– Вот как раз о летчике! Товарищ полковник, у нас другая проблема. Елизавета написала, что по прибытии в Советы рассчитывает встретиться с Григорием Василевским.

Тут полковник госбезопасности растерял свое благодушие – резко выпрямился на стуле и нервно постучал ручкой по краю стола.

– Да, товарищ майор, это ты прав, это проблема…

И надолго замолчал.

– Что будем делать? – не выдержал ожидания майор.

– Что – что? Придется найти ей этого… летчика.

– Господа, послушайте! Я вам христом-богом клянусь, что не производил никаких секретных разработок новых самолетов!

Пенсне Циолковского сползло на кончик носа, седые волосы были всколочены, а сам изобретатель – искренне растерян и несколько испуган. Ранним утром в лицей явились жандармы во главе со штабс-офицером охранного отделения, срочно потребовали Константина Эдуардовича и отвезли в управление, где вот уже который час задавали ему вопросы, ответов на которые он просто не знал.

Сердце трепыхалось в груди, а на душе было жутко и холодно – все это очень напоминало Циолковскому несколько недель, что он провел на Лубянке через два года после революции. Тогда тоже нагрянули, увели и задавали вопросы, на которые у него не было ответов. И если бы не ходатайство какого-то влиятельного неизвестного лица, и если бы не тайная переправка в Империю, еще неизвестно, что бы с ним было.

Но тогда, в Советах, его вызволили белые. А теперь, когда он в Империи – теперь его кто вызволит?

– Уважаемые господа, уверяю вас, последние годы я занимаюсь исключительно изучением реактивного движения. Я разрабатываю реактивные ракеты и способы исследования реактивными приборами мировых пространств. Я давно оставил самолеты. Последняя моя разработка самолетов была сделана еще лет за десять до революции девятьсот пятого…

Штабс-офицер отдельного корпуса жандармов смотрел непроницаемо.

– Последние полтора года вы преподаете в женском высшем дворянском лицее?

– Преподаю.

– Среди ваших учениц есть княгини Геловани, Кирилловская, Александрова-Романова и Карташева-Романова?

– Есть…

– Вы проводили с ними дополнительные занятия?

– Проводил…

– С какой целью?

– Девушки глубоко интересовались наукой, и я не видел причин им отказывать.

– Вы показывали им какие-либо из своих секретных разработок самолетов?

– У меня нет никаких секретных разработок самолетов!

И так продолжалось до позднего вечера.

На ночь Циолковского оставили в камере управления. Напоследок штабс-офицер жестко ему сказал:

– Неужели вы думали, господин Циолковский, что просто потому, что вы провели в Империи почти двадцать лет, мы забыли, что изначально вы остались с красными, а не с нами? Нет, мы ничего не забыли! Мы помним, что когда-то вы выбрали коммунистов. Помним всех вас наперечет…

Константин Эдуардович хотел возразить. Хотел сказать, что он не выбирал оставаться с красными, он просто оказался на подконтрольной красным территории, когда после революции началась гражданская война. И что он не перебежал к белым – они сами вызволили его с Лубянки.

Он хотел – но у разменявшего девятый десяток ученого изобретателя кололо в груди, и не было сил.

Когда за ним закрывали дверь камеры, Константин Эдуардович успел заметить, как по коридору провели со связанными за спиной руками военлета и авиаконструктора Калинина и еще почему-то – шофера из лицея, Гаврилу.

– Эй! Эй, ты, балбес, вставай!

Кто-то нелюбезно тыкал Гришку в бок носком сапога.

– Да встаю я, встаю!

Гришка нехотя разлепил глаза и поморщился – голова трещала после вчерашней попойки.

– Чего расшумелись-то? – укоризненно посмотрел он на стоявшего над ним политрука. – Чего надо?

– Умывайся – и бегом на аэродром.

– Что, опять сниматься? Могли бы заранее предупредить!

Гришка озабоченно нахмурился. Лицо было его главной – и единственной – ценностью; по заверениям газетчиков, оно у него открытое, светлое и располагающее. Словом, положительно советское лицо. А уж улыбка! Потому Гришка лицо берег и перед съемками никогда не напивался, чтобы выйти на фотографиях наилучшим образом.

