— Что у нас там? — он сел, поскреб щетину и бросил за щеку мятную конфетку.

— Звонили, везут политравму. ДТП на Каширке. Говорят, даже в новостях покажут.

— Сраные майские… — Паша устало поморщился. — А чего не в седьмую?

— Черт их знает. Забиты под завязку, поди. Вчера, говорят, свадебный автобус перевернулся…

— Танюш, вы у меня золотце, — Паша старательно улыбнулся, хотя догадывался, что его опухшая небритая рожа с налитыми кровью глазами выглядит устрашающе.

Но сестричка смущенно отвела взгляд. Эх, кокетка…

— Пал Дмитрич, там еще кое-что… Из приемного звонили, сказали Сильверстова привезли.

— Это который?

— А который все на плановое удаление желчного собирался лечь.

— Твою мать… Я ему месяц назад говорил…

— Ну вот, привезли по экстренной. Он буянит, требует срочно на стол.

— Трындец. Пусть ждет следующую смену.

— Так он жаловаться собрался…

— Ну все, — выброс андреналина живо помог Паше взбодриться. — Хрена с два ему теперь лапароскопию, разделаю, как черепаху!

Конечно, не разделает. Распнут потом на утренней конференции. Но ведь этому барану было бы полезно! Слушать надо, что говорят.

Он подскочил, пихнул ноги в тапки и рванул из ординаторской.

— Пал Дмитрич, подождите, — следом семенила Танюша, едва поспевая за его широким шагом.

— Ну, — бросил он через плечо.

— Вам какая-то женщина звонила. Раз десять. И на пост, и охраннику. Надежда Сергеевна. Плакала, говорила, что срочно.

Карташова, чтоб тебя! Что ты опять натворила? На УЗИ так и не приходила, иначе б ему сказали… Дура, вот же дура жир… Ладно, не жирная. Но до чего упертая…

— Скажи, чтоб дали мой мобильный. Отвечу, как смогу.

Паша спустился в приемку, толкнул дверь, шарахнув по стене. Не каждый бы так выбил ее ногой, как он — рукой. На койке в жалобно постанывал Сильверстов.

— Ну, наконец-то, — с облегчением воскликнул он. — А то мне эта дамочка заявляет, что меня пока не берут оперировать.

2

— Пал Дмитрич, разберитесь с ним, — взмолилась Света.

Исаев удивлялся ее терпению. Народ сегодня везли пачками. Аварии, пьяные драки, ножевые… Почетное второе место после Нового года. В ожоговом, наверняка, тоже аншлаг: шашлыки не хуже фейерверков. Света ни разу не присела, а она здесь после сокращений одна корячится. И тут нате — Сильверстов, нянькайтесь.

— Я вам когда сказал сдаться в стационар? — угрожающе тихо начал Паша.

— Так это… Дела всякие. У тещи ремонт, у сына экзамены. Начальник не отпускал…

— И теперь мне все бросить и класть тебя на стол? — уточнил Паша.

— А разве… Ну, острый же… Положено же! Я со всеми документами, не имеете права отказать…

— Прекрасно, Сильверстов. Поехали. Лезь на каталку.

— А штаны?

— Лезь, говорю. Срочно же? Вперед.

— Пал Дмитрич, может не надо? — робко вмешалась Света.

Не первый год вместе работали, знала, когда он зверел окончательно. Но у Паши уже шумело в ушах. Он вытолкал Сильверстова в холл, в самую человеческую гущу.

— Доктор, это безобразие! — тут же кинулась к нему какая-то женщина. — Мы здесь уже второй час! Кому здесь надо заплатить, чтобы моего мужа осмотрели?

— Молодой человек, а одежду можно с собой или надо сдать? А драгоценности потом не пропадут? — дребезжала бабулька.

— Сядьте, сколько раз я говорила! — бросилась наперерез Света. — Никому ваш крестик не нужен!

Паша поспешил на улицу. Анестезиолог курил у подъезда.

— Везет тебе, Исаев, уже сирену слышно, — Фейгин метко отправил сигарету в урну. — Меня эти идиоты за полчаса вызвонили.

— Отрубился в ординаторской. А ты чего не в оперблоке?

— Решил проветриться. Всю ночь возились с тем ампутированным. Два раза откачивали. Жена обрывает телефоны на посту и воет в трубку. Требует пустить.

— Я на тебя, Илья, поражаюсь. Ты чего каждый раз к телефону подходишь?

— Да ладно, что она мне. Хочется ей, пусть воет.

