Я хихикнул.

— Я бы воздержалась, — процедила Амелия.

— Ага, — кивнул я. — Ведь это настолько не в твоём духе! Но разве это не значит, что никто бы в жизни не узнал тебя? Даже представить не могу, как бы ты выглядела розовощёкой.

— Вы снова надо мной издеваетесь, — вздохнула Амелия и сунула косметику в карман. — Вам скучно, если вы этого не делаете?

— Если мне будет не над чем смеяться, я впаду в депрессию от происходящего вокруг дерьма, — фыркнул я.

Тяжело выдохнув, Амелия села подальше от меня — очевидно, из-за мёртвой белки на столе, — и скрестила руки на груди. Удивительно, что горничная продолжает меня терпеть; на её месте я бы давно надавал себе тумаков.

Прошёл час, затем второй. Мы с Амелией занимались своими делами; она делала какие-то записи, задумчиво пошуршала чем-то под пышной юбкой — интересно, что она там прячет? — и, в конце концов, кратко объяснила мне наш простейший план побега из школы.

Потому что эти бесполезные ворота ещё и фиксируют время открытия; придётся лезть через забор.

Я же, тем временем, смог заставить белку нормально пахнуть. Запах разложения примечательный, сильный и узнаваемый, и чем дольше я бы ей пользовался, тем заметнее бы он становился. А это очень неприятно. И если там, откуда я пришёл, о вонючей полудохлой зверюге, оказавшейся рядом, никто не задумается (ну бред же!), то о жителях этого мира стоит побеспокоиться.

Насколько я понял, тёмная и светлая магия встречается чуть реже других, но не настолько, чтобы относиться к ней, как к диковинке. Наверняка местные знают, что мелкую животинку можно сделать устройством для слежки — будто машинка с пультом дистанционного управления. И если мне это даётся легко, то и тёмные маги этой страны могут это сделать.

В жизни не поверю, что нет. Мне, конечно, понадобилось долго и упорно тренироваться (признаться, было в этом что-то противное, зато фильмы ужасов мне отныне не страшны), но здесь же учат магии, и материал есть.

Ну, учёба на любителя, но поверите ли вы, если тёмный маг скажет, что никогда не пытался создать ходячий труп? Точно нет. Соблазн слишком велик.

Ко времени выхода, когда на улице уже была темень, мы с Амелией были готовы к выходу. Я переоделся в грубоватый городской прикид, не забыл о смене цвета глаз на обычный мутно-серый и взлохматил волосы, для верности похлопав их каким-то порошком, выданных горничной; каким-то образом эта штука блокировала любой приятный запах и делала мои волосы грязноватыми и пушистыми.

Отчего-то мне казалось, что это маленькая месть, потому что мой вид стал несколько… нелепым. Ну что, Алекс Эддерли, теперь ты какой-то неказистый городской червь?

Я обернулся к Амелии; она тщательно скрыла выражение своего лица, но, подняв руку, девушка выставила вверх большой палец. Очевидно, она не поняла, как должна была скопировать жест, так что остальные пальцы были выпрямлены. Я фыркнул; чёрт, как можно кого-то передразнивать с таким видом?

Мы выбрались из общежития, как две крадущиеся мыши; наверное, тяжело быть тихой на каблуках. Вот же ж, так и не узнал, зачем они Амелии. Конечно, симпатично, но иногда я теряю уверенность в её способности драться или бежать.

С другой стороны, её стереотипный наряд горничной слишком хорош, чтобы я мог потребовать что-то изменить. Но надо было задуматься, когда мы выбирали вещи для вылазки в город. Наверное, поэтому она настояла на том, чтобы у меня были просто отвратительные штаны, которые жали, где не надо. Амелия, это месть?

Место, где мы собирались выбраться из академии, было пустынным; оно находилось прямо за столовой, и дорожек тут не наблюдалось — идеально для побега. Летать никто из нас, конечно, не умеет, но соорудить пару ступеней из тёмной энергии оказалось вполне возможно.

— Поднимайся и спрыгивай, — напряжённо скомандовал я. — Быстро!

И на это была причина: одно дело — держать живое существо, но в остальном магия казалась бестелесной. Если не сосредоточиться на её удерживании, держаться она не будет. Никакого пространства для многозадачности, и держится эта штука от силы секунд десять.

Ну, я никогда и не пробовал держать её дольше. Повода всё не находилось, да и эта штука не слишком полезна. В погоне, например, когда ты озабочен тем, куда бежать и как не попасть под пулю, на эти подставки нет шансов. То ли дело щит. Он, только, по-другому вставать не хочет, или закрывает от угрозы, или никак.

В общем, немного размышлений о моей «поразительной для человека тёмной силе», и становится понятно, почему я так набросился на местные знания о магии. Я не хочу торчать на том же уровне! Особенно, когда вокруг полно практикующих волшебников — я не слабак, но и ставки повысились.

Повезло, что Амелия взобралась наверх в три прыжка — до сих пор поражаюсь тому, что она может скакать, — и тут же соскочила на землю по ту сторону забора. Я последовал за ней, чувствуя, что теряю концентрацию; на последнем толчке моя нога чуть не провалилась в чёрную дымку.

Просто невероятно. Стрелять бесконечными очередями неосязаемых пуль и стрел мы можем, держать щит и хватать щупальцами можем, а лесенку построить нет. Магия — эта самая иррациональная, абсолютно непонятная вещь в моей жизни.

Я приземлился рядом с Амелией и буркнул:

— И не смейся.

Та приподняла бровь, желая показать мне своё непонимание. Не теряя времени, я отправился в сторону дороги, и горничная пошла за мной; и всё же, спустя примерно полминуты, она сказала:

— Не над чем смеяться. Комплексуете? Я мало знаю о магии, но удивительно, что вы можете что-то создать?

— Что? — переспросил я. Затем до меня дошло: ещё в своём первом учебнике о типах магии я вычитал, что тёмная не предназначена для созидания, а светлая — для убийства.

И что, пара ступеней теперь созидание? У меня и мысли не было, что это именно то, что подразумевал текст.

— А, — снова бездумно произнёс я. — Я понял. Что это, что-то старческое? Совсем разучился думать.

Судя по всему, в ответ на это Амелия покачала головой. Больше мы не говорили.

Быстрым шагом мы добрались до Кальберона в самые сжатые сроки. Я чувствовал, как слабые ноги Альбериха начали протестовать; с тех пор, как меня закинуло в это тельце, я тренировался, как выдавалась минутка, и, по крайней мере, перестал валиться с ног после прогулки.

Эх, Альберих, ещё немного работы, и тебя мать родная не узнает. Мне-то не шибко хочется смахивать на что-то среднее, между человеком и тонкой веткой.

Ночной Кальберон был на удивление громким. Людей на улицах было мало, но прохожие всё равно находились. А я-то думал, без освещения никто не выползет — ещё как повыползали! Зачем? Да кто их знает.

Нам с Амелий нужно на другой конец города, к какому-то там храму поменьше, то ли полузаброшенному, то ли просто никому не нужному в силу наличия главной церкви. Дорога предстояла неблизкая, но мы упорно шагали до широким столичным дорогам с самым невозмутимым видом.

— Эй, Амелия, — вдруг позвал я. — Если какой-нибудь священник — или кто там у них будет проповедовать, — утащит тебя с целью облапать, прежде чем бить по яйцам, посмотри, можно ли его разговорить. Если пьяненький будет, вообще замечательно.

Амелия хмыкнула.

— Я бы не хотела, чтобы меня… лапали.

— А я и не говорил, чтобы ты позволяла это делать, — фыркнул я.

Эх, где твои женские умения? Знал я таких дам, у которых стоило бы поучиться; не следит за собой человек, и бам! Она уже получила всё, что ей нужно, а он сидит на заднице в непонятках.

Амелия качнула головой.

— Я поняла ход ваших мыслей. Мне подтянуть юбку вверх?

Я оглянулся на её ноги; голые там, где не закрыты обувью или платьем, но участок кожи был совсем маленьким. Даже непривычно видеть её без белых колготок. Или чулков. Или что она там носит — ещё не было возможности заглянуть.

В конце концов, я всё ещё надеюсь без опаски принимать что-то из её рук или засыпать ночью.