– Не сниматься. Будут тебя учить самолеты водить.

От ужаса Гришка даже забыл о похмелье – чуть присел от страха и охнул:

– Зачем это?

Политрук окинул человека, чье лицо не сходило с первых полос советских газет, скептическим взглядом и сказал:

– Поступил приказ в кратчайшие сроки сделать из тебя Григория Василевского.

– Я и есть Григорий Василевский!

– Нет, ты не понял. Приказано сделать из тебя настоящего Григория Василевского. Геройского летчика, который сбивает по три вражеских юнкерса за раз и сажает самолеты на северных льдинах. Ну, что рот разинул? Бегом, тебе сказали!

Красные оказались удивительно приятными людьми. Совсем не похожи на тех злодеев, какими описывали их Остап и царские газеты.

Подруги незамеченными пересекли границу, а на красной стороне их уже ждали. Серьезные, но вежливые мужчины в форме и в столь же похожей на форму гражданской одежде любезно их поприветствовали и поздравили с приездом в Советы. Предоставили удобный автомобиль и заверили, что доставят их, куда они пожелают.

Очень уверенно держащегося Остапа эти же мужчины как-то незаметно оттерли в сторонку. До Нади еще донеслись негромко произнесенные свободным антрепренером слова: «У меня договоренность с госбезопасностью, у девушек ценная информация, и именно я обеспечивал им охрану…», а потом его куда-то увели люди в форме.

Заметила это только Надя, все остальные были слишком захвачены новыми впечатлениями. И хотя подозрительный потомок князей Багратион-Имеретинских ей не очень нравился, она почувствовала себя обязанной поинтересоваться:

– А что с нашим сопровождающим, Остапом Евгеньевичем?

– Не беспокойтесь, Надежда Дмитриевна, – заверил ее молодой и, пожалуй, самый располагающий к себе офицер, – нам просто нужно соблюсти кое-какие формальности.

Девушка слегка нахмурилась; ей вспомнились заявления Остапа о том, что красные его расстреляют без суда и следствия как перебежчика, если он попадется им в руки, и обеспокоилась, но вот так, напрямую спросить: «А вы его, случаем, не расстреляете там?», было как-то неловко, и Надя промолчала.

Когда подруг спросили, куда они желают, чтобы их доставили, девушки хором ответили – в Ленинград. И тогда любезные встречающие довезли их до ближайшей железнодорожной станции и посадили в поезд, отправив вместе с ними троих сопровождающих.

Девушки осматривались с жадным любопытством – и на станции, и в вагоне, глядя в окно. Советскую Россию они нашли хмурой и неприветливой, но такой же была и Российская Империя за пределами Кремля. Люди же не казались ни особо счастливее, ни заметно несчастнее, чем те, что жили по другую сторону границы. Во всяком случае, запуганными и замученными они не выглядели, и Надя пришла к выводу, что слухи о бессердечности и зверствах красных сильно преувеличены, не иначе – стараниями царской пропаганды.

Всю дорогу до Ленинграда сопровождавшие девушек молодые симпатичные офицеры развлекали их разговорами, весело шутили и осторожно расспрашивали о планах на будущее, а когда подруги наперебой заговорили о летной школе и мечте стать авиатриссами, выказали искреннее одобрение и понимание. Через некоторое время двое куда-то удалились, а вернулись обратно со стаканами горячего чая, толстыми ломтями ржаного хлеба и шматком сала.

– Неизящно, конечно, – с несколько сконфуженной улыбкой сказал один, нарезая сало перочинным ножиком, – но, как говорится, чем богаты…

Девушки с аппетитом умяли по ломтю хлеба с салом, запили сладким горячим чаем, окончательно разомлели и пришли к выводу, что в Советах им положительно нравится.

А когда подруги задремали, офицеры быстро и умело обыскали их багаж и, обнаружив в Надином саквояже записи и чертежи самолетов, удовлетворенно переглянулись, положили тетради обратно и уселись поудобнее – до Ленинграда оставалось еще несколько часов.