Нет уж, пусть лучше спина болит, чем нервотрепка в реанимации. Бедолага Фейгин, вечно на него всех помирашек[2] сваливают…

Травмы подвезли мощные. Сильно похоже на внутреннее кровотечение, хотя и снаружи красота. Как будто мужика из мясобойни вытащили. И этилом разит. Зрелище фееричное. Паша поморщился. Нет, не от натюрморта. Бедренная кость торчит, придется звать травматолога, а сегодня Горелов, тот еще дуболом. Даже для Паши его шутки были черноваты.

Пациент бледный, липкий, загруженный, давление девяносто, тахикардия под сто двадцать… Точно внутреннее кровотечение.

— В реанимацию его? — спросила сестра.

— Нет, сразу на стол. Некогда.

Неотложники переложили парня на каталку, сестры потащили внутрь. — Ну, Сильверстов, собирайся, — из дверей крикнул Паша и махнул окровавленной перчаткой. — А чувак здесь подождет, ты же острый у нас. Мы его детям так потом и скажем: извините, ребят, первым делом — желчный Сильверстова. С этим шутить нельзя.

— Ну что вы, в самом деле, — забубнил тот, в ужасе глядя на жертву аварии. — Сказали бы, я не человек что ли…

И зажал рот, борясь с тошнотой.

— Света! — крикнул Паша, направляясь к грузовому лифту. — Утку Сильверстову! Глядишь, и без желудочного зонда…

— Зря вы так, — сестра из реанимации осуждающе покачала головой. — А как же этика…

— Идиотов учить надо.

— Так, Макаренко, — одернул его Фейгин. — Не до тебя сейчас.

Вкатили в блок, сразу анализы, УЗИ. Так и есть, полный живот крови, повреждения печени.

…Операция шла три часа. Разрывы подшили, клиента вытащили. Только выползая в коридор, Паша осознал, что ноги подкашиваются, а поясница онемела. Роба липла к телу.

— Доктор, как Володя? — к нему подскочила кудрявая полная женщина с заплаканными глазами и вцепилась в его запястье.

— Он стабилен, мы сделали все, что могли. Хотя состояние остается тяжелым. Его перевели в реанимацию.

— Но он поправится, да? — столько надежды в этом вопросе, столько веры, что больше всего Паше хотелось похлопать ее по плечу и заверить, что с Володей все будет хорошо.

Но он не мог. Ни в коем случае не обнадеживать, пока не будет железной уверенности. А откуда ей взяться? Критические сутки после операции, да и потом… Мало ли случаев. Он не знал, что будет с ним самим через полчаса, а тут Володя, которого собирали, как воду решетом. Такая специфика работы: обещать хорошего нельзя, предупреждать о плохом — пожалуйста. Попробуй скажи, что Володя через пару недель начнет вставать. А пойдет что-нибудь не так — и начнут валить осложнения на врачей, забыв о том, кто пьяным сел за руль.

3

— Прогнозы делать рано, — сдержанно сообщил Паша. — Давайте переждем сутки, и посмотрим на его состояние. Операция была сложной.

— Да-да, я понимаю, — женщина деловито закивала и полезла в сумочку. — Вот, возьмите, доктор, — и стала пихать свернутую купюру.

Паша устало вздохнул. Реверансы с деньгами — меньшее, чего он сейчас хотел. На что они рассчитывают? Что пациент сразу начнет поправляться? Что без денег хирург пойдет и вернет все, как было? Как ни крути, унизительная ситуация.

— Не надо, — он отстранился.

— Пожалуйста!

— Женщина, отойдите. Я ничего не возьму, — и уворачиваясь от ее цепких рук, поспешил в ординаторскую.

— Пал Дмитрич, вы домой? — догнала его Таня.

— Сейчас, перекушу, историю заполню, обойду вчерашних… И да, домой. А вы?

— Я побегу, надо на дачу собираться. Может, к нам в сестринскую заглянете? Я из дома лобио принесла… Кстати, Сильверстова уже Черемисов забрал в операционную, если вам интересно.

— Спасибо, Танюш, в другой раз попробую. А у Лукьяновой что?

— Плохо все.

— Потеряли?

— Да нет, вроде. Там кома… Вообще ничего не ясно. Тамара Сергеевна никакая, Юля говорит, ее лучше не трогать. Курить ушла.

И Паше было жаль Лукьянову. Резкая, злая на язык… Из тех, у кого все мужики — грязные волосатые животные. И потому друзьями они не были. Но куда деваться с подлодки? И пациенты такие всегда тяжко, и хуже всего — начальство. Отчет по летальности и без того вышел прискорбным… Сволочь все-таки этот Сильверстов, не мог лечь в апреле? Планово бы прооперировали, улучшили бы статистику. Но нет, ведь надо было — аккурат первого мая.