Прокуратура дрючит начальство, сыпет расследованиями, начальство дрючит врачей. Седьмой больнице еще меньше повезло, к ним вечно скорая свозит без пяти минут покойников. И каждый изгаляется, как может, дошло до того, что заставляют по каждому чиху направлять на плановую операцию. Логика безупречная: чем больше полипов они удалят, тем радужнее цифры. Пойти, что ли, сельским лекарем?

Зато пациенты порадовали. Умнов с прободной оклемался, полуночный мотоциклист стабилен, и даже бабулька с непроходом[3], которую вчера привезли в полубессознательном состоянии, потому что осел-терапевт не распознал диагноз и понавыписывал таблеток, успела с утра причесаться и при полном параде ожидала обхода.

— Павел Дмитриевич, доброе утро, — аккуратно выговорила она, кокетливо поджимая губы.

— Якушева, порадуйте меня, расскажите о своем самочувствии.

— Доктор, вы — волшебник.

— Для прекрасной дамы — буду кем угодно.

Румянец на морщинистых щеках, скромно потупленные глазки… Ему не жалко, а старушка взбодрилась. Проверил швы, для ее возраста — очень даже.

— Не скучайте, красавица моя. И слушайтесь медсестер, — и, весело подмигнув, под ее смущенное «Павел Дмитриевич!» направился к двери.

Вот что с ним не так? Навешать комплиментов семидесятилетней Якушевой — проще простого, а Веронику опять дразнил, как мальчишка. Понимал, что не стоит, а с языка сами собой слетали глупые подколки. Обидел только и разозлил. А если она из-за этого в больницу не приезжала? Надо будет узнать, что там.

— Простите, а меня скоро выпишут? — окликнула его женщина с недовольно искривленными тонкими губами.

Паша вздохнул, мысленно соскребая остатки терпения.

— А вы у меня кто?

— Воронкова.

— У меня нет вашей истории, Воронкова. Сейчас будет обход…

— Но ведь я читала, после грыжи должны выписывать на пятые сутки, а у меня как раз пятые.

— У меня нет вашей истории при себе. Дольше положенного вас никто держать не будет, — и Паша вышел так быстро, как только позволяли уставшие ноги.

Бутерброд в холодильнике, йогурт и домой. Черт! Истории еще. Рискнуть и попробовать заполнить с компа? Вроде перед праздниками приходил системник, что-то там шуровал, вдруг заработало? Пальцы не гнутся после операции.

Дополз до ординаторской. Уже новая смена подтянулась, все галдят, завтракают. Везет Черемисову, ему жена всегда с собой дает в лоточке. Запах из микроволновки! Котлетки, картошка жареная с луком… Мама тоже раньше такое давала, а он, дурак, нос воротил. Кто б теперь сделал горяченького… Самому возиться. Ладно, какие-то пельмени дома, вроде, еще валяются в морозилке слипшимся комком.

Достал из холодильника свой коронный бутер: белый хлеб по диагонали нарезанный, чтобы ломоть вышел длинным, колбаса молочная, огурчик и майонез. А что? Сытно зато. И йогурт персиковый.

4

Упал за стол.

— Паш, я тебе не советую, — Тамара Лукьянова кивнула в сторону монитора, звонко помешивая ложечкой дымящийся кофе. — Вчера опять вис.

— Да вот я сам сомневаюсь… — Паша тоскливо втянул носом крепкий аромат, никак, опять ей кто-то из пациентов элитный сорт подогнал. — Попробую, рискну. Буду каждую секунду сохраняться.

— Дело твое. Тебе налить, что ли? — она раздраженно вздохнула. — Сил нет на твою несчастную рожу смотреть.

— Дай вам Бог здоровья, Тамара Сергеевна, — улыбнулся Паша. — И жениха богатого.

— Не юродствуй, — буркнула она, но кофейком поделилась.

Паша осоловелым взглядом уставился в экран компьютера. Любой обыватель, ненароком заглянувший в ординаторскую, с уважением цокнул бы языком и одобрительно закивал: «Не обижает, мол, медицину государство, вон, красота какая. Все по последнему слову техники».

В подобном блаженном заблуждении некогда пребывал и Паша. Если быть точным, минут сорок: от распаковки до полной установки красивых черных компов. Или машин для убийства врачей, как он понял уже после первого сеанса. Потому что начинка в них стояла зверская. Программное обеспечение, выпущенное в глубокой Чувашии, и внешне, и внутренне напоминало игру в сапера из девяностых. Потому что все серое и потому, что нажмешь не ту кнопочку — вылетишь безвозвратно.

Паша нервно сглотнул, словно перед ним была не история болезни, а рулетка в казино, где все на красное. Да нет, ну был же системник. Должно получиться. Просто Лукьянова компьютером управляет не лучше, чем машиной, а машина ее с капотом в гармошку вторую неделю в сервисе.

Открыл новое окно, принялся печатать. Каждую, ну просто каждую, зараза, манипуляцию вбей по классификатору. Иначе страховики наедут. И где в этой придурочной коробке коды селезенки? Очередное обновление поставили, чтоб их всех разорвало и треснуло!

— Пал Дмитрич! — в ординаторскую заглянула Лиза. — Вас к телефону.

— А почему на пост?

— Откуда же я знаю.

— Сейчас, — он отодвинулся от стола. — Историю мою не трогать! Мне чуть-чуть осталось. Вот прямо не дышать в радиусе метра!

Вышел в коридор, облокотился на стойку.

— Я вас слушаю.

— Павлик, ну наконец-то! — обрушился на него срывающийся женский голос. — А я все звонила, звонила…

Только один человек упрямо называл его Павликом, хотя более убогой формы для его имени сложно было придумать, — тетя Надя.

— Извините, я только с операции. Вам разве не дали мой мобильный?

— Дали, но ты тоже не снимал, я подумала, вдруг где-то оставил…

Паша вытащил из кармана смартфон и глянул на экран. Семнадцать пропущенных! Ему в неделю столько не звонят.

— Что случилось? — он перешел к делу.

— Вероника… — тетя Надя всхлипнула. — Она никогда никого не слушает…

Паша терпеливо ждал, когда поток эмоций иссякнет. Тот случай, когда сочувствие и утешения не работают.

— У нее был приступ острого аппендицита. Что-то там разлилось, загноилось, я не поняла.

Все-таки Карташова — дура. Отличница, а все туда же. Сразу ведь было понятно, что бестолочь та еще, надо было сажать в машину и тащить на УЗИ. На здравый смысл ее понадеялся. Сам виноват.

— Когда? — уточнил он.

— Позавчера. Они были на своем этом празднике… Как это называют… На работе…

— Корпоратив?

— Ну, что-то такое. И ее увезли, — голос снова прервался.

— Куда увезли? — как можно спокойнее спросил Паша.

— В Пушкино. Она мне даже не позвонила, ты представляешь? Только потом, какая-то сестра, когда она была в реанимации…

— Теть Надь, в реанимации еще ничего страшного нет. Что дальше было?

— Они ее прооперировали. Ты не представляешь! Ужасные шрамы, трубки торчат… Бедная моя девочка…

— Сейчас она как? Врачи что говорят?

— От них добьешься! С этими выходными! Никого из начальства нет, творится полный бардак, меня пускают только на посещения, медсестры грубые, врачей вообще не поймаешь…

Если бы Паше давали по рублю каждый раз, когда он это слышал!

— Нормальная рабочая ситуация. Сейчас Ника где?

— В палате. Но я хочу тебе сказать, условия просто ужасные! Душ грязный, на этаже…

5

— Ей все равно пока нельзя в душ, — мягко перебил Паша.

— Да, но туалет тоже! Все мои передачи они велели забрать, морят ее голодом, Павлик, это безобразие какое-то! Я тебя умоляю!

— Чем я могу помочь в этой ситуации?

— Скажи им! Позвони! Они тебя послушают. Или приезжай, посмотри ее. Ведь можно же ее как-то перевести к вам в больницу?

— Теоретически, можно. Но какой смысл? Ее уже прооперировали, несколько дней — и заберете домой. А кормить ее сейчас активно действительно не стоит, она восстанавливается.

— Позвони, прошу тебя.

— Хорошо. Сделаю, что смогу, — и он отсоединился.

Нельзя было ее подкалывать, нельзя! Где твоя этика, Исаев? Разве можно надеяться на сознательность пациентов? С чего было Карташовой стать исключением? Бедолага, ее там, кажется, искромсали почем зря. А привез бы сразу, вошел эндоскопически — уже бы скакала козликом. Если бы череп и без того не раскалывался, непременно шарахнул бы себя по лбу. Только историю сохранит — и сразу наберет Пушкино.