жирно блестело.

— Ты что, его маслом намазал? — спросил Виктор.

Он сделал круговое движение руками. Почувствовал, как веревки ослабли. Еще одно усилие, и он освободится. Что дальше? Отнять у кого-то автомат? Сражаться? Погибнуть в перестрелке? Спастись у него не было шансов — во дворе несколько сотен человек. Не все они преданы Хьюго, но на сторону Виктора встанут единицы — это точно. Он никогда не приукрашивал реальность. Никогда...

— Ну да, это жир. Чтобы тело под тяжестью быстрее скользило. И острие сделал потоньше. Так оно быстрее доберется до диафрагмы, вспорет ее и легкие. Ты не сможешь дышать и умрешь. А если кол только кишки пропорет и застрянет, ты будешь долго умирать от перитонита. Долго — это скучно. Хотя я бы потянул удовольствие. Но Хьюго — он не любит излишней жестокости. Он велел смазать кол маслом.

Ноги все-таки подогнулись. Виктор сначала встал на колени — как-то так само собой вышло, потом сел.

— А нельзя меня просто пристрелить?

— Нет, — ответил Лобов. — Пристрелить — это для таких, как ты, слишком мало. И незачем в ногах у меня валяться — все равно тебя не помилуют. Сейчас я кого-нибудь в помощь кликну. Одному человека на кол не насадить.

— Раньше лошадьми на кол натягивали, — сказал зачем-то Каланжо.

— Лошадьми? Это мысль! — оживился Лобов и, оставив пленников под присмотром охранников-валгалловцев, заспешил к конюшням.

— Ну с-спасибо, удружил! — сказал Виктор капитану.

— Как-то само собой вышло, — нелепо хихикнул Каланжо. — Прости. Я всегда говорил, что павианам много знать — вредно.

— Д-для их друзей, — шепотом уточнил Виктор.

— Виктор Павлович! — позвал шепотом Димаш.

— Что т-тебе? Хочешь так же помочь, как капитан?

— У меня нейтрал есть.

— Что?

— Нейтрал. Мне Терри дала. Когда в камеру к нам приходила. Три шприц-тюбика. Давайте, я вам вколю. — Похоже, из них троих он лучше всех сохранил присутствие духа, хотя и трясло его, и голос вибрировал, но разум не затмился.

— Ни в коем случае. — К Виктору почти вернулось самообладание. Он повертел головой. Охранники встали поодаль, давая понять, что готовы стеречь место казни, но быть подручными палача, мараться в крови и дерьме жертвы люди в форме фельдграу не намерены. — И себе не коли.

— Что?

— Ни в коем случае не коли. Подожди!

Итак, боль — такая, чтобы земля ушла из-под ног.

Кол, разумеется, даст максимальный эффект, но не подходит, поскольку пригвоздит к земле в прямом смысле. Так что факел — куда лучше.

Лобов вернулся. Белого коня, того самого скакуна, чей хозяин погиб в мортале, вели за ним в поводу два конюха.

— Раздевайся! — приказал Лобов.

— У меня руки связаны, — отозвался Ланьер.

Палач рванул рубаху. Перепревшая грязная ткань лопнула. Б тот же миг Виктор освободил руки. Сомкнутыми пальцами ткнул Лобову в глаз. Тот рыкнул от боли, отпрянул.

«Я смогу!» — отдал Виктор себе приказ.

Он сбросил рубашку, прыгнул вперед, рванул воткнутый в землю факел. В следующий миг пламя лизнуло руку повыше локтя.

От боли его качнуло в сторону, первым желанием было швырнуть факел на землю. Но он перетерпел, пересилил боль, открыл все свое существо навстречу боли, пропустил ее внутрь. И тогда его вновь качнуло — только сильнее.

И он оказался на стене. А еще миг спустя боль превратилась в ярость — Виктор возненавидел всех людей в крепости.

На стене нес дежурство Рузгин. Во двор он старался не смотреть. Он сделал все, что мог. Он протестовал.

«Ты ничего не понимаешь, — поучал его Хьюго. — Такие, как Виктор, развращают. Они опаснее чумы. Их надо истреблять ».