«Есть главным образом две власти, которыми управляется мир, — пишет Гелазий, — священная власть иереев и власть царская. Из них первые имеют тем более веса, что они должны за самих царей дать отчет Богу на Страшном суде… Христос, помня человеческую слабость, установил мудрое распределение того, что нужно для спасения людей, и разделил обе должности, назначив каждой свою деятельность и различный почет. Он хотел, чтобы его люди могли спастись, совершая свой путь в смирении, а не превозносясь гордостью, как было до его пришествия, когда языческие императоры были вместе и первосвященниками; он хотел, чтобы христианские цари нуждались в служителях церкви для вечной жизни, а последние для мирских дел пользовались бы постановлениями императоров, и таким образом духовная деятельность не подвергалась бы плотской напасти, и служащие Богу не вступались в светские дела, и, наоборот, занятый мирскими делами не управлял бы божественными. Этим сохраняется скромность каждого чина, и не превозносится облеченный в оба, но каждая должность приспособляется к свойству своей деятельности… Поэтому, — продолжает папа, — хотя ты саном первенствуешь в человеческом роде, однако ты преклоняешь выю перед правителями Божьего дела. Знай, что в этом ты зависишь от их суда, и не старайся подчинить их своей воле»[41].
В этих словах высказывается необходимость разделения властей, с одной стороны, во имя нравственных требований, для устранения гордости, ведущей к злоупотреблению силой, с другой стороны, для того, чтобы каждая власть могла лучше исполнить свое назначение. Обе выставляются как равноправные, помогающие друг другу в достижении общей цели. Резкая противоположность двух миров, которая является у Августина, сводится здесь к единству посредством взаимодействия и внутреннего согласия противоположных элементов.
Эти начала точно так же признавались и на Востоке. Они высказывались как императорами, так и святителями церкви. «Величайшие дары Божий, данные людям высшею благодатью, — говорится в предисловии к 6-й Новелле Юстиниана, — суть священство и царство, из которых одно служить Божьему делу, а другое править делами человеческими и иметь об них попечение. Оба проистекают из одного источника и украшают человеческую жизнь; поэтому у императоров нет большей заботы, как о святости иереев, ибо последние за них молятся Богу. Таким образом, если одна должность во всех отношениях является безукоризненною и исполненною доверия к Богу, другая же справедливо и разумно устраивает вверенное ей государство, то будет добрая гармония, которая принесет всевозможную пользу человеческому роду». Позднее, в IX веке, то же самое повторяет император Василий Македонянин. В его законах следующим образом излагаются обязанности императора и патриарха: «…император есть законное начальство, общее благо всех подданных; он без пристрастия распределяет награды и наказания. Его назначение — делать добро. При этом он должен приводить в исполнение все предписанное Св. Писанием, постановления семи соборов и римские законы. В православии, т. е. в том, что касается истинной веры в Троицу и ревности к религии, император должен отличаться перед всеми. В толковании законов он должен взирать на существующий обычай; лишь противное канонам не должно быть сочтено за правило. Патриарх — живой и одушевленный образ Христа, делом и словом представляющий истину. Его задача — забота о спасении душ вверенных ему людей. Ему принадлежит поучение; во имя истины и в защиту догматов он должен говорить перед лицом царя и не бояться. Ему одному присвоено толкование древних канонов, правил святых отцов и постановлений соборов… Патриарху принадлежит надзор и суд над всеми митрополиями, епархиями, монастырями и церквами… Попечение обо всех духовных делах лежит на нем… Насчет покаяния и обращения людей от грехов и ересей он один судья и решитель… Государство, — говорится далее, — устроено наподобие человека; в нем важнейшие и необходимейшие члены — царь и патриарх. Поэтому мир и благоденствие подданных, как душевное, так и телесное, зависят от согласия и дружной деятельности царства и патриархата»[42].
Однако не всегда византийские императоры держались этих начал. Нередко они вступались не только в церковный суд, но и в решение догматических вопросов. Так, первый император-иконоборец, Лев Исавр объявил себя царем и священником вместе и на этом основании считал себя вправе отменить употребление икон. Но святители как Западной, так и Восточной церкви восставали против подобных притязаний. Папа Григорий II отвечал императору: «…установление догматов принадлежит не императору, а иерею. Иное дело церковное законодательство, иное — гражданское. Тот военный смысл, нелепый и грубый, который ты прилагаешь к управлению светскими делами, неуместен в духовных»[43]. В более мягкой форме Иоанн Дамаскин писал по тому же поводу: «Никто меня не уверит, что церковь должна управляться законами императоров; не царям, а апостолам и их преемникам Христос дал власть связывать и разрешать»[44]. В том же смысле Федор Студит писал императору иконоборцу: «Не нарушай церковного благочиния, император; тебе принадлежит забота об устройстве государства и о войске, церковь же оставь в покое». «О делах веры и церкви, — писал он в другом месте, — должны судить только те, которым Господь сказал: Елика аще свяжете на земли, будут связана на небесех. Кому это сказано? Апостолам и их преемникам. А кто преемники апостолов? Прежде всего первосвященник Римский, затем Константинопольский, а за ними патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимсмй. Они образуют пятиглавую власть церкви; им одним принадлежит решение в делах веры. Напротив, императоры и короли обязаны исполнять решения этих пяти и устранять вредные споры. Никакое другое право не дано князьям Св. Писанием; все остальное есть притязание… Порядок дел таков: если один патриарх заблуждается, он может быть воздержан только себе равными, но не может быть судим царем, даже если бы воскресли все православные цари»[45]. Но, восставая на вторжение светской власти в духовные дела, Федор Студит настаивал не столько на разделении, сколько на согласной деятельности обеих властей: «Это два величайшие блага, которые Бог даровал христианам, писал он императору Никифору; если одна из них ведет себя недостойно, то целое подвергается опасности»[46]. Некоторые сравнивали эти две власти с двумя сестрами, Марфою и Мариею, о которых повествует Евангелие[47].
При всем том, когда две раздельные власти должны действовать согласно, естественно, что смотря по обстоятельствам может получить преобладание или та, или другая. И точно, на Западе приобрела перевес духовная власть, на Востоке — светская. Это различие вытекало и из самого хода жизни, и из различного воззрения на церковное устройство, установившаяся на Востоке и на Западе. Византийская церковь утвердилась среди народа дряхлеющего, привыкшего к удобствам образованной жизни и к обаянию власти. Византийские императоры имели права, полученные не от церкви, а наследованные от Древнего Рима, права освященные давностью и уважаемые всеми. Императоры дали церкви господствующее положение в государстве и защищали ее от еретиков. Одним словом, Византийская империя являлась остатком древнего государства, сохранившегося среди христианского мира; в ней светская власть должна была занимать преобладающее место. Напротив, Римская церковь после падения Западной империи осталась одна на развалинах древнего мира, среди народов новых, юных, исполненных силы, носящих в себе безграничное чувство свободы, не повинующихся светским князьям и покорных единственно голосу святителей церкви. Папская власть одна могла внести некоторый порядок в хаос средневековых сил; она одна хранила в себе и предания Древнего Рима. По ее мысли и воле венец римских императоров был возложен на главу германского князя. Понятно, что на Западе идея церковной власти должна была достигнуть таких размеров, каких она не имела на Востоке